Габриэль Сарто

10 сентября 1990 года

Падуа, Италия

НАСТОЯЩЕЕ

- Я грешен, Падре.
- Все мы грешны, сын мой. Но Бог милостив к нам, если мы искренни в своём раскаяньи.
Среди нас Бог наш все могущий, он примет исповедь твою, а я недостойный, властью данной мне свыше, выслушаю тебя.
Не утаи от меня ни одной мысли своей, ибо я здесь не судить тебя, а быть посредником между тобой и Богом. А всемогущий наш владыка не любит лжи и притворства... Покайся в грехах своих и будет тебе отпущено.

- Я ничто не скрою от Вас, Падре. Я убил человека, - бесцветный голос сделал ощутимую паузу, чтобы я смог переварить смысл высказывания. Мне не впервой доводилось слушать признания в преступлениях. Однако убийство было слишком редким гостем на исповедях. Люди предпочитают не делиться таким даже со священниками.
- Убийство - тяжкий грех. Ты знаешь об этом, сын мой?
- Я сознаю это, Падре. И убийство всегда будет в моей душе тяжёлой ношей. Я убил. Забрал жизнь раба Божьего, хотя и не имел на это право. Я был в ярости, не знал, что творю. Чья-то жизнь была в моих руках. Я чувствовал власть. Знал, что могу делать все, что угодно. Ощущал, как уходит жизнь. Медленно и бесповоротно. Я очнулся слишком поздно... Когда увидел кровь на своих ладонях, - голос мужчины постепенно прерывался от эмоций, обуревавших его. Я слышал, как он вцепился в деревянную панель исповедальни.
Я отодвинул створку, чтобы взглянуть на него, но видел лишь кончик носа и пальцы, что побелели от напряжения. На мгновение я увидел кровь на его руке. Алые капли зловеще блеснули в темноте. Я сглотнул и заморгал, пытаясь стряхнуть наваждение. Это был перстень с красным рубином. Мой отец был искусным ювелиром, и потому об этих драгоценных камнях я знал больше, чем нужно священнику. "Голубиная кровь" - таким названием наградили рубин самого редкого цвета. Иронично.
- Тебя обуял гнев, сын мой. Ты позволил чувствам возобладать над разумом. Греховные помыслы губительны. Ибо они разрушают сердце и душу. Ты раскаиваешься в своём преступлении? Помолился об успокоении души убиенного тобой?
- Я буду молиться каждое мгновение своей никчёмной жизни, если это хотя бы немного убавит мой страшный грех.

Священники нередко примеряют на себя роль психологов. Они умеют прикасаться к самым потаенным струнам человеческой души. И играть на них не хуже самых умелых музыкантов. Имел ли я такой грех?
Иногда казалось, что бессознательно я прибегал к подобной практике. Набравшись опыта, я практически безошибочно определял искренность исповедей прихожан. По тону голоса, по мимике, по жестам, по глазам. Правда готова была вырваться из хранилищ души как проливной дождь, если человек действительно этого желал.

Желал ли этого мужчина, что присутствовал на исповеди?

Была ли искренность в его голосе?

Я понятия не имел.

Не мог почувствовать, хотя и вину в его речи я слышал отчётливо. Но она была слишком зыбкой, чтобы я смог за неё ухватиться. Или я был в состоянии разбить этот сосуд правды?

