— Студентам вообще разрешено тут бывать? — спрашиваю я, настороженно глядя по сторонам, пока мы с Лоретто идём вдоль окутанных паром бассейнов.

Куратор не соврал: никому нет до нас дела, все слишком заняты плесканиями в термальной воде, алкоголем и сплетнями.

Да и томно приглушённый вокруг свет в сочетании с расставленными всюду у каменных ванн свечами, сияющими отблесками в воде, создают двусмысленно расслабленную обстановку, так что никто и не смотрит вокруг. Мы проходим почти половину зала, когда нас замечает хотя бы официант и подскакивает к нам с агавовым вином. «Благо, хоть он одет».

Лоретто не отказывается от бокала, так что я тоже молча беру один. Сладковато-креплёный напиток течёт по горлу и немного притупляет моё беспокойство, однако всё равно кажется, что в любой момент кто-нибудь может на меня обернуться. Может что-то не то увидеть, сказать, сделать... Чувствую себя беспомощным и уязвимым, когда от внешнего мира меня защищает одно жалкое полотенце на бёдрах.

И если сосредоточиться на ощущениях, даже под полотенце ветерок задувает! Горячий такой, влажный, обманчиво убаюкивающий, но щекочущий чуть ли не самое моё естество.

«Блядство», — думаю, всё мрачнея. Если быть шаманом — значит естеством перед всеми трясти, то не хочу я больше им быть.

— Формально никто бы тебя не остановил, приди ты сюда сам, — говорит Лоретто, непринуждённо потягивая вино. Вряд ли им наслаждаясь, однако, потому что Тэйеновы глаза всё так же пристально изучают царящую вокруг вакханалию, точно ища что-то.

«Уверенный вид Лоретто вот и правда успокаивает». Да, Тэйен тоже без одежды. Да, совсем близко ко мне. Да, если принюхаться, даже можно уловить знакомый аромат диких ягод Лореттова любимого шампуня.

Однако всё в Лоретто стало для меня уже таким привычным и, не побоюсь этого слова, родным, что не пугает и не тревожит, и не приходится теряться в догадках, страдая, что вот-вот может произойти невесть что непредсказуемо опасное. Тэйен, наоборот, как маяк в бурю, как янтарное солнце в ночи, идёт рядом, создавая стабильность, к которой хочется прильнуть всей душой. В которой хочется спрятаться.

— На практике же, ты прав, Еля. Шаманы низкого ранга, включая шаманов без ранга, обычно не приходят сюда без приглашения. А кураторы обычно не дружат со своими студентами, чтобы тех приглашать.

— А ты часто сюда ходишь, Лоретто?

— Никогда. Теме сплетен не полагается присутствовать, а я чаще всего являюсь темой, разве нет?

— Но тогда мы будем выглядеть подозрительно.

Рассматривая толпу у столика с баром и закусками в центре, я вдруг понимаю, что вижу Ялин. Она энергично жестикулирует, рассказывая что-то парочке юных шаманов, и определённо наслаждается нынешним вечером в отличие от меня. Без сопровождения своего куратора, но полагаю, её аморальный кружок по интересам заработал ей сюда приглашения и без того.

Мне опять на миг становится совестно, ведь ладно незнакомые мне шаманы, ладно Лоретто — чего я там не видел, а? — но... «Ялин, на которой ничего, кроме браслета?» Мои глаза тут же невольно бегут по её худенькую фигуре, по покачивающимся в такт её жестам грудям, бёдрам, родинке у пупка, словно запоминая всё — хотя я просил от своего мозга прямо противоположного! «Но как я ей-то в глаза смотреть буду после всего этого? Помня всё это?»

— Не будем мы выглядеть подозрительно, — обрывает мои размышления Лоретто, замерев на секунду, а потом снова куда-то зашагав по тёплым камням под ногами. Рад отвернуться от Ялин, я спешу следом. На обласканную мягкими тенями, бархатно-мягкую кожу Лоретто передо мной вот смотреть до умиротворения привычно. — Все разве что решат, что я выпендриваюсь перед своим первым и единственным учеником, вот и всё.

Лореттов голос звучит то ли самодовольно, то ли насмешливо, и я, шагая, не могу не спросить:

— А ты? Выпендриваешься?

Прежде чем ответить, Лоретто оборачивается на меня. Наверное, вино всё же действует, потому что что-то необъяснимо шальное мелькает в чёрно-карих глазах. Или мне чудится в полумраке?

— Может, немножко, — говорит Тэйен, загадочно понизив голос. — А что, нельзя было?

Миновав все многолюдные места вопреки своему недавнему заявлению о готовности показаться на людях, Лоретто подходит к миниатюрному округлому бассейну — пустому, но бурлящему мелкими, точно пена в джакузи, горячими пузырьками. Вода в нём, наверное, и правда горячее, чем в остальных, потому что даже дышать рядом с ним тяжко, и никто не хочет тут париться, однако отсюда видно почти весь зал и, если прислушаться, можно различить, о чём говорят официанты за кустами папоротниками в уголке.

Официанты ведь всегда слышат и знают все сплетни, верно? «Разумный выбор». Да и кто-нибудь уж точно заподозрит подвох, если мой куратор, внешне вечно молчаливый и невесёлый, вдруг полезет лобызаться с толпой.

