- Нет, нет, нет, нет, - покачала головой Гермиона. - Ты только-только пришла в себя. Что будет, если тебе вдруг станет плохо? Нет, мы никуда не пойдем.
Я закатила глаза уже в который раз.
- Я была в коме три месяца. Нахожусь в этом доме уже два месяца. Итого, посчитай, пять месяцев в пустую! Сейчас уже конец декабря. Скоро, черт возьми, закончится пятый месяц и начнется шестой! Полгода, считай, в пустую.
- Радуйся тому, что ты жива, - мрачно отчеканила она в ответ и поджала губы. - Некоторые не могут похвастаться и такой возможностью.
Снова мы касаемся этой темы. Темы того, что многие умерли за этот год. Что Рон тоже в их числе. А те, кто остался жить, не перешел на сторону Волдеморта, уже занесены в список. Гелла, когда услышал о нем от Ремуса во время одного из своих визитов, назвал его «Список смертников». Это название идеально подходило. Мы не говорили о нем никогда, кроме того раза, но знали о нем. И знали, кто на первом месте. Я.
Дин и Луна уехали в сентябре, когда я все еще была в отключке, жила своей жизнью в своей голове и даже не думала приходить в себя. Они уехали в Хогвартс, считая, что там будет более безопасно, чем где-то в другом месте. Это, как сказал Грюм, оказалось чистой правдой.
В Лондоне, Манчестере, Йорке, и в других городах Британии, было страшно жить. Вокруг шатались люди в черной одежде. Магглы не догадывались, кто они, не знали, что прямо рядом с ними находится темный маг, способный убить тебя деревяшкой и двумя короткими фразами. Магглы в магию-то не верили. Но власти стали замечать их. Называли террористами, просили по телевизору и газетам сообщать о них. Пожиратели в какой-то мере и были террористами, только исчезали они быстрее, чем кто-то успевал их заметить и набрать «911». Оставляя после себя дымящую разруху, зловоние смерти и застывший крик на губах несчастных, они радовались этому. Не все поначалу, но потом они привыкали к этому и начинали получать удовольствие.
И это происходило только с магглами.
У волшебников все было намного хуже.
Волдеморт контролировал каждый отряд, направляющийся в волшебные деревни, торговые улицы вроде Косой Аллеи... Везде, где был волшебный мир, оказывался хоть один из приспешников Темного Лорда, проверяющий чистоту твоей крови. Тех, кто казались им грязнокровками или предателями крови, отправляли в Министерство. К Долорес, чтоб ее, Амбридж. Ее выпустили из Азкабана, и жаба стала второй рукой нового Министра, коим стал Пиус Тикнесс, сторонник Волдеморта. Скримджер в Азкабане. Должен быть там. Или же его убили. Грюм, реалист до мозга костей, склонялся ко второму. Остальные же упорно считали, что он просто-напросто в Азкабане.
- Возможно, - смело сказал Люпин, - его казнят только после того, как Темный Лорд придет к полной власти. В этом больше смысла.
Я не склонялись ни к первому, ни ко второму, хоть меня и часто спрашивали. Я только плечами пожимала.
- Мне нет до этого дела, - честно говорила я. - Меня это не интересует.
Действительно, что может быть ужаснее? Потеря какого-то Министра или то, что по Англии свободно шатаются дементоры, Пожиратели, творят все, что им вздумается? Пусть это было и взаимосвязано... Все равно в я не видела в этом огромной проблемы.
Если ты полукровка и в чистоте твоей крови засомневались, у тебя два выбора: или ты идешь к Волдеморту, каешься в своих несуществующих грехах, он, разглядев в тебе малейшую особенность, может милостиво простить тебя (проповедник нашелся) и отправить куда-нибудь подальше, или же ты становишься закуской дементоров, либо постоянным гостем в Азкабане. Или игрушкой Пожирателей, которые творят с тобой, что хотят.
Но если ты магглорожденный, то ты уже, считай, мертвец.
А если ты знаком с Поттер, то можешь уже готовиться к пыткам.
После моего кратковременного визита в Малфой-мэнор и убийства дорогой питомицы Волдеморта, тот пришел в бешенство. Конечно, он думал, что я мертва. Но совсем недавно выяснилось, что я жива. Каким образом все это вылилось, никто не знает. Грюм считал, что это выболтали Дин и Луна. Ремус думал, это Флетчер. 
Мне же было, опять-таки, наплевать.
Просто наплевать.
Я размышляла о Гринготтсе и драконах, охраняющих хранилища чистокровных семей. Мне нужно было сбежать. В очередной раз сбежать подальше и сделать то, что должна. Одна я это провернуть не в силах. Геллу я просить не буду. Не после того, как у него появились двое прекрасных детей. И не остальных. Гермиона как-то сама пришла на ум, но я не могла заставить ее пойти неизвестно куда опять. Пусть план и был составлен, пусть у меня и были нужные вещи для зелья.
Но она сама обо всем догадалась. И сказала, что никуда меня не пустит.
Мы, правда, договорились. К началу января Гермиона примет решение и мы решим, что делать дальше. Хотя я уже знала, не согласится она - я уйду одна.
