Глава 2
Возвращался Генри домой уже далеко за полночь, но шум улиц не стихал. Город был полон жизни. Люди будто бы не знали, что ночь предназначена для сна и умиротворённости. Нет, все бегали туда-сюда, как будто бы были в вечной погоне за мечтами.
Лос-Анджелес — город грёз и развлечений. Всё здесь пышет роскошью и богатством. Отели, дома, бутики и даже сами люди как будто бы создают совершенный и неповторимый мир. Город грёз, город мечтаний, город ангелов. Это место даёт возможность начать новую безупречную жизнь, не смотря на то, каким ты человеком был раньше, но только, если сможешь приспособиться. Если же этого не произойдёт, то этот город выплюнет тебя и заставит страдать. Во всём есть две стороны. И люди, что живут здесь, лишь прячутся за масками добродетели, но на самом же деле ждут вашего неправильного шага, чтобы высмеять и вздёрнуть.
Генри не особо интересовали виды города, то ли дело — его жители. По большей части он был замкнут и недружелюбен, но в обществе делал вид совершенно другого человека.
Я же говорил — маска добродетели.
У него нет семьи, только пару друзей, на которых он мог положиться. Но когда-то давно у него были родители. Это вполне естественно, люди же как-то появляются на свет. Но он никогда не говорил об отце, лишь изредка упоминал о матери. Он хотел забыть, забыть человека, названного «папой». У Генри его и не было. Был мужчина, который просил называть его «сэр». И этот «сэр» не любил своего сына. Генри так казалось, а, может, именно так проявлял он свою любовь — отчуждение и холодность к собственному ребёнку. Он не мог похвалить, лишь только упрекнуть, наказать или преподать урок.
Генри, в своей обычной манере присел на лавку возле многоэтажки, где находилась его квартира, и закурил. Бывало, что он мог просидеть здесь всю ночь, спрятанный от нежелательных взглядов густой тенью деревьев. Как шпион, не меньше. И он размышлял: о прошлом, настоящем и о том, что ждёт его впереди. Но чаще он вспоминал свой дом, в котором он родился и вырос. Воспоминания о нём остались не самые хорошие, но и в этом мраке он находил светлый уголок — свою маму.
Анабель Флинн была для Генри эталоном женщины и матери. Не было в его жизни человека, которого он любил больше, чем её. Она так неестественно вписывалась в холодный дом его отца, что казалась чудом.
Чем старше Генри становился, тем больше в нём росло непонимание того, как мама смогла полюбить его отца. Они были совершенно разными. И когда юный мальчишка спрашивал об этом у Анабель, она с улыбкой отвечала:
— Это любовь, сынок, её не объяснить. Но я знаю лишь одно — она ничем не измеряется: ни тем, насколько мы разные, ни внешней красотой, ни нашими словами. Она просто есть, её невозможно увидеть, но можно ощутить в другом человеке.
И Генри это смешило. Эта прекрасная и невинная женщина любила камень. А иначе Флинна старшего не назовёшь.
Анабель... даже имя её вызывало трепет в сердце мальчишки. Он всегда был рад, что больше похож на неё. Те же голубые глаза и тёмные волосы, даже ямочка на подбородке похожа один в один.
Анабель...
Генри говорил ей, что когда сам станет отцом, то назовёт свою дочь эти именем.
Когда она его обнимала, он никогда не вырывался, как другие мальчишки, и всегда подставлял щёку для поцелуя. Ему хотелось дольше задержаться в её объятиях, как будто бы зная, что им отведено мало времени. Но как только появлялся Адам Флинн, Анабель тут же отпускала сына. Отец Генри запрещал Анабель слишком опекать и баловать мальчишку, как будто бы и вовсе запрещал любить. И Анабель была покорна, она всегда делала то, что говорил Адам. Не могла идти наперекор мужу, ведь взгляд его грозных серых глаз заставлял холодеть от страха. И как его можно было любить?
Генри хмуро смотрел на мать, а та улыбалась ему, но губы её дрожали. Адам и Анабель уходили в кабинет, а Генри оставался стоять в коридоре. Он прислонялся к огромной дубовой двери и слушал как «сэр» отчитывал его мать. Бывало, что он её бил. Но она никогда никому не жаловалась. Да и кому бы она рассказала? Служанкам? Те бы сразу доложили её мужу, и она получила бы сильнее. Друзей у Анабель не было — запрещалось. И питомца завести было нельзя — от них была грязь и возня, которой Адам не мог потерпеть в своём доме. Анабель была предоставлена сама себе. Адам Флинн был богатым человеком, но в тоже время он ничего не мог дать жене из того, что она хотела. Её счастье было только в одном — в её сыне. Она пыталась дать ему всё, что было в её силах, научить добрым чувствам, «правильным» — как она выражалась. И отчасти ей это удалось, но Генри ведь был сыном своего отца, и как бы ему не хотелось, он всё же перенял некоторые черты Адама.