Не раздумывая, бросив своё полотенце рядом, Лоретто заходит по ступеням в бассейн и устраивается на сидения у края, с властной ленцой раскинув руки по обе стороны бортика и поставив на него рядом свой уже полупустой бокал.

Застыв, я растерянно смотрю на бурлящую пену, скрывшую Лореттово тело. Смотрю, как пар собирается блестящими капельками на Лореттовых точёных ключицах и плечах, торчащих из воды. Как пряди длинных волос, намокая, назойливо липнут к шее, на которой неизменно красуется чёрная лента. Это какая-то новая для меня картина, разнеженно-выжидательная, и я не знаю, что с ней делать. Как не спугнуть — ни картину, ни себя. Однако желания отвернуться и забывать, как о Ялин, совсем не возникает.

— Ну, чего замер? — спрашивает Лоретто, с укором подняв на меня взор. И ресницы тоже блестят. Даже больше, чем прежде. Делая глаза выразительнее, больше, ярче. — Не стой как истукан, тут так не делают. Залазь.

Я не двигаюсь. Знаю, что Лоретто смотрит на меня не менее внимательно, чем я на Лоретто. Знаю, но не понимаю, нравится мне это или нет. Или и да и нет сразу? Только вот чтобы залезть в бассейн, мне придётся наконец снять и своё полотенце, а оно — единственное, что до сих пор меня оберегает от всепоглощающего стыда. Я и так ощущаю себя почти что распятым у всех на виду, а теперь Лоретто ждёт, что я сделаю последний шаг на эшафот? «Сам-то куратор уже спрятался в пенящейся воде, конечно».

Ну почему, о боги, нельзя было предупредить меня о своих планах заранее? За час? День? Я бы тоже, может, ресницы маслом натёр! Щёки кремом намазал, побрил... всё. «Хотя, если оглядеться, половину народа здесь желание что-либо брить определённо не посещало, и никого это не смущает». А лучше вообще было меня предупредить за месяц. Я бы пресс покачал! «Никто никогда не считал меня красивым, а значит, и Лоретто не считает, ну так зачем до сих пор смотрит-то?»

Сам не знаю почему, но меня не покидает ощущение, что во мне есть какой-то изъян, который сам я ещё не нашёл, но кто-то тут обязательно вот-вот отыщет и всем расскажет. Высмеет. «Осудит».

Однако и отступать уже поздно.

Переждав, пока мимо пройдёт хохочущая компания, убедившись, что никто другой по-прежнему на меня не обращает внимания и собравшись с духом, я заставляю себя сделать два шага по каменным ступенькам в бассейн. Мурашки бегут по коже от прикосновений горячих пузырьков. «Наверное, именно так должно ощущаться купание в подогретом шампанском».

Лоретто наблюдает за мной.

Игнорируя куратора, сконцентрировавшись на воде, которая погружает в себя, укутывая шелковистым теплом, точно одеяло, я спускаюсь в бассейн по колено. И только тогда шустро срываю полотенце и тут же, ещё шустрее, плюхаюсь в воду по пояс. Лоретто всё смотрит. Смотрит неотрывно, дотошно, точно я какое-то диковинное представление, ничего не говорит и не спрашивает, и думает невесть что, и меня это начинает злить. «Не нравится — так и скажи, нравится — тем более скажи! Чего молчать-то?» Бесит.

— Ну и что я сейчас-то не так делаю? — цежу сердито сквозь зубы, тоже поставив свой бокал с вином на край бассейна между двух мерцающих свечей и усевшись слева от Лоретто на расстоянии вытянутой руки, как полагается по шаманскому этикету.

Собираюсь добавить ещё что-нибудь вроде: «Ты учитель, вот вставай и показывай как надо тогда», — но когда я наконец встречаю Лореттов взгляд в упор, то ловлю в нём что-то, что могу назвать лишь обеспокоенным удивлением, мелькнувшим в глазах да так и застывшим в них.

Моё едва зародившееся негодование тушит обида, сдавив всё в груди чугунным замком. «Ну, вот и нашли во мне изъян».

— Я же говорил, что не выгляжу так же хорошо, как ты, без одежды, — добавляю поспешно, отвернувшись и уставившись на воду перед собой. Надо было уйти отсюда, когда был шанс. Знал же, что так и будет, знал! «Но если знал, почему это так огорчает?»

Боковым зрением я всё же вижу, что вместо ответа Лоретто начинает ёрзать в воде, точно тоже потеряв внутреннее равновесие. Ещё больше Лореттовых прядей сыплется с плеч в воду, намокая и темнея.

— Нет, дело не в этом, Еля. Просто... — отводит взгляд, а потом тут же снова растерянно глядит на меня. — Одна часть твоего тела больше, чем мне представлялось.

— Прости.

Лоретто перестаёт ёрзать. Медленно выгибает на меня бровь.

— Нет, прости... Прости, то есть... — Слова на языке путаются. «Больше? Представлялось? Часть моего тела?» Что это вообще значит? От смятения я уже даже краснеть не хочу. — Прости, это комплимент?

Лоретто смотрит на меня ещё секунду с совершенно ничего не выражающим выражением лица, а потом вдруг усмехается и опять тянется за своим недопитым вином.