Одной легче, не думаешь о других и только стараешься делать то, что должен. Но была и обратная сторона медали - одному труднее. Труднее потому, что лишние руки никогда не мешали.
«Все равно, - решила я, - если Гермиона откажется, то я сделаю все сама. Она имеет право отказаться».
Жаль, у меня такого права нет.

Я решила остаться на Рождество в Блэкшире, так как мешать семье Геллы я не хотела. Я бы там точно помешала. Я видела двоих мелких близнецов, Реджину и Германа. Два маленьких золотоволосых комка с голубыми глазами. Смотря на них, можно сразу же произнести «Это Гриндевальд».
Гелла прислал подарок с запиской, что он поздравляет меня с праздником, жалеет, что не может придти, и желает хорошего дня. А подарил мне он флягу с заживляющим зельем из философского камня. На кожаной фляге было написано «П». И я уже знала, что это означает. «Принцесса».
Все, кто жил в доме, дружно решили не утруждать себя подарками. Я была с ними солидарна.
- Лучше устроим хороший ужин, - весело произнесла Андромеда и направилась на кухню, готовить рождественский ужин.
Я вызвала Кикимера и Квини, чтобы они помогли Меде готовить. Или вообще приготовили все за нее. Я же сидела в кресле и читала ответное письмо Дэна.
«Я не понимаю, кто писал за тебя письмо, и даже подумывал, что это фальшивка, но то, что ты написала в конце «чувак» и «моя подруга заставила меня переписать более клевое письмо» говорило о том, что ты - это ты, Кукушка.
Я очень обеспокоен тем, что ты оказалась на грани жизни и смерти. Это, во-первых, вредно для твоего организма и в особенности для мозга, а, во-вторых, ты не должна была лезть в дом к зоофилу. (Мне не нравится, но приходится записывать дурацкие названия, придуманные тобой в свой словарь).
И, как ты меня (и себя) уверяешь, ты чувствуешь себя хорошо. Тебе не стоит утруждать себя спасением мира сего, ибо можешь умереть от перегрузки, ведь тело еще не восстановилось. Некоторым приходится ждать год или несколько лет. А что такое пять месяцев? Ничего. И не пытайся со мной спорить, Кукушка. Это глупо. Я же врач.
Сейчас, наверное, уже Рождество. Я не мог написать тебе ранее, так как были проблемы с моим дедом, желавшим узнать о тебе побольше. Его никак не оставляет мысль, что я дружу с наследницей Гриндевальда. Для него это, видите ли, больная тема. Как и то, что я сменил (слегка преуменьшил) свою фамилию ради лучшей жизни.
Так вот. Рождество. Я прислал тебе подарок. Используй его со смыслом и правильно.
Счастливого Рождества!
С искренними пожеланиями,
Док»
А подарком была книга о первой помощи.
Шутник, блин.

Андромеда хотела заставить меня приготовить индейку. Почему именно индейку? Потому что ее попросила пришедшая на праздник вместе с Тедди Нимфадора. Я сразу сказала Меде, что готовлю я херово и что, вероятно, от кухни останутся только воспоминания. И запах гари.
Она мне не поверила.
А потом тушила вместе с Ремусом стол на котором я резала овощи. Как это вышло? Да я сама не понимаю! Я просто порезалась, заматерилась и тут - БАХ! Все в огне.
Меня посадили с почти годовалым Тедди. Я была не против. Мы рисовали на белоснежной стенках одной из комнат. Видели бы это Альфард и Сириус... Наверняка бы присоединились.
Тедди не умел хорошо говорить, но по его мимике я понимала, что он хочет сказать или что-то сделать. Его волосы сейчас были темными и белыми, совсем как у меня. Даже глаза были зелеными.
У Тедди звонкий смех, от которого душа греется сильно-пресильно. Когда малыш, смеясь, показывает на очередную каракулю, нарисованную на стене, я улыбаюсь. Он сидит у меня на коленках, рядом краски, стаканчик с водой и кисточки. Я сама на полу.
Тедди рисует очередную закорючку синим цветом, неправильно держа кисточку в своих малюсеньких кулачках. Она вот-вот упадет, я пытаюсь помочь ему, но Тедди сердито сводит брови, его волосы становятся красными, а глаза такими темными-претемными, что я тут же отступаю. И вот кисточка выскальзывает. Проезжает по моему лицу, оставляя на нем след. От лба до щеки. Я жмурюсь на секунду, открываю глаза и улыбаюсь. Тедди смеется. Его волосы становятся ярко-золотыми.
Я беру в руки кисточку, окунаю ее в оранжевый цвет, и рисую у него на щеке крыло бабочки. Малыш тут же умолкает, внимательным взглядом смотря на меня. Я окунаю кисточку, рисую второе крыло. Окунаю. Третье. Окунаю. Четвертое. Под конец черным рисую усики и глазки. Дую на щеку и краска тут же засыхает.
Тедди смотрит на меня недоуменным взглядом. Я приманиваю Акцио зеркало и показываю ему свое творение. Он смотрит на него, трогает ручкой и смеется.