Генри мог любить, сожалеть, сопереживать, но тщательно это скрывал. Он не хотел показать свою слабость, как делала это его мама.
Анабель была слишком эмоциональной, чувственной и это её убило. Год за годом, живя в золотой клетке, она умирала от нехватки человеческой теплоты и безразличия мужа. Каждый день Генри видел, как в глазах его матери угасает маленький огонёк жизни. Кожа её становилась серой, волосы теряли свой мягкий блеск, движения становились скорее неуклюжими, чем грациозными. Анабель была похожа на призрак, что не может найти своего места в этом мире. И всё же, она улыбалась. Улыбалась при виде единственного любимого сына, своего маленького прекрасного ангела, что в смутный час укрывал своим крылом. Но даже это её не спасло.
Когда её не стало, Генри было двенадцать лет. Этот день стал самым ужасным в его жизни. Он знал, что никто теперь его не защитить от отца, никто не пожалеет, не прижмёт к груди, не спрячет горькие слёзы в воротник платья. Мама больше не прибежит на крик, если сын удариться или упадёт. Под грозным и пристальным взором отца милый ребёнок превратится в такую же каменную глыбу.
Но в свете этих событий всё оказалось не таким, как представлял себе мальчик. Отец будто смягчился, но не на столько, чтобы исправить все свои прошлые ошибки и воспылать любовью к родному ребёнку. Но Адам сожалел о смерти жены, знал, что он виноват в этом. И только в день похорон Генри увидел в отце то, о чём всегда говорил с сомнением: любовь мужчины к женщине. Лишь на мгновение, когда закрывали гроб, на лице Адама отразилось это чувство, а потом снова исчезло. Стаявшая рядом с Генри служанка горько ухмыльнулась. Она тоже это заметила. Генри поднял на неё вопросительный взгляд. Женщина погладила мальчишку по спине, от чего тот поморщился. Он не терпел прикосновений других женщин, кроме своей матери. Но служанка этого не заметила.
— Мужчины не умеют любить, — она говорила в сторону, но Генри знал, что обращается она к нему. — И сколько бы труда в тебя не вложила твоя мать, ты будешь таким же, как и все, а может и хуже — как твой отец.
И мальчик хотел было возразить, но сдержался, отойдя от женщины подальше. Он не хотел быть похожим на Адама, но не смог ничего с этим сделать. Воспитание его отца отразилось на Генри.
До своего совершеннолетия он жил в отчем доме. Он перестал быть милым и делал всё наперекор отцу. Генри не мог жить под постоянным контролем, его это тяготило, поэтому он постоянно лез в дела своего отца, за что не раз получал хорошую трёпку. Но, благодаря всем своим выходкам, он узнал много о своём отце, шпионил за ним, читал его документы. Он никогда не знал, каким трудом Адам Флинн зарабатывает на красивую жизнь, но Генри всегда было интересно. Позже он пожалел о своём любопытстве. Каким бы плохим по отношению к сыну не был Адам, Генри всё равно считал его достойным человеком, но уж никак не бандитом. Когда правда всплыла наружу, юный Флинн пришёл в ужас — он жил на кровавые деньги. И в этот момент Адам совершенно опустился в глазах своего сына. «В нём нет ничего святого, » — думал Генри.
Адам Флинн был замешан в чёрных делах с гангстерами, с темы головорезами, которые не знали пощады и слов прощения. И Генри это взбесило. Он ушёл ночью после ссоры с отцом, которая стала последней каплей. Он не сожалел ни о чём и не искал встречи с единственным родным человеком. Он выбрал другой путь, правильный. Стал полной противоположностью своей прошлой жизни.
Когда Генри взял под своё крыло Джон Кэл, ему пришло письмо от нотариуса. Завещание Адама Флинна. За всю свою жизнь Флинн старший нажил огромное состояние, которое намеревался передать сыну. Генри ничего не взял, но и не отказался от наследства. На деньги своего отца он мог прожить беспечную жизнь и даже своим детям оставить немало, но он решил, что сейчас ему это не нужно. Он не пользовался отцовскими деньгами, ему было противно. И врут те люди, которые говорят, что деньги не пахнут. Ещё как пахнут! Генри оставил финансы в надёжном месте, не для лучших времён, а худших. Они ещё могли бы сыграть в его жизни большую роль.