— Боги, Еля, — говорит между глотками. — Смысл ведь не в чьих-то размерах, не во внешности и, на самом-то деле, даже не в интеллекте. Но... — Сделав ещё один быстрый, почти нервный глоток, Лоретто пожимает плечами. — Если тебе это важно, то мои слова не подразумевались как не комплимент. Почему ты вечно всё в себе подвергаешь сомнениям?

«Потому что ты подвергаешь сомнениям всё, что я всю свою жизнь считал незыблемой истиной?»

Потому что запасной игрок не получает комплименты, а я всегда считал себя запасным? Не самый умный ни в семье, ни в школе, ни во дворе, не самый красивый, не самый предусмотрительный, лишь... годный. Младший брат. Помощник. Ведомый друг. И меня эта должность вполне устраивала, я не сравнивал, не рассуждал, пока Лоретто не приспичило убедить меня в том, что я могу добиться чего-то большего. Добиться всего. Всего, чего пожелаю. «Ещё бы понимать, чего именно я желаю».

— А в чём тогда смысл? — спрашиваю, опять помрачнев.

Лоретто улыбается. Не широко, кротко и сдержанно, но в полумраке... очень обаятельно.

— Смысл в том, чтобы научиться обращать свои недостатки в достоинства, — говорит, — а достоинствами пользоваться без зазрения совести.

Лореттов голос, однако, звучит теперь сухо. Бесстрастно, как цитируют научные факты. То ли и впрямь так резко потеряв к теме интерес, то ли так хорошо скрывая повисшее между нами миг назад напряжение.

«Ты единственный человек в мире, способный вывернуть диалог, начавшийся как пошлая шутка, в философскую беседу», — думаю я, но так и не говорю этого вслух. Вслух собираюсь спросить, чем Лоретто вдохновляется на свою философию, но куратор отворачивается от меня. Всё потягивая вино, вновь начинает изучать разгуливающих вокруг гостей, вдумчиво и увлечённо, и кажется, абсолютно забыв о том, что я сижу рядом.

Только вот я не забыл.

— Погоди. — Всё только что сказанное с запозданием вновь прокручивается в моей голове. — Лоретто, а по какому поводу части моего тела тебе представлялись?

Узнать ответ у меня, к сожалению, времени нет. Да он уже и не важен, когда я устремляю взгляд в ту же сторону, что и Лоретто, и вижу ещё одно знакомое лицо — даже два. Внутри всё холодеет, хоть я сижу почти в кипятке. У другого бассейна, большого и многолюдного, в плетёных креслах среди гостей устроились Верховный советник Тихон Аргирос и его племянница. «Марисела».

Следовало догадаться, что она здесь, раз её ягуары гуляют поблизости. Чертыхнувшись, я дёргаюсь было в сторону своего полотенца, чтобы достать его. Чтобы встать и прикрыться. Уйти прочь.

Однако Лоретто меня останавливает, едва шевеля губами, твёрдо шепнув:

— Сиди.

Я остаюсь сидеть.

Поначалу Марисела не видит нас, а если и видит, то сама удивлена не меньше, потому что взгляд её, насколько я могу судить издалека, пусть и устремлён в нашу сторону, но пуст, как у привидения.

Затем, точно сообразив, что мы не мираж, а действительно два наглеца, припёршихся на подвластную ей территорию, императрица хмурится и отворачивается. Что-то говорит советнику Тихону. Тот, вырванный из беседы с двумя смазливыми дамами, качает головой в ответ, а потом тоже глядит в нашу сторону; его глаза пробегают по залу, ища нас и цепко находя.

Он не хмурится — ухмыляется.

Мне окончательно становится не по себе. Поёжившись, я сползаю в воду почти до самого подбородка, силясь, если не сбежать, так хоть спрятаться. Ухмылка у советника выходит какая-то кривая, с прищуром, пьяно-развеселённая, будто он увидел преподнесённый ему на юбилей деликатес. Будто мы с Лоретто оказались сегодня здесь точно, как он и хотел. Будто сами шагнули в ловушку.

Лоретто, тем не менее, так не думает. Покосившись на своего куратора, я вижу лишь хладнокровие в глазах. Может, даже с ноткой снисходительного презрения. И скуку.

Сам я и не знаю уже, что мне чувствовать. Страх? Гнев? Усталость? Я освоился с Лореттовыми эмоциями, порой выражающимися невпопад, но Мариселу и её дядю я не видел уже довольно давно, и что означают все их переглядки, не понимаю. Да и маскирует свои истинные мотивы отравительница королей явно куда лучше любого другого в Тик'але, так что гадать бесполезно.

Единственное, что я понимаю наверняка: Марисела сегодня не императрица. Не официально, по крайней мере. Сидит расслабленно, как и все с бокалом вина, в окружении каких-то девиц и юнцов, воркующих с ней точно с подружкой. Если она и впрямь скрывает свой правительственный титул за макияжем и нарядами от всех кроме Совета и редких приближённых, которые достаточно сильны и стары, чтобы помнить ещё времена правления последнего Монтехо и её истинную, рабскую личность при нём, то получается, и здесь сегодня она в амплуа племянницы Тихона, не больше, так?

«Что ж, племянница Тихона навевает на Лоретто лишь скуку. Ладно».

Когда Тихон говорит Мариселе что-то ещё, легонько подталкивая её в нашу сторону, словно выпроваживая поздороваться, новая мысль приходит мне в голову. «Я всё раздумывал, почему Марисела не похожа в моих глазах на кровожадную воительницу? Раздумывал, каковы шансы, что она такая же марионетка в руках Первокровной, которая на деле и правит всеми из тени?»