- Ты должен жить праведно, научиться справляться со своими эмоциями и чувствами, взывать к Богу, когда знаешь, что не можешь контролировать себя. Ты позволил Дьяволу проникнуть в твои мысли, забраться в сердце.
Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас; но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас.
- Падре! - Отчаянный крик, буквально мольба о помощи, - Мне кажется, что дьявол сидит внутри и помыкает мною. Всё, что я думаю и совершаю - дело его рук. Стоит мне лишь немного рассердиться, я творю ужасные вещи. Он будто управляет мной. Я не могу остановиться.
- Ты потерял веру, сын мой, - понимающе ответил я. Схватился за эту нить и медленно потянул:
- Но лишь вера может помочь тебе и спасти. Ты должен полностью довериться Богу, ибо Дьявол пытается заполучить твою душу.
Мой собеседник непонятно хмыкнул.
- Владыка наш всемогущий строг, но справедлив. Если твоё раскаяние подлинно, ты будешь прощен. Я, властью наделенной мне Господом нашим, отпускаю грехи твои во имя отца и сына и святого духа. Аминь.
- Аминь. Благодарю Вас, Падре!
- Ступай с Богом, сын мой.
Собеседник тяжело поднялся и вышел. Я видел его напряженную, сгорбленную спину, облаченную в белую рубашку.
Цвет невинности и беспорочности. Вечная насмешка.

Священники не могли принуждать людей идти с повинной. Хотя и многие из моих собратьев не гнушались этим. Но я отлично понимал, что действительно виновный человек получит по своим «заслугам». И абсолютно неважно, кто будет осуществлять наказание.

Он нёс на своих плечах бремя ужасного греха. Убийство всегда остаётся в душе человека несмываемым пятном. Клеймом, который ни один священник не в силах снять. Лишь только сам его обладатель.
Я был священником для серийных убийц. Слушал исповеди перед тем, как их казнят на гарроте. Я безусловно не признавал смертной казни. И через некоторое время прекратил подобные "свидания". Люди испокон веков были плохими судьями. Даже святая инквизиция под видом "благородных" намерений - изгнания ереси лишь завоевывала влияние в землях. Лишь только Бог остаётся единственным судьей, кто милостив и справедлив.
Я облокотился о дверь, взгляд мой замер на фигурах молящихся прихожан. Часть ставила свечи, часть сидела на коленях. Я всегда удивлялся способности людей полностью погружаться в священное таинство молитвы. В те моменты они были похожи на молчаливые статуи, что были не в силах произнести ни звука и лишь изредка беззвучно шевелили губами. Ни одного лишнего движения или вздоха. Чудо не иначе.

Запутавшись в своих мыслях, я не заметил, как мои четки сползли с пальцев и приземлились на пол. Характерный стук привёл меня в чувство. Маленькая тонкая ручка протянула упавший предмет. Милая девчушка немного испуганно посмотрела на меня. Белокурые локоны прятались под серым невзрачным платком. Я медленно взял четки. Другим еле заметным движением я схватился пальцами за платок. Он исчез с головы малышки, а её волосы рассыпались по плечам. Я улыбнулся маленькой прихожанке:
- В нашей церкви необязательно носить платок.
Девочка улыбнулась мне в ответ:
- А мама меня так заставляла!
- Она перевела взгляд на кого-то вдали и насупила брови.
- А Вы святой?
Я рассмеялся.
- Я священник, милая. Это совсем другое.
- Хорошо. Святые на иконах слишком грустные, а вы веселый! - Словами не описать, как я любил детскую непосредственность. Я еще шире заулыбался, изо всех сил пытаясь удержаться от смеха. В работе священника очень важно не скатиться в бездну отчаяния от огромного количества грязи, что таится в каждом из нас. Я старался блокировать негативные эмоции после каждой «тяжелой» исповеди. В обществе детей это было чрезвычайно легко.

- Святые грустны и серьезны, потому что у них было много трудностей в жизни. Они должны были быть сильными, чтобы спастись.

- У всех много трудностей, - глубокомысленно отметила малышка. - Но вы же не грустите.

Она по-детски пожала плечами и схватилась за кончик платка, что свисал с ее тонкого запястья.

- Но я бываю очень серьезным, - я попытался изменить выражение своего лица.

Малышка опять нахмурилась.

- Вам не идет. Лучше будьте всегда радостным, - вынеся вердикт, она отвернулась и побежала к матери.

Я положил четки в карман и поспешил на выход. С этого дня я потерял возможность испытывать радость.