И сейчас, сидя у дома, он думал об этом, об отце, о его смерти. Как он умер? Никто не пришёл и не рассказал, даже письма не было. Какими были последние слова? Этого Генри тоже не узнает. Сказал ли Адам перед смертью, что любит сына и сожалеет о том, как с ним обошёлся? Хотя бы самому себе? Нет, скорей всего нет. Но это уже было не важно. Генри не мальчик, его чувства не задеть подобными мыслями. Скала, непроницаемая глыба. Но всё это лишь ещё одна маска.
Сегодня Генри решил не задерживаться на улице и поспешил домой, но неожиданно его окликнули.
— Эй, мужик, сигаретки не найдётся?
Генри обернулся, попутно натягивая шляпу на глаза. Говоривший стоял у фонаря, освещавшего каменную дорожку, которая вела к дому, где жил Флинн. Разглядеть лица незнакомца не удалось, так как он тоже его прятал под тенью своей шляпы, но фигура мужчины казалась знакомой.
— Конечно.
Генри сунул руку в карман и незнакомец напрягся. Вытащив пачку, Флинн протянул её мужчине.
— Можете взять всю.
Незнакомец снял шляпу и хитро улыбнулся. Теперь уже напрягся Генри, так как узнал своего нового знакомого.
— Благодарю, il mio amico.*
Этот сладкий итальянский акцент вызывал в сотрудниках полиции волнение. Причём всегда по-разному. Генри насторожился, итальянец нагло рассматривал его с ног до головы. Взяв сигарету в зубы, он кивнул и надел шляпу.
— А мы раньше с вами не виделись, signore*? Лицо ваше кажется мне знакомым.
— Нет, — сухо ответил Генри. — Я бы точно запомнил.
Итальянец снова хитро улыбнулся.
— Тогда прошу прощения. Ещё раз спасибо, amico.
Итальянец медленным шагом побрёл вдоль улицы. Генри подошёл к двери, но остался стоять на ступеньке, наблюдая за мужчиной, пока тот не скрылся за переулком. Только после этого Флинн успокоился и зашёл в здание.
Сейчас Генри добредёт до своей квартиры, примет душ, возьмёт книгу, но так и не сможет прочитать ни единой страницы, потому что голова будет занята роем странных мыслей. В конце концов он уснёт, но сон его будет беспокойным. А вот этот итальянец сегодня спать не будет.
Доминик Коловерос, не спеша идёт к бару, наслаждаясь сигаретой. Ему хочется насладиться выпивкой и компанией какой-нибудь прелестной дамы. Что значит для такого гангстера, как он, «Сухой закон»? Пустой звук. Он привык наслаждаться всеми дарами жизни и ни в чём себе не отказывать. Он умел добиваться успеха, а иначе как бы смог стать младшим боссом влиятельного итальянского преступника. Ему нравилась такая жизнь — свобода действий и желаний. Он был тем гангстером, на которого хотят быть похожими все шестёрки. Доминик купался в лести и восхищённых взглядах. Страстный, красивый мужчина, настоящий сердцеед. Он хотел показать себя, свои возможности. Стать ещё больше, чем он есть сейчас. Он хотел создать свою банду или уже управлять готовой, но для этого нужно было постараться. Младший босс всегда оставался только вторым и должен был подчиняться Дону, а Доминик этого не любил. Он не хотел, чтобы им играли как с тряпичной куклой. Он мечтал сам стать кукловодом.
Зайдя в небольшую пекарню в самом конце улицы, Доминик улыбнулся собственным мыслям. Прошёл вдоль стеллажей и, наконец, спустился вниз по лестнице, ведущей в подвал. Но скрытый от нежелательных глаз вход вёл в совершенно иное место. Под этой маленькой пекарней находилось подпольное казино, где богатеи растрачивали все свои деньги, где женщины вешались на шею первому встречному мужчине, где алкоголь лился рекой. Любимое заведение таких, как Доминик. Этот бар был личным местом мафиози. Мафия не посещала заведений, которые им не принадлежали или не принадлежали их друзьям. И младший босс был завсегдатаем этого места и, конечно, самым обсуждаемым клиентом. Дамы в роскошных нарядах с нежностью смотрели на Коловероса. Каждой хотелось ощутить близость этого мужчины, утонуть в его тёмных глазах, прикоснуться к смуглой коже, упасть в сильные крепкие руки. В свою очередь Доминик с интересом разглядывал женщин, выискивая свою очередную «жертву». Долгие отношения для него ничего не значили. Женщина на одну ночь — то, что было ему нужно. И уж тем более он не думал о браке, если от него не было никакой выгоды.