Только в тени вовсе не Первокровная, о которой судачит каждый самый нерасторопный сплетник в городе, верно? В тени Тихон. Неброский, добродушный на первый взгляд, рассудительный... Однако то, с какой небрежностью он навязывает сейчас императрице — пусть и являющейся ему племянницей — решения, однозначно ставит его выше неё.

«А что, если нам с Лоретто на самом деле стоит опасаться вовсе не Мариселу и не Первокровную, которой, как сказал Фарис, плевать и на политику, и на бывших учеников в своём более чем мудром до безразличия возрасте? Что, если настоящая угроза — это советник Аргирос, способный уничтожить нас всех исподтишка? Спланировать заговор, склонить на свою сторону любого врага, приказать своим приспешникам нас убить, как Валто или Бадара? А Марисела тогда лишь красивый фасад, предназначенный распылять внимание. Если задуматься, Лоретто и впрямь куда чаше упоминает Совет — возглавляемый Тихоном — в наших беседах, а не императрицу».

Мне некогда размышлять обо всём этом и дальше, потому что Марисела поднимается со своего места и действительно направляется к нам.

Сглотнув, я опять кошусь на Лоретто. Мой куратор по-прежнему объят скукой, хотя теперь и слегка наигранной.

Неторопливо Марисела подходит со своей бессменно обворожительной улыбкой.

— Как неожиданно вас здесь встретить, — говорит, очертив нас обоих глазами. В одежде или нет, но я всё же не могу не признать, что выглядит она всегда не менее сногсшибательно, чем Лоретто: вся такая складная, фигуристая, нежная и повелительная одновременно, с длинными, как у Тэйен, волосами, струящимися блестящими тёмно-медными прядями и дразняще скрывающими грудь.

Интересно, это совпадение или Первокровная своих учеников натаскала не только магией, но и внешностью добиваться желаемого?

Только вот желанным я себя не чувствую в присутствии Мариселы ни толики, мне лишь тревожнее. «Зачем её Тихон подослал?»

— Можно к вам присоединиться?

Всё вертя свой бокал в руке, Лоретто улыбается не менее обворожительно в ответ:

— Разве мы можем отказать?

Марисела переводит взгляд на меня. Проходит несколько неуютных секунд, прежде чем я понимаю, что от меня тоже ждут согласия. Не жаждая привлекать к себе ещё больше внимания, я лишь киваю.

Улыбнувшись ещё шире, Марисела тогда заходит в воду и садится по левую руку от меня — напротив Лоретто. В нашей пародии на джакузи шампанского едва ли поместилось бы больше четырёх человек, так что и втроём мы уже оказываемся на таком расстоянии друг от друга, что при желании любой может броситься душить другого. А стоит ли ждать чего-то иного? Вряд ли куратор с императрицей вдруг начнут обниматься передо мной.

— Что так нежданно сподвигнуло вас посетить этот вечер? — продолжает Марисела, непринуждённо повернувшись полубоком и закинув ступни на бортик бассейна аккурат рядом с моим плечом.

— А что движет всеми всегда? — парирует Лоретто. — Желание узнать, как далеко мы способны зайти, полагаю.

Я продолжаю молчать. Не знаю, предназначена ли поза Мариселы выразить ко мне благосклонность или, наоборот, пренебрежение, однако только теперь я замечаю на её правой лодыжке шрам. Широкий, но не глубокий и бледный, точно давным-давно натёрли, скажем, неудобной обувью. Видимый лишь если приглядеться да ещё и прикрытый золотым ножным браслетом, который отвлекает своим блеском.

В первый миг у меня даже возникает порыв нарушить своё молчание и полюбопытствовать, откуда у неё шрам — разве шаман не может избавиться от них с помощью магии? Однако при повторном взгляде на золото, в голову мне приходит мысль и о драгоценностях, о серебре, а следом... «Если к коже шамана приложить серебро, должен остаться именно такой шрам». А шрамы от серебра у шаманов, как и у простокровных от ауры, идеально залечить сложно, как ни пытайся.

Марисела ведь не родилась императрицей, а если Первокровная и научила её, как выработать иммунитет к серебру, как Лоретто, то тоже не с самого детства. Марисела родилась быть слугой короля Монтехо, родилась собственностью короны.

Вполне возможно, что последний правивший Монтехо, в отличие от первого, не был так уж категоричен и позволял некоторым шаманам использовать магию свободно — относительно свободно — без серебряных ошейников, лишающих сил начисто, но с оковами. Серебро на лодыжках тоже должно делать шамана слабее, однако и оставлять возможность призвать ауру в любой момент — когда велит хозяин, верно?

Мои глаза невольно несутся обратно к Лоретто — к шее, скрытой под лентой. Предназначена ли и она скрывать старый шрам? Хотя я видел Лоретто без ленты однажды на вершине разбитой башни и несколько раз в апартаментах с утра. «Нет там шрама, кожа ровнёхонькая как и везде». Видимо, детей серебром при Монтехо всё же не мучали. «Что ж, это должно успокаивать».

Марисела пристально смотрит на Лоретто ещё мгновение, а затем вдруг поворачивается ко мне.

