III

Я много раз задумывалась над тем, какая случайность привела к нашей встрече. Какое удивительное стечение обстоятельств позволило мне оказаться именно там именно в это время, спасти его от смерти и привести в свое укрытие. Случилось бы все это, если бы я осталась в пещере? Может быть, именно эта встреча и запустила механизм, который привел в действие машину войны? И в эту самую секунду, когда я приняла решение, судьба всех жителей Пангеи сделала крутой вираж, ступив на тропу мятежа?

Элиссон Эрман-Валентайн, из "Воспоминаний" Николь Мандольер

А Боги смеялись все утро и вечер

Смешила их фраза: «Случайная встреча»...

Они от души, аж до слёз хохотали:

Наивные люди! Вам шанс просто дали!

Ирена Буланова

Я не верю в случайные встречи.

Если говорить честно, то я вообще ни во что не верю. Вера и надежда - это самое худшее в безвыходной ситуации. Ты ждешь чего-то, думаешь, что еще есть шанс на лучшую жизнь, а потом все твои мечты и домыслы летят с горы вниз, под ноги тем, кто уже понял - лучше смириться.

Сегодня мои принципы пошатнулись. Они слишком прочно укоренились внутри, чтобы рухнуть, однако появление в моей жизни нового человека заставило их дрогнуть, как первый удар кирки заставляет разбиться миллиметровый слой льда на айсберге. Мне не хочется верить, что эта встреча что-то изменит, а страх нарушить привычный образ жизни хватает за горло ледяными пальцами и тянет обратно в трясину. Там - мое прошлое. Там - моя умершая семья. Там - только мрак и холод.

Как только мы оказываемся у входа в пещеру, я толкаю нового знакомого внутрь, долгим пристальным взглядом оглядываю окружающие нас деревья, а потом проскальзываю следом. Зачем я привела его сюда? Зачем вообще спасала его? Может быть, он убийца или насильник, вор, психопат, подрывник... Что-то внутри горько шепчет: "Нет, Элиссон. Таких Пангея не казнит, такие нужны ей. "

Рука автоматически находит в выемке фонарик, холодные пальцы сами по себе нажимают на кнопку – и всё вокруг освещает луч яркого света. Парень прикрывает глаза рукой и отскакивает в сторону, прячась от слепящего луча. На секунду я теряюсь и уже открываю рот, чтобы извиниться и отдать дань воспитанию, которое получила, но тут же одергиваю себя и вспоминаю о том, что нахожусь не в сияющей гостиной нашего дома. Здесь нет вежливости и хорошего тона.

- Что ты делал в лесу? – спрашиваю я, медленной осторожной походкой продвигаясь вдоль стены и продолжая направлять фонарик в лицо собеседнику.

- Ты можешь не светить в глаза? – он делает попытку отскочить в сторону - мой луч снова ловит его лицо, что позволяет рассмотреть черты, которые так и хочется назвать знакомыми. Что я в нем увидела? Обычное лицо с правильным носом, маленьким ртом и легкой щетиной на подбородке и щеках. Только вот глаза - непропорционально большие, серые, глубокие - несут во взгляде непонятную мудрость, какой-то свет надежды. И это пугает.

- Отвечай! - требую я.

- А то ты не видела, - пожимает плечами парень и отворачивается к стене. Тогда я опускаю луч пониже и позволяю ему опять повернуться в мою сторону. Тут же жалею об этом: его глаза снова гипнотизируют меня. Только минуту назад они смотрели рассеянно и не могли сфокусироваться, а теперь словно пронзают душу насквозь. Как будто он - сканер на медосмотре, а я - опять та маленькая девочка, что до жути боится врачей.

- Послушай, парень, - говорю я, надеясь, что мой тон ясно даст понять, кто тут главный, - у тебя есть всего два выхода: или ты отвечаешь на все мои вопросы или становишься одним из трупов на той поляне. Это понятно? – я опять резко направляю луч фонаря ему в лицо, не потому, что хочу напугать, а потому что больше не могу видеть этот взгляд.

- Значит, ты спасла меня только для того, чтобы убить? - усмехается он, не поднимая головы. Невольно любуюсь упавшими ему на лоб прядями темно-русых волос, которые стали почти черными от грязи и копоти; смысл вопроса доходит до сознания с опозданием, но ответить я не успеваю. - Мне плевать, девочка. Давай, стреляй!

Меня цепляет только одно слово: девочка. Его я и повторяю вслух.

- А как мне тебя назвать? Готов поспорить, тебе нет и восемнадцати.

- Девятнадцать, - отрезаю я почти мертвым голосом. - Мне девятнадцать лет, и, поверь, я без раздумий убью тебя, если не прекратишь говорить так! - вру я. Парень, похоже, чувствует фальшь и поэтому мимолетно улыбается. - Почему тебя осудили на смерть? Ты воровал еду? - стараюсь перевести тему и узнать о нем побольше.