Я улыбаюсь. Но мне хочется плакать. Где-то глубоко в душе.
Он что-то лопочет на своем языке и обнимает меня. «Ему всего год, - думаю я, гладя его по золотым волосам. - Ему всего год».
Тедди отстраняет от меня, залезает рукой в зеленую краску и маленькой ладошкой отпечатывает ее у меня на щеке. А затем требовательно что-то говорит. Я, понимая, достаю зеркало и смотрю в него.
- Мне нравится, - говорю я с улыбкой.
Он смеется.
Я смеюсь ему в ответ. И пусть по моим щекам катятся слезы, я все равно смеяться.
Потому что могу.
И должна.

Играла традиционная «We wish you a Merry Christmas», рождественская елка с шариками, ангелочками стояла возле стола с богато накрытой едой. Вокруг бегали зачарованные Гермионой игрушки Санты Клауса, оленей и маленьких блесток, которые должны были быть снежинками и пургой. Тедди, сидя на руках у папы, пытался достать до оленя. Ремус только смеялся, смотря на старания сына. Нимфадора, ставя на стол вкусно пахнущую индейку, тепло улыбнулась. И тут же опрокинула стул.
Я напялила на себя рождественский колпак, красный, как у Санты, костюм и черные сапоги, и стояла в отдалении от смеющейся компании, ища в шкафу золотую звезду, чтобы поставить ее на елкину макушку.
- Меда зовет к столу, - подошла ко мне Гермиона, сверкая глазами.
Я кивнула и тут же тихо выругалась, ибо на меня бухнулась какая-то фигня.
Это оказалась та самая золотая звезда, которую я искала.
Гермиона рассмеялась.
Я засунула все, что вытащила во время поисков злосчастной звезды, обратно и магией поставила звездочку на елку.
Мы с Гермионой стояли и смотрели на смеющихся людей, садящихся на свои места. Гермиона молчала. Только улыбалась.
- Я бы так хотела, чтобы все было хорошо, - прошептала она тихо. - Знаешь, Эмили, я готова на твою авантюру. Если после нее все будет хорошо.
Я повела плечами.
- Остается еще Волдеморт, - сказала я сразу же также тихо. - А с ним придется драться. Как и с его сторонниками.
Подруга молчала, теребя свой желтый костюм. Платья после того, что произошло, она решительно отказывалась носить.
- Скажи, ты будешь жить? - Гермиона посмотрела на меня огромными карими глазами, в которых плескалась немая просьба. Просьба жить. - Ты ведь не погибнешь?
Я не знала, что ответить.
«И один из них должен погибнуть от руки другого, ибо ни один не может жить спокойно, пока жив другой...»
- Я попытаюсь, Гермиона, - хрипло выдала я. - Я попытаюсь.
Она кивнула.
- Тогда... тогда я согласна тебе помочь.
Меда позвала нас к столу и мы, смеясь, сели. Я сидела рядом с Тедди и Гермионой.
Я хотела пошутить про то, что рождение Христа начали отмечать только после его смерти, но Гермиона заткнула мне рот печеньем и пришлось зажевывать свой анекдот.
Мы счастливы. Мы смеемся. Нам хорошо.
Так должно быть не в один день в году. А каждый день. Мы должны радоваться каждый день, час, минуту, но вместо этого мы выживаем.
Это неправильно.
Так не должно быть.
Когда-то Сириус сказал, что они сражались во время Первой магической войны ради хорошей жизни для своих детей. Но ведь мы сражаемся и сейчас. Ради себя и своих детей. Я уже потеряла многих, потеряла дорогих мне людей. Я потеряла самого Сириуса, своих родителей, своих друзей. Своего ребенка.
Я потеряла достаточно, чтобы попытаться закончить этот ужас.
Я улыбнулась Ремусу, взяла в руки бокал с шампанским и подняла его, когда он произнес тост:
- Пусть каждый день будет как этот.
Мы знали, что это означает.
«Пусть больше не будет войны и мы будем счастливы».
Поэтому все выпили до дна.
Потому что верили, что рано или поздно мы все будем счастливы и войны не будет.
Тедди рассмеялся, глядя на нас.
А мы смеялись. Потому что могли.
Мы пели «Jingle bells», играли в карты на желание, наряжали и без того наряженную елку. Слушали песни Феникс по радио (она сейчас была в Америке), подпевали ей. Я достала гитару и мы стали придумывать песни. Смеялись, передавали многострадальную гитару из рук в руки, пели и снова смеялись.
Смех, говорят, лекарство от грусти.
И, говорят, печаль уходит из сердца навсегда, стоит тебе только рассмеяться и забыть.
Только вот я смеялась. Но не забывала. А ведь мне хотелось встретить это Рождество совсем по-другому...
Но это, признаться, было все же лучше, чем ничего.
Говорят еще, что если пожелать что-то ровно в полночь, то оно сбудется.
И я, поглядев на часы и увидев, что как раз сейчас наступила полночь, загадала свое желание.
Пусть все, кого я люблю, останутся живы.