— Я наслышана о твоих успехах в магическом ремесле, Елисей.

— М-м, у меня хороший учитель, — говорю. Быстро. Надеясь, что её мой ответ удовлетворит, и она обо мне снова забудет. Уйдёт. Чтобы оправдать возможность устроиться чуточку дальше от её ног и браслета, тянусь за своим напитком.

— Да, да, только... Я наслышана, но привыкла верить лишь своим глазам, — не сдаётся императрица Иш-Чель. — Чего только не болтает народ, не так ли? Нынешнюю эпоху шаманского правления в Кабракане вот называют тиранией, но взгляните, какой из меня тиран?

Точно невзначай, она расправляет плечи, отчего её грудь вновь показывается из пенящейся воды. Её волосы теперь тоже намокли и уже ничего не скрывают, и выглядит её жест так, словно она предлагает нам себя оценить. Знает, что оценят.

Лоретто ничего оценивать явно не собирается, по-прежнему глядя на Мариселу с непроницаемо равнодушным видом. Даже взгляд не срывается с лица Мариселы вниз на грудь ни на миг — в отличие от моего, пусть и выходит у меня скорее машинально. От неожиданности, тут же трансформировавшейся в очередную волну заливающего щёки смущения. «Дурацкие щёки».

— А мне так опостылело играть каждый день разные роли, — расслабленно продолжает Иш-Чель. — Сказать честно, я так рада, что могу говорить с вами здесь откровенно. Власть утомляет, знаете? Все ищут в мире подвох и каждый ждёт, что правитель решит их проблемы, но на деле люди сами эти проблемы и создают, обвиняя в своих невзгодах кого угодно кроме себя. Как волки, не способные поделить овцу, осуждают овцу за её же существовании.

— Быть может, стоит тогда сменить методы? — Выражение лица Лоретто наконец меняется. За пеленой скуки в глазах появляется едва уловимый, насмешливый сарказм. «Да, однозначно Марисела не та, кого в конечном итоге боится Тэйен». — Попробовать не расценивать людей как волков? Дать им возможность научиться быть самостоятельными, а самой отдохнуть от утомительной власти.

— О? — Недовольство промелькивает в чертах Мариселы, но тут же тоже скрывается за улыбкой. — Дерзко. Но будем считать, что мне нравится, Тэйен. Твоя дерзость всегда меня подкупала. — Она продолжает смотреть исключительно на моего куратора, когда говорит: — Ты тоже так считаешь, Елисей? Что мои методы неверны?

Я молчу, чтобы не ляпнуть чего невпопад. Даже если сама Марисела и не так опасна, как твердят все вокруг, её дядя теперь тоже наблюдает за нами со своего места издалека, а недооценивать его, как выясняется, не стоит.

— Вы, похоже, ещё верите и в то, что люди по природе своей добродетельны, — задумчиво добавляет Марисела, когда никто ей ничего так и не отвечает, — я же знаю, что они эгоистичны. Три сотни лет среди них, увы, учат этому.

Пауза, и Марисела ведёт правой ступнёй, отчего браслет вокруг шрама на лодыжке многозначительно переливается в отблесках света.

— Когда тебе говорят, что любят, на деле лишь ищут любви в ответ, — продолжает она. — Скажи «нет», и тебя тут же возненавидят. Даже если человек заверяет, что действует от чистого сердца, щедрость становится лишь инструментом, предназначенным усыпить совесть собеседника и выставить благодетелем себя. Почувствовать себя добрее, сильнее, выше других. Можно либо брать, либо давать, а взаимопомощь, поддержка, сотрудничество... хм, нет, попытки найти баланс никогда не работают — кто-то один всегда получает больше выгоды.

Хмыкнув со злой тоской, она заключает:

— Как ни крути, людское общество ничем не отличается от стаи голодных волков, только голод здесь меркантильный. Не в желудке, а в разуме. В желании признать своё превосходство. И скажите мне, кто может усмирить стаю лучше, чем тот, кто уже изучил все её роли? Кто её понимает, как я? Кто знает, что порядок может установить только страх: страх кары, страх смерти, страх оказаться отверженным и нелюбимым и закончить свои дни в одиночестве.

Лоретто молчит долгий миг, прежде чем ответить:

— Думаю, любой страх в итоге уничтожает и своего создателя.

— Что ж, — Марисела смеётся. — Тогда мы хотя бы войдём в историю. Как наши прежние любимые королевы и короли рода Монтехо, да? — Косится на меня с ухмылкой. — Каждый хочет жить вечно, но даже магия не способна на это, а история... О, история увековечивает. История обращает людей в легенды, а легенды создают героев, что живут в памяти человечества вечно.

Снова воцаряется молчание. Вижу, что Лоретто хочет было что-то сказать, но Марисела опережает.

— Так что, Елисей? — говорит она, пряча наконец свои ступни в воду, но зато деловито придвигаясь чуточку ближе ко мне. — Продемонстрируешь мне свой шаманский талант? Хочу поверить своим глазам.

«Вот, значит, для чего было это шоу из светских бесед, — невольно сжимаю свой бокал с вином крепче от её пронзительных раскосых глаз. — Она хочет, чтобы я поколдовал перед ней. Хочет убедиться, что шпионы передали ей правду, что я и правда шаман и меня теперь можно выставить на всеобщее обозрение как доказательство предавшего свой простокровный народ Монтехо».

