Ненавижу Изабель Мэд.

Ненавижу Маргарет.

Ненавижу, ненавижу, ненавижу.

– Что ты об этом думаешь? – Кэсси как будто слышит мои мысли. Я не отвечаю.

Мы сидим в машине, Миллингтон дал подробные инструкции о том, как нам действовать и куда именно ехать, вернул нам автомобиль и отпустил в свободное плавание. Можем ли мы сбежать от него теперь? Думаю, нет. Повсюду глаза и уши Чарльза Миллингтона, а мы – лишь марионетки в его руках.

– Ник?

Отрываю взгляд от дороги и поворачиваю голову в сторону Кассандры. Она хмурится, откидывается на спинку сиденья и тяжело вздыхает. Странный смех пробирает меня изнутри.

– А ты что об этом думаешь?

– Дерьмо, – шикает Кэс, – полное дерьмо, в котором мы завязли по уши.

– Нам нужно закончить это дело.

– Ты думаешь, на этом все закончится? Да все только начинается, Ник! Посмотри вокруг! Мой отец сделает все