Гриндевальд был в глубочайшей печали из всех возможных печалей. Его лицо, обычно яркое и улыбающееся, было до жути серым и застывшим. Глаза его потухли и он даже снял свою вечную повязку пирата. И свои классные усы побрил.
Такая перемена в своем опекуне меня не радовала.
Совсем.
Я сама была не лучше, но старалась держать себя в руках, хотя единственным желанием в данный момент было разрыдаться, упасть на пол, забиться в угол и сидеть там до конца своих дней. Так я поступила, когда умер Сириус, но совсем не хотела, чтобы Гриндевальд свалился в пучину депрессии, хаоса беспорядочных мыслей и круговорота своих однообразных видений прошлого.
Дом Батильды был полон всяких людей, совершенно чужих людей. Многие брали ее книги и восхищались ими, хотя вряд ли кто-либо знает о чем она написана. Многие старые друзья Батильды, дожившие до преклонного возраста, рассказывали о том, какой мадам Бэгшот была замечательной женщиной.
Ха, порой так удивительна человеческая природа, не дающая человеку хорошо поразмыслить над своими словами. Батильда не любила этих людей в отвратительных костюмах и с мерзким парфюмом. Она не любила никого из них, потому что они не знали ее. Не знали, но при этом умудрялись описать ее "жизнь" со всеми возможными эпитетами и прочим красноречием.
Я смотрела на них, сидя рядом с Геллой на роскошном диване семнадцатого века. Мерзкие людишки с желанием показать себя и похвастаться своими связями.
Я ободряюще сжала плечо поникшего Темного Лорда. Он был сильным человеком, пережившим много несчастий - от смерти родителей до предательства друга, - но Батильда была особенным для Геллы человеком. Только она одна была для него... мамой. Настоящей мамой, которая отчитывала его как нашкодившего школьника и заставляла сажать яблоки в своем саду в качестве наказания.
Я могла бы повторять бесконечно.
Но Батильда Бэгшот, увы, была мертва.
Она умерла от старости, по своему желанию, и не было в этой смерти ничего странного или противозаконного. Смерть от старости самая лучшая для человека смерть, безболезненная и быстрая.
Я смотрела на колдографии с Батильдой и многими другими людьми, неизвестными мне, и радовалась тому, что она прожила свою долгую жизнь, как сама того желала. Была любима, любила, познавала мир - была счастлива в общем.
Но когда мой взгляд упал на одну из самый первый колдографий, стоящих передо мной на тумбочке около любимого кресла бабули, мои глаза наполнились слезами, я инстинктивно потянулась к шелковому платочку Гриндевальда, чувствуя огроменный ком в горле, не дающий вздохнуть спокойно.
Мы с Геллой и Батильдой стоим около ее дома, точнее, в саду, вокруг стоят яблони, посаженные Гриндевальдом собственноручно. Мне тринадцать, я улыбаюсь и обнимаю смеющегося Гриндевальда, сам Гелла был ослепительно красив в лучах солнца (колдография была цветная, что редкость для магического мира), а старушка Батильда была спокойная, улыбалась внуку и его приемной дочери и была счастлива.
Все было на редкость хорошо.
И это заставило меня заплакать. Счастье так легко забыть, если не запечатлишь его на пленку. Счастье не оставляет шрамов, в то время как боль напоминает о своем присутствии в виде отстриженных волос, шрамов на руке и кусочков болезненных моментов в кошмарах.
А еще я поняла одно.
Похороны созданы не для мертвых, что бы там ни говорили священники, - они созданы для живых, чтобы знать, что ты сделал для человека все возможное, хотя это, конечно, совершенно не так.

На церемонию прощания остались немногие, большинство боялись присутствия Того-Самого-Гриндевальда и тупо свалили, на прощание сказав, что они будут очень сильно скучать по Батильде.
Я не любила кладбища. Они навевали страшные воспоминания о дне, когда умер Седрик и возродился Волдеморт. Я вообще кладбища недолюбливала. С детства, моего осознанного детства, Сириус имел привычку приходить сюда, показывая мне могилу родителей и рассказывать какие-нибудь до жути смешные истории. Тогда я не знала, что такое смерть. Для меня моим папой был Сириус. Я вообще до семи лет называла его папой, пока он не объяснил, что такое отец и что он к этому разряду не относится.
Гроб заколачивали собственноручно, без помощи магии. Это, с одной стороны, было совсем по-маггловски, но при этом так, как нужно.
Я смотрела на гроб, где лежало тело Батильды, и не верила.
Нет, она не могла умереть.
Не могла!
Но она умерла.
Умерла и будет жить на небесах, как и положено всем людям всего мира.
Когда гроб положили в глубокую сырую яму, Геллерт поборол в себе желание разрыдаться и, нагнувшись, бросил на лаковое покрытие землю.
Ко мне на плечи легли руки, родные руки Тома. В них можно было не думать ни о чем и просто рыдать, рыдать и еще раз рыдать. Он крепко сжал меня в объятиях, я спиной льнула к его широкой груди.
Нам не нужны были слова, чтобы говорить что-то или о чем-то. Достаточно было просто обнять. Объятия всегда лучше слов.
Потом коротко поцеловав меня в макушку, Том отошел к «элите», то есть чистокровным людишкам.
Гриндевальд читал траурную речь, когда уже гроб бал похоронен под шестью футами земли.