Прежде чем отвечать, я вновь с сомнением смотрю на Лоретто. Действительно чувствую себя сегодня щенком, не знающим, что ему делать без своего дрессировщика, но... как мне поступить-то? Отказать императрице? Ага, и завтра её дядя прикажет меня прирезать во сне, решив, что я всё же бесполезен. Согласиться? А дальше тогда что? Я ауру до сих пор умудряюсь призвать лишь через раз, да и то с трудом. Облажаюсь — и прирежут не только меня, но и учителя.

«Если не указания Кайла или Лоретто, — понимаю огорчённо, — я сам даже не знаю, какое мнение моё». Как мне разучиться быть запасным игроком, если всю свою жизнь я знал лишь одну подчинённую участь? Всё равно что переучиваться ходить задом наперёд. И не могу отделаться от мысли, что что бы я ни предпринял, моё собственное решение будет неправильным.

Однако Лоретто лишь смотрит на меня в ответ, ничего так и не говоря. Всецело предоставляя мне право выбора.

Мельком окинув взглядом зал в поисках хоть какой-нибудь подсказки, я замечаю неподалёку от нас на столике для напитков аурный фонарик в форме вазочки из цветного стекла, где внутри клубится чернильно-чёрный морок ауры, сквозь которую вопреки здравому смыслу и логике брезжит тёплый свет. Может, мне и необязательно призывать ауру? «Воспользуюсь уже имеющейся». Шаманы ведь способны ощущать, когда и кто контролирует магию рядом, так что этого должно быть достаточно, чтобы Марисела увидела, что я на что-то да гожусь.

Сконцентрировавшись на фонарике, я мысленно пытаюсь нащупать то мятное ощущение, каким аура всегда во мне отзывается. На изумление, удаётся.

Почти.

Повинуясь моей негласной просьбе, аура, чувствую, уже начинает тянуться тоненькой струйкой энергии в сторону свечки у нашего бассейна. Пламя свечи начинает в ответ колебаться, огонь мерцает, покачивается точно от дуновения ветра и уже вот-вот готов потухнуть и продемонстрировать тем самым всем мои умения... Однако в этот самый момент Марисела двигается ещё ближе ко мне. Смело. Нагло. Резко. Будто специально сбивая и издеваясь.

Раздражение вспыхивает в моей душе. «Ну почему Марисела не может оставить нас с Лоретто в покое хотя бы сегодня? Что ей от нас нужно опять? От меня?» Не нравится мне её устрашающее кокетство, соблазняющее намёками на виселицу на рассвете! Не звал я её сидеть рядом, тем более когда сам я тут сижу в чём мать родила. «Провалилась бы она в эту ауру, как журнал Монтехо в библиотечную бездну».

Мне хватает доли секунды, чтобы осознать свою ошибку. Чтобы испугаться. Ауры вокруг, разумеется, слишком мало, чтобы создать бездонный портал, какой был в библиотеке, но это не значит, что магия не готова попытаться по моей просьбе.

Вряд ли кто-либо что-то видит, и лишь несколько сильных шаманов — включая Лоретто, Мариселу и Тихона, — вовремя ощущают колдовскую силу, понёсшуюся к императрице агрессивной волной. Всего доля секунды моего гнева, и я тут же отрекаюсь от него, тут же беру свою просьбу обратно, мысленно прошу ауру отступить. И как поднявшийся невесть откуда и моментально рассеявшийся порыв, аура обращает свою энергию в обыкновенный ветер, окативший весь храм колючим холодом.

Свечи и фонарики во всём зале гаснут.

Воцаряется кромешная тьма.

Голоса бесед, звон бокалов, плеск воды, шорохи шагов и движений, — всё и все в следующий миг в замешательстве затихают.

Это длится лишь мгновение, которое, тем не менее, парализует меня то ли страхом, то ли шоком, то ли воодушевлением. «Я на такое способен?..»

Потом раздаётся щелчок пальцев слева от меня, и снова все бесчисленные фонари и свечи в зале загораются разом.

Всеобщее замешательство длится ещё секунду, а затем Марисела начинает смеяться, повернувшись к поражённой толпе и сделав невинный жест, точно говоря: «Упс, это мы случайно». И выходит у неё настолько правдоподобно, что все действительно верят и, похихикав, отворачиваются — даже советник Тихон не спешит действовать. И вот, веселье уже продолжается вновь.

Только не у нас.

У нас кладбищенская тишина так и висит над головами тучей.

Очевидно, в конечном итоге на такое я не способен, и вовсе не я остановил собственный же гневный порыв. Обуздал ли магическую энергию мой куратор или же сама Марисела, я не знаю, но по лицам обоих явственно видно, что оба они намерения ауры, недвусмысленно покусившейся на жизнь Её Величества, ощутили. «Мои намерения».

Когда Марисела снова поворачивается ко мне, в глазах её такой лёд, каким можно было бы заковать всю планету. «И меня в леднике похоронить, предварительно расцарапав мне до крови осколками ледышек глаза».

На лице Лоретто враждебности нет, однако напряжение — в мышцах, во взгляде, в запульсировавшей на виске венке, — буквально кричит о том, что мой куратор готов в любой момент броситься Мариселе наперерез, предприми она хоть малейшую попытку меня наказать.