- Нет, - я чувствую, что он вкладывает в это короткое слово всю свою гордость, единственное, что осталось у него – бедняка без гроша в кармане. Возможно, "нон-аптес" и терпят унижения и лишения круглые сутки, однако они никак не хотят показать, что сломлены, борются до последнего, сохраняя собственное достоинство, показывая, что могут быть не хуже, а, может, даже лучше богачей.

- Тогда почему? – руководствуясь скорее любопытством, нежели необходимостью, спрашиваю я.

- Тебя это не касается... кем бы ты там ни была, - мрачно говорит он и отворачивается. 

В тусклом луче фонаря я смутно замечаю, как на его щеке блестит слеза, однако, посветив туда ещё раз, убеждаюсь в том, что мне показалось. Мускулы на теле юноши то и дело подрагивают, выдавая напряжение, а кулаки судорожно сжимаются. Что они сделали с ним и его семьей? Только сейчас я понимаю, что спасла человека, идущего на смерть. Что он чувствует? Что ощущал тогда, на поляне? Одиночество. Я знаю, потому что сама испытала это, до сих пор испытываю каждую секунду своего существования. Это - худшее из всех чувств. 

Слова сочувствия застревают у меня в горле, не желая выйти наружу. Я могу хотя бы сказать: «Мне жаль...», - но что-то останавливает меня, комок в горле вдруг становится гораздо ощутимее и кажется непреодолимым препятствием. Прочистив горло, я возобновляю допрос, однако голос мой звучит уже не так уверенно и громко, а немного робко и приглушенно:

- Как тебя зовут? 

- Это так важно? – в свою очередь спрашивает он, горько усмехаясь. 

Его профиль отчетливо виден на фоне тёмной стены, и я в который раз могу хорошо разглядеть слегка вздернутый нос, небольшую ямочку, плавно переходящую в тонкий изгиб приокрытых губ. Смотреть на него страшно и в то же время... естественно. Будто это - единственное верное действие, которое я могу предпринять. Что-то в этих чертах вновь кажется мне очень знакомым, так, будто я знала этого человека когда-то давно, много лет назад...

- Да, - я вздрагиваю, когда он резко поворачивает голову в мою сторону, и делаю вид, что всего секунду назад не смотрела на него с чем-то вроде восхищения.

- Джон, - немного подумав, отвечает парень и впивается в меня испытующим взглядом больших серых глаз. Я невольно делаю шаг назад и опускаю голову, не в силах противостоять силе, которую они в себе таят. Впервые встречаю человека, чья воля подавляет мою собственную, обязывая подчиняться... - А кто ты? – слова застают меня врасплох, и я бы их, наверное, не расслышала, но Джон повторяет свой вопрос.

- Это... не имеет значения, - немного помедлив, отвечаю я и стараюсь как можно быстрее отвести взгляд. Острое желание рассказать ему все - от убийства всей семьи до ужасных скитаний в полном одиночестве - охватывает меня, а глубоко укоренившееся в мозгу правило, установленное мной еще давно, не позволяет раскрыть рта. 

Не доверяй никому. Никогда. Люди - существа эгоистичные, каждый человек не задумываясь предаст даже самого близкого друга, если увидит в этом возможность спасти собственную шкуру. Кто знает, кем этот парень является на самом деле? Что, если он один из шпионов Пангеи, которые хитростью и лицемерием стремятся втереться в доверие к местным жителям? Он может быть и профессиональным киллером - я много слышала о таких: народные мстители, которые истребляют "аптес". О них ходит много слухов, но главное (и самое правдоподобное), то, что они без разбору убивают всех, кто родился "под счастливой звездой".

- Ты требуешь от других ответов, а сама не хочешь просто назвать своё имя? Разве это такой большой секрет? – он ухмыляется, видимо, вообразив в голове что-то немыслимое, однако в этом слегка насмешливом тоне я явно улавливаю немой укор.

Пожалуй, он прав. Для него я такая же "темная лошадка", только, наверное, еще более загадочная: мало кто решается бежать в леса и скрываться от правительства здесь. И всякий раз на то есть веские причины.

- Виктория, - поджимая губы, отвечаю я, а потом сразу отворачиваюсь, чтобы он не заметил краску на моём лице, хотя в этом и нет необходимости: темнота в пещере не позволит ему этого сделать. Сразу вспоминаются слова мамы о том, что правда всегда всплывает наружу - спешу отогнать эти мысли. Может быть, когда-то он узнает, кто я, и это вранье только усилит неприязнь ко мне, только это не дает мне права рисковать собой. Хватит на сегодня безрассудства. 