- Я любил женщину, похороненную под слоем земли пару минут назад. Я любил ее и мне чертовски больно отпускать ее. Батильда была для меня особенным человеком. Она была мне как мать, любящая свое дитя вопреки и против. Я безмерно опечален ее смертью, но при этом я рад тому, что ее не застигнет врасплох надвигающаяся война, жуткая и кровопролитная. Если выбирать между смертью от старости и бесконечной войной, то, я уверен, она бы выбрала участвовать в войне, но смерть никогда не выбирает. Она забирает и самых лучших, и самых худших. Батильда никогда и никому не жаловалась, ее просто невозможно было заставить потратить время на пустую болтовню, праздное времяпровождение или просто сидеть перед камином без дела. В любых обстоятельствах она всегда поддерживала дома образцовый порядок и приучила к нему всех, кого хорошо знала. Бабушка иногда бывала строгой, но справедливой. Но при этом она никогда жалела ни внимания, ни ласки, ни заботы. Ее острый ум заставил меня поверить, что женщины тоже могут быть гениями. Батильда Бэгшот подарила мне столько тепла и заботы, что я невольно поражаюсь этому. Заслуживаю ли я этого? Нет. Не заслуживаю. Но она, моя любимая бабушка, любила меня, даже когда я того не заслуживал. И, даже несмотря на свою гибель, она не забрала всю свою теплоту в могилу, она оставила в память о себе книги, колдографии и воспоминания. А ценнее этого ничего нет. - Геллерт обернулся к могильному камню, который за время речи успели поставить работники кладбища. - Спасибо, дорогая Батильда Бэгшот, любимая моя, что научила меня любви, что дарила мне заботу и ласку, спасибо за свет, которым ты осветила мою жизнь в юности и в последние годы. Ты - навсегда в моем сердце, я люблю тебя и всегда буду любить. И я обещаю, я выполню все, что мы друг другу пообещали. И твои пироги с яблоками всегда были бесподобны, никто не мог сделать их лучше, чем ты.
Я услышала хлопки и оглянулась.
Альбус Дамблдор в простой черной мантии аплодировал одетому в абсолютно черном смокинге Геллерту Гриндевальду.
Что-то новенькое.
А я даже не видела Дамблдора. Ни в доме, ни во время захоронения. Приперся только речь послушать?
Забавно.
Я вытерла слезы и поспешила уйти отсюда, чтобы, не дай Мерлин, не разрыдаться в голос при всех.

Речь Гриндевальда поместили в новый выпуск «Ежедневного Пророка». Рита Скитер во всех подробностях описала похороны и была такова. К счастью, мы с Томом не сильно отсвечивали и о нас не было ни строчки. Слава Мерлину.
Мы с Геллой остались на пару дней в Годриковой Впадине, чтобы разобраться со всеми бумажками, а потом свалить по своим делам. Я вернусь в Блэк-мэнор, а Гриндевальд - в Россию на военные действия.
- Она завещала тебе дом, - сказал Гелла, когда мы сидели за столом на кухне. Все стало каким-то блеклым, наверное, весь блеск дома исчез вслед за своей хозяйкой. - И свою ячейку. Написала, что тебе они нужнее, чем такому выпендрежному идиоту, как мне, - тут он не удержался и слегка улыбнулся.
Да, назвать внука выпендрежным идиотом могла только Батильда Бэгшот.
- А тебе она что-то оставила? - усмехнувшись спросила я.
- Да, оставила, - еще шире улыбнулся Гелла.
- И что же?
- Трость.
Мы рассмеялись. Нервно и как-то скованно.
- Она написала: «Надеюсь, внук мой, что ты сможешь использовать ее по назначению и не посрамить честь мою. Если понадобиться избей ею этого старого идиота. Я, кстати, заменила старую золотую голову сокола на серебряную. Б.Б.»
Я рассмеялась и потрепала Геллу по белобрысой макушке.
- Она всегда меня любила по-особенному, - признался Темный Лорд. - Я никогда не поверил бы, что она меня бросит. Она была мне как мама. Самая настоящая мама.
Я грустно улыбнулась.
- Мне отца и мать заменил Сириус. Поэтому я могу понять тебя, Гелла.
Теперь уж настала очередь Министра трепать меня по башке.
- Принцесса, поверь мне, рано или поздно мир изменится. И я боюсь, что ты сыграешь в этой драме не самую последнюю роль.
- Ты что, не будешь мне помогать?
- Нет, я помогу тебе, куда же я денусь, солнышко! Только не всегда. У меня самого все никак не выходит захватить парочку особо важных городов. Боюсь, что помочь я смогу только в конце. Но ты должна понимать, что в любой, совершенно любой момент можешь придти ко мне под защиту. Я уж тебя в обиду не дам.
Я улыбнулась, встала со стула и обняла своего любимого опекуна.
- Я обещал Батильде, что позабочусь о тебе и защищу тебя, - крепко сжал меня в объятиях Гриндевальд, - но только... она не учла того, что ты сама можешь не захотеть, чтобы тебя берегли.
Вот тут Самый Лучший Темный Лорд не прогадал.
Я в ответ промолчала.
Может случиться все что угодно и мне не хотелось, чтобы Гелла погиб по моей вине.
Лучше умереть самой, чем видеть, как твои любимые страдают и гибнут из-за тебя.
Особенно если это были те люди, с которыми ты пережил и огонь, и воду, и тролля, и Нурменгард, и прочую фигню.
- Знаешь, я ведь так и не успел сказать, что люблю ее, - глухо сказал Гриндевальд и я, вздохнув, крепко обняла его.
- Она знала, Гелла. Она это знала.