— Впечатляюще, — говорит Марисела после долгого молчания. Посерьёзнев, но наказывать меня не спеша. — Очень впечатляюще, — повторяет и переводит глаза на Лоретто. — Что ж, стоит признать, твои мысли оказались верны, Тэйен. Из Елисея и впрямь вышла выгодная инвестиция.

Никто меня не наказывает и даже не упрекает, и мой молниеносно пробудившийся испуг засыпает не менее стремительно. Смятение занимает его место. «Инвестиция? — я вопросительно кошусь на Лоретто. — Твои мысли?» Это что значит?

Венка на виске у Лоретто перестаёт пульсировать. Тэйен замирает, уставившись на Мариселу со смесью изумления и злобы в глазах, а мой взгляд так и не встречает. Марисела сказала что-то, что куратор предпочёл бы сохранить от меня в тайне.

Только вот что именно?

«Инвестиция? Я? Твоя?» — голова у меня начинает гудеть, то ли от непонимания, то ли от горячего пара бассейна и духоты в зале. Видимо, я всё опять не так понимаю, потому что звучат слова императрицы Иш-Чель так, словно план по поимке и обращению потомка Монтехо в шамана изначально принадлежал Лоретто, не Совету. Что Тэйен здесь не жертва обстоятельств, как я, а зачинщик манипулятивной игры под стать Мариселе.

— Сказать честно, я уж боялась, мне придётся взяться за Елисея самой, — продолжает Марисела, непринуждённо отхлебнув из своего бокала. — Однако тебе всё же удалось выудить из своего подопечного талант. Да ещё и в такие кратчайшие сроки, ах! Может, тебе стоит взяться за кураторство всерьёз, Лоретто? С этой должностью пойдёт место в моём Совете, помнишь? А у меня как раз на днях освободилось местечко.

Лоретто продолжает игнорировать меня, хотя я теперь буквально буравлю куратора взглядом.

— Увы, я по-прежнему предпочитаю большинству людей книги, Ваше Величество, — отвечает Тэйен.

— Можно продолжать предпочитать книги, будучи моим советником.

— Не вижу в этом смысла.

— А если...

— Нет, Марисела. — Отказ срывается с губ Лоретто грубо. Чёрство. Безапелляционно.

Марисела моргает, опешив то ли от категоричности, то ли от того, что Лоретто называет её по имени. Её взор снова устремляется было в сторону Тихона, однако она вовремя понимает, что я слежу, и в итоге лишь глядит на свой бокал. Выдавливает из себя усмешку, делая вид, что отказ Лоретто её лишь забавляет. Размышляет.

«Собирается торговаться с Лоретто и дальше», — в этом сомнений нет. Может, моя голова гудит вовсе не от духоты, а от выпитого вина, но я тоже заливаю в пересохшее горло ещё пару глотков. Почему Марисела вообще с Лоретто торгуется? Разве куратор не говорил, что императрица не хочет видеть его в своём Совете?

Что изменилось?

«Инвестиция дала плоды?»

Наверняка этот разговор нацелен нас всех поссорить, как и всегда. Мой бездумный импульс атаковать Мариселу аурой сродни разве что попытке напасть пластиковым одноразовым ножичком на воина в доспехах, вот и она теперь так же невинно, злорадно мстит. Стремится заставить нас с Лоретто сомневаться друг в друге. Это издёвка, обман, хитрый трюк. Лоретто хотелось сегодня узнать что-нибудь важное, а заодно развлечься вместе со мной, а в итоге с нами обоими, похоже, развлекается Марисела.

«Но даже если и так, кое-что я всё же узнал».

Только вот мне не нравится, куда несутся мои мысли теперь... «Инвестиция». Если Марисела блефует, почему Лоретто не скажет, что всё это ложь? Что никто моей жизнью, как акциями на простокровной бирже, не играл? Что нет никакого подкупа, взятки и сговора об убийстве наивного ученика крови Монтехо, когда придёт время торгов и битвы за власть?

Отчего-то я всегда думал, что Марисела жаждет найти повод избавиться от оппонента в лице Лоретто. Но почему я ни разу не допускал мысли о том, что Совет и императрица, поняв, что Тэйен может составить ей конкуренцию на Испытаниях, предложат Лоретто сделку? Не идти против них, идти с ними?

«И цена этой сделки — я».

А может, Тихон вообще свою племянницу ни во что на деле не ставит и решил, что раз из Лоретто сильный шаман, а на Иш-Чель всё чаще серчают и народ требует перемен, то можно номинально и поменять правителя. Поколдовать над результатами Испытаний, что публикуют для масс, что-то подделать и отдать трон тому, кто, скажем, докажет свои амбиции?

Что так же яро доказывает амбиции и способности, как не потомок Монтехо, превращённый в личного, раболепного слугу? Превращённый в своего последователя, в шамана.

«Тогда поэтому-то вот Марисела и пытается раз за разом переманить меня на свою сторону и вечно предлагает мне помощь, тем самым подставляя Лоретто, пока Тихон мирно за этой игрой наблюдает, как тайный судья».

Может, Валто был прав, и я не более чем шутка, на которую они поспорили. А тогда и всё, что говорил куратор мне на вершине башни, не выдумка. Я изначально и был лишь инвестицией, игрушкой, средством достижения цели — трона. Просто потом мои глаза оказались не пусты как у стеклянной куклы, не лишены начисто интеллекта как ожидалось, и пришлось мириться со мной, чтобы таким образом угомонить свою совесть. Пришлось менять правила собственной же игры на ходу, воевать теперь на два фронта.