- Зачем ты спасла меня? – после некоторой паузы спрашивает Джон. Помолчав с минуту, я наконец тяжело вздыхаю и, понимая, что ответ на этот вопрос не так-то легко найти, решаю в данный момент заняться делами поважнее, а потому произношу, стараясь не выдать душевного смятения:

- Твоя футболка никуда не годится. Я дам новую.

Ставлю фонарь на пол посреди пещеры так, чтобы он освещал большую часть помещения своими тусклыми лучами, и иду к углу, где спрятана одежда. Когда я прохожу мимо Джона, еле удерживаюсь, чтобы не посмотреть на него, и уже собираюсь пройти мимо, как вдруг он, быстрым движением выставив руку вперёд, хватает меня за локоть.

- Ответь, Виктория! - почти требует Джон, и моё сердце невольно бьется сильнее отчасти потому, что он затронул неприятную и неловкую тему, а отчасти потому, что остатки совести отчаянно склоняют меня к тому, чтобы выдать своё настоящее имя.

Спокойно, Элиссон. Ты ничего ему не должна. Спасение жизни - достаточная цена за возможность не отвечать на каждый поставленный вопрос.

- Отпусти меня, - прошу я, чуть прикрыв глаза, однако никакой реакции на мои слова не следует. – Дважды просить не стану, - я напрягаюсь, собираясь, если нужно, высвободиться силой, однако этого не требуется: парень сам отпускает меня, легко оттолкнув в сторону.

И вновь меня охватывает странное ощущение чьей-то духовной силы, подавляющей меня и вынуждающей подчиняться. Встреча с Джоном выбила меня из колеи, нарушила привычный ход жизни. Он ворвался в нее и разорвал пелену одиночества, которой я окутала себя, ему почти удалось сломать стену отчужденности, которую я с таким трудом возводила много лет. Или, может, все-таки удалось?

Чувствую себя моллюском в своей раковине. А Джон, как случайно нашедший невиданное морское существо ребенок, с любопытством раздвигает створки и стремится заглянуть внутрь. Только в конце вместо удивительного и прекрасного существа он увидит лишь склизкое, беспомощное и отвратительное нечто.

Вытащив не особо чистый, зато теплый свитер и куртку, я без колебаний бросаю их Джону, несмотря на то, что это - последний комплект, оставшийся у меня. Сначала я не отворачиваюсь, да и Джона это, похоже, мало волнует. Возможно, внушенные с детства приличия и требуют от меня этого, но я уже успела понять, что этикет соблюдается только в роскошных гостиных и приемных залах. Здесь же главное правило, самая важная заповедь законов выживания, звучит довольно просто: никогда не поворачивайся спиной к опасности.

Джон снимает футболку, и я жадно впиваюсь глазами в его тело, хоть и краснею почти до корней волос. Стальные жгуты мышц и мускулов испещряют широкую загорелую спину, и я не без тайного восторга рассматриваю их. Тусклые лучи фонарика, который по-прежнему стоит в центре пещеры, выхватывают из темноты нечеткую фигуру парня, создавая вокруг него некий мистический ореол; лоснящаяся от пота кожа слегка отблескивает, а темные нестриженые волосы спускаются на шею.

Я так сильно увлекаюсь своими мыслями и разглядыванием Джона, что не замечаю, как он поворачивается. Краска мгновенно заливает мое лицо, и страх пересиливает ощущение естественности происходящего. В воздухе витает что-то странное, какое-то неуловимое напряжение, будто между нами то остаются всего какие-то дюймы, то вырастает пропасть длиной в километры.

- Понравилось?

- Что? - растерянно переспрашиваю я и спешу придать голосу как можно больше уверенности. Непонятный страх подкатывает к горлу и сводит живот, что вызывает раздражение.

- Ты рассматривала меня, - наплевав на тактичность, поясняет он. Хотя не мне винить его в этом: сама виновата.

- Я должна знать, с кем имею дело, - отчасти это правда: действительно не будет лишним сразу оценить силу Джона и понять, как можно победить его в случае опасности. Забавно, что то, что должно быть целью, теперь становится предлогом.

- Удовлетворена?

- Да.

Я отворачиваюсь и отхожу в угол пещеры, чтобы сделать вид,что занята разбором вещей в яме. В душе борются противоречивые чувства: симпатия и злость на него, желание понять и посочувствовать и гордое предубеждение. Мне нравится смотреть на него, изучать глазами каждый миллиметр кожи, однако как только завязывается разговор, иллюзия чего-то необычного пропадает, остается лишь суровая реальность. Может, я снова рисую себе то, чего нет и не может быть? И все это - от странного предчувствия перемен при звуке выстрела до ощущения, что я знала Джона раньше - только бред моей больной фантазии?