В этом баре его уже ждала названная Famiglia.* Мафия была его семьёй. Все здесь были как братья, доверяли друг другу секреты, вместе вели дела и всегда прислушивались друг к другу. Здесь не было борьбы между членами банды, не было вражды. Но в этой семье были свои заповеди и порядки, которые неукоснительно должны были соблюдать все члены мафии, и которые тайно не раз нарушались.
Доминик прошёл в конец зала, приближаясь к своим друзьям. Те уже что-то бурно обсуждали, но говорили в полголоса, чтобы не привлекать внимания других постояльцев.
— Доминик! Fratello, * мы ждали тебя. Скорее садись, — Дон Модест поднял руку в приветственном жесте и встал со своего места. Остальные члены банды тоже повскакивали, приветствуя друга.
Дон Модест обнял своего младшего босса и лучезарно улыбнулся.
— Я уж думал, что ты не придёшь. Почему так долго? Неужели какая-нибудь очаровательная женщина заставила тебя забыть о нашей встрече.
Доминик сел возле Дона Модеста, снимая шляпу. Он пригладил свои тёмные волосы и слегка поправил пиджак.
— Что вы, мой Дон! Разве мог я променять удовольствие от свидание с женщиной на удовольствие от встречи с вами?
Все присутствующие засмеялись. Модест, улыбнувшись, похлопал Доминика по плечу, но уже в следующую секунду стал серьёзным. Марсель нахмурился, вокруг его глаз образовались маленькие паутинки морщинок. Карие глаза блуждали по лицам друзей.
— Что же, друзья, как идёт наш бизнес? Как обстоят дела? Меня долго не было в Америке, но теперь я вернулся и мне до жути интересно, что тут происходило во время моего отъезда, — Голос Дона был спокойным, но в то же время очень строгим. Это заставляло остальных членов банды ощущать неуверенность и настороженность.
Дон для мафии — это высший закон, суд, если надо. Его слову нельзя идти наперекор, а иначе сильно пожалеешь. И если Дон о чём-то спрашивает, то солгать невозможно. Он узнает, не сегодня, так завтра, и лжец будет наказан. В лучшем случае ему отрежут язык и понизят до уровня шестёрок, в худшем — выкинут на улицу его и его семью, оставив без гроша на съедение другим бандам.
Марсель Модест несколько раз обвёл взглядом свою семью и цокнул языком.
— Ну же! Неужели ничего интересного? Бред, мой любимый fratello, расскажи как твои дела, как мои любимые сестры и племянницы? Мы же всё-таки не просто друзья, мы связаны узами крови.
Бред Рид, американский Дон, единственный, кто не боялся гнева Марселя. Они дружили с самого детства. Бред на девять лет старше своего друга, он уже родился в семье итало-американской мафии и давно был связан с преступным миром, с которым и познакомил Марселя. Хоть Дон Рид больше был американцем, чем итальянцем, его всё равно уважали все члены двух банд. Он знаток своего дела, чтил законы и традиции мафии. Упрекнуть его в неправильности ведения дел или управлении мафии было невозможно.
— Всё прекрасно, как всегда. Благодарю, что спросил. Летиция и Софи ждут не дождутся, чтобы увидеть тебя и познакомиться с твоей невестой. А мои дочери ужасно по тебе соскучились.
Марсель удовлетворённо кивнул.
— Рад это слышать, я тоже ужасно скучал по моим голубкам.
Бред качнул головой и продолжил:
— Что на счёт дел, то всё идёт своим ходом. Медленно, но верно. А стабильность — наше всё. Я думаю, наши братья согласятся со мной.
Члены двух банд согласно закивали и забубнели.
Марсель поднял руку в знак тишины.
— А до меня долетели слухи, что наш наркокартель не дошёл до своего пункта назначения.
— Но что вы, мой Дон! — воскликнул Дарио, — Smaccata menzogna! *
— Неужели?! Хочешь сказать, консильери, что это злые языки заставили меня усомниться в вашей работе.
— Да, Марсель, твой советник прав. До тебя дошли ложные слухи.
Бред оставался спокойным и даже улыбнулся другу.
— Что ж, я рад, что вы всё контролируете. Это очень важно. Ну, Доминик, что скажешь ты?— Марсель наклонился к своему младшему боссу, одновременно подзывая к себе официанта. — Пока тебя не было, Дарио упомянул, что до тебя тоже дошли дурные вести.
— Да, мой Дон, это так, — Доминик тяжело вздохнул, завидев приближающегося официанта. Тот быстро разлил алкоголь по стаканам и удалился. — Один юнец, новичок, недавно поступивший в ряды солдат, доложил мне, что легавые скоро начнут серьёзную войну против нас.
Среди мужчин прошёлся смешок, а Бред и Марсель переглянулись.
— Глупость, пустой звук, — сотто-капо дона Рида даже ухом не повёл. Антонио усмехнулся, — у них против нас ничего нет. Глупцы! Они же знают, что это идея для них может быть смертельна.
— Насколько всё серьёзно? — для Дона Модеста эта ситуация не казалась смешной.
Доминик наклонился ближе к столу, залпом выпив содержимое своего стакана.
— Пока неизвестно, всё происходит тайно и за закрытыми дверями.
— Ты в это веришь, Марсель? — Рид с интересом наблюдал за другом. — Сколько раз мы это слышали? Сколько лет живём с мыслью о том, что копы нас накроют? И ни разу ничего не произошло. Вы же не думаете, что стоит этого бояться? Но даже если копы решаться на такое, то я соглашусь с Антонио, мы их просто перебьём.
— Простите, Дон, если перебиваю, но разве можно так запросто убить всех полицейских? Это точно не останется незамеченным, — младший босс Бреда с сомнением смотрел на него.
— Конечно, Джонни, нельзя. Я и не говорю идти в открытую. Это слишком! Мы придумаем, как перебить их по одному.
— Ох, Бред, сколько бы мы не убирали легавых, их становится только больше. И вообще, — Марсель обратил взор на Доминика, — кто, ты говоришь, доложил тебе об этом? Новенький?
— Да, Дон. Стефан. Отличный смышлёный парень, у него есть свои связи. Я ему доверяю. Далеко пойдёт.
— Посмотрим, посмотрим.
Марсель встал из-за стола. Остальные члены банды последовали его примеру.
— Что ж, друзья, будем надеяться, что завтра копы не нагрянут к нам на порог с букетом из бумаг о нашем аресте. Пусть это и просто догадки, но оставайтесь начеку. На сегодня мы закончили. У нас ещё будет достаточно времени, чтобы всё обсудить.
Мужчины пожали друг другу руки, сказали пару слов на прощание и разошлись по залу.
Бред Рид и Марсель Модест направились к выходу. Уже на улице Марсель поделился с другом своими переживаниями.
— У меня плохое предчувствие.
Марсель безмятежно смотрел в тёмное небо, закуривая сигарету. Бред прислонился к своему чёрному авто и удивлённо посмотрел на друга.
— О чём ты говоришь, брат?
— Мне кажется, что меня хотят скинуть.
Бред молчал. Эта новость не казалась ему удивительной. Такая уж у них жизнь, кто-то из подчинённых всегда зариться на сыр побольше.
— У тебя паранойя. Такое бывает.
— Нет, — Марсель ухмыльнулся, указывая пальцем куда-то в сторону, — я почти уверен, что в нашей семье есть недоброжелатель.
— Но наши законы...
— Ох, Бред! — Марсель скривился. — Ты думаешь, что все такие правильные как ты? Ни черта подобного. Вспомни своего отца. Разве он, как положено, передал тебе своё место перед кончиной? Нет. Его прирезали, как свинью, и тебе пришлось брать в свои руки расколовшуюся семью. Ты и сам мог стать трупом в любой момент, стоило тебе только не туда повернуться.
— Но не стал. Благодаря тебе.
— Я был совсем юнцом.
— Но справился. Я ни разу не пожалел, что отдал тебе часть своей Cosa Nostra в Сицилии. Если бы я этого не сделал, то всё потерял.
Марсель улыбнулся, вспоминая те дни, когда он только взял на себя титул Дона, и как его было трудно удержать. Марселя многие не хотели признавать, но он доказал свою преданность мафии и надёжность. Мальчишкой, взвалив на себя этот тяжёлый труд, он и не думал, что добьётся таких успехов, не знал, что станет выше того, кто подарил ему этот шанс. Бред не был против того, чтобы Марсель всем заправлял. Он был моложе, а значит его идеи могли быть лучше. Всё же Бред был человеком старых порядков, а Марсель смотрел намного дальше.
Между мужчинами повисло долгое молчание. Марсель сделал последнюю затяжку и бросил окурок на асфальт. Подойдя к другу, он потрепал его по голове, взбивая русые волосы и тихо произнёс:
— Я благодарен тебе, il mio amico. За всё благодарен. Пусть мы ведём не такую простую жизнь, как другие люди, но мы живём так, как нужно нам. Зачем быть стадом, когда можно раскрыть индивидуальность! Пускай люди считают нас последними ублюдками, и буду правы, но у нас есть одно золотое правило: мы никогда не становимся поперёк дороги тем, кто этого не заслуживает. Я прав, брат?
— Истину говоришь.
Бред открыл дверь своего авто и жестом пригласил друга в салон. Мужчины сели, Бред похлопал по водительскому сидению и машина тронулась.
Марсель откинулся на сидение и устало потёр переносицу.
— Бред, если ты подумал, что я боюсь потерять своё место или ещё чего, то...
— Я ничего такого не думал. Мне кажется, что ты просто накручиваешь себя. Ты взволнован предстоящим событием и это побуждает в тебе другие страхи. Поверь мне, я тоже так волновался перед своей свадьбой.
Марсель рассмеялся. В глубине души он знал, что Бред прав. У него действительно тряслись руки при любом упоминании о будущей церемонии.
— С тобой тоже такое было, когда ты решил жениться на моей сестре?
— А разве ты не помнишь? Я же намеревался сбежать.
Мужчины засмеялись в голос.
— Признаться честно, Бред, я тогда так напился, что даже своё имя не сказал бы, не то, что что-нибудь вспомнить.
— На своей свадьбе так не напейся, а то к алтарю на коляске вести тебя придётся.
— Ну что ты! Всё будет прилично.
Бред взглянул в окно и постучал по водительскому сидению. Машина остановилась.
— Отвезёшь синьора Модеста домой. Он скажет куда ехать, — обратился Рид к водителю. — Если уж говорить о страхах, брат, то есть куда более ужасные вещи для нас.
Марсель настороженно глянул на друга.
— Например?
— Например, на смертельном одре окинуть взглядом всю свою жизнь и понять, что ничего у тебя не осталось. И я говорю вовсе не о деньгах.
Марсель понимающе кивнул.
— Да ты философ.
— Только когда выпью.
Друзья пожали друг другу руки и попрощались.
Чёрный Touring двинулся в дом Модеста, а Бред направился в свой. Дверь ему открыл дворецкий и поприветствовал хозяина дома. Но перед тем как войти, Рид обернулся на городскую улицу, ища глазами... но что он искал?
— И у меня тоже паранойя, — сказал он сам себе.
— Простите, господин, вы что-то сказали? — Дворецкий испуганно разглядывал Бреда.
— Нет, нет. Это так, мысли вслух.
И мужчина скрылся за дверью.
Но так ли всё было на самом деле?
В темноте переулка, находившегося на противоположной стороне от дома Ридов, стояли двое мужчин и внимательно изучали глазами дом. Они делали вид, что просто беседовали, чтобы не выглядеть слишком подозрительными, прятали лица за шляпами и воротниками пальто. Не самая лучшая идея — скрываться в темноте, где легко кто-нибудь мог напасть, но других вариантов не было. Роджер Дэйв и Дэниел Ларсон после работы не вернулись домой, а решили прогуляться. Так уж вышло, что путь они держали через дом гангстера Рида и решили немного задержаться. Как выяснилось, не напрасно. Почти год Марсель Модест считался пропавшим без вести, после стычки со своими врагами в Италии. Некоторые болтали, что он мёртв, что было мало вероятно. Но вот теперь он вернулся и попался на глаза сразу двум полицейским. Если он хотел остаться незамеченным для блюстителей закона, то у него не вышло, а это значит, что гангстеры двух мафий снова станут активны и всполошат весь город и своих недругов.
Роджер и Дэниел думали сейчас только об одном: пришло время для крайних мер.
Il mio amico* — мой друг.
Signore* — синьор.
Famiglia* — семья.
Fratello* — брат.
Smaccata menzogna! * — наглая ложь!
Bạn đang đọc truyện trên: AzTruyen.Top