«Но рано или поздно придётся сделать выбор».

Нет, нет, но Лоретто же не нужна заработанная обманом власть... так? Хотя если так, тогда зачем было инвестировать в эту игру и брать меня в ученики изначально?..

Да, это духота. Духота и плохое вино, поэтому голова гудит, и я ничего не понимаю.

Понимаю, однако, когда новая мысль вспыхивает в глазах Мариселы.

— А что притих ты, Елисей? — говорит она, взглянув на меня. — Не считаешь, что Лоретто зря отказывается от моего предложения? Возможно, дело в том, что твой куратор тревожится, что не сможет уделять тебе должное время, если получит повышение? Но в таком случае твоё обучение могла бы продолжить я. И не спеши тоже возражать, подумай, сколь многому может научить тебя сама правительница. Я же в свою очередь не прочь подыскать отличную должность при дворе и тебе после того, как закончишь свои тренировки. В конце-то концов, я знаю, в твоих жилах течёт кровь королевских потомков. Будет нечестно оставить тебя без внимания.

— И какая же в этом выгода Елисею? — чопорно встревает Лоретто, не дав мне и рта раскрыть. — Если уж говорить честно, то ты в таком случае получаешь потомка королей на свою службу, а он что? Раз это не взаимопомощь и не щедрость, в которые ты не веришь, что тогда?

Марисела невозмутимо улыбается:

— Возможность войти в историю.

— Моего ученика это не интересует.

«Духота... Она во всём виновата». Виновата в том, что Марисела пытается нас поссорить, а я ведусь. Что слышу вдруг теперь в Лореттовых ответах, — озвученных за меня, бестактно и без спроса, будто я тот самый раб, — чрезмерную напыщенность, равнодушный холод и самонадеянность. Вспоминаю, что называя меня своим другом, куратор ни разу не смотрел мне в глаза...

При мысли о том, что даже чисто гипотетически Тэйен считает меня марионеткой, — слепым неудачником, каким и без того вижу я себя сам, — становится вдруг так невообразимо обидно. Одиноко, хоть я и в толпе. И до смерти страшно остаться навеки никем.

— А почему вы тоже решаете за меня, куратор? — выдавливаю из себя я, исподлобья зыркнув на Лоретто. Подав голос, я хотя бы начинаю чувствовать себя решительнее, мысль чуточку проясняются, отгоняя головокружение прочь. Наверное, надо и впрямь сомневаться в себе пореже, потому что воинственность, пусть и притворная, но придаёт сил. — Вы мне не отец и не мать. И не брат.

Осёкшись, Лоретто наконец глядит на меня. Удивлённо, возмущённо, обеспокоенно... не знаю. Скорее всего, всё разом. Долгие несколько секунд мы с Лоретто смотрим друг другу в глаза, и кажется, это какой-то новый для меня вид драки — без слов. Когда душу твою выворачивают одним лишь взглядом, одновременно умоляя и требуя не спешить с выводами. «Но если бы я не спешил с выводами, меня бы ещё в детском саду в песочнице до смерти песком закидали».

— Чудно! — Вскинув бокал, точно это тост, и прервав нашу безмолвную ссору, Марисела поднимается на ноги. — Подумайте оба о моих предложениях. Мы обязательно скоро увидимся вновь, и я предпочту услышать отличный от отказа ответ.

С этими словами Марисела разворачивается, выходит из бассейна и идёт прочь, не дожидаясь, пока с ней начнут дискутировать дальше. Капельки воды, поблёскивая, стекают по её обнажённой фигуре, гордо и победоносно удаляющейся от нас, и она даже не оборачивается напоследок.

Минута проходит в тишине, пока я гляжу Мариселе вслед, во рту у меня опять горько и сухо. Чувствую, что Лоретто на меня смотрит, но я больше не перевожу взгляд в ответ. «Инвестиция, инвестиция... — только и звучит теперь в снова тяжелеющей голове. — Ты разменная монета, игрушка, Кайлов щенок. Тебя никто никогда не воспримет всерьёз...» Очевидно, уверенности во мне хоть и проснулась, но сработала не в ту сторону, потому что теперь мне вновь хочется поругаться с Лоретто. Пусть я и не умею принимать решения, но обсуждать мою же судьбу без меня? И с кем! С Мариселой!

— Еля, я...

Захлебнув остатки вина, я тоже поднимаюсь из бурлящей воды. Горячие капли бегут вниз по спине, покрывая её гусиной кожей, когда моё тело оказывается на воздухе, кажущемся до омерзения холодным после тёплого бассейна, но я не позволяю себе дрожать.

— Еля, — повторяет Лоретто, настойчивее, когда я не реагирую. — Мы не договорили.

«...ты придворный шут, который даже не понимает, что он шут». Мне уже даже плевать, если ли во мне какой-то изъян, видит ли кто-то мои голые части тела и осудит ли. Пусть делают, что хотят. Мне все они тоже не особо по нраву.

— Елисей!

Оставив пустой бокал на полу у кромки бассейна и повесив полотенце на плечо, я ухожу, пока не наговорил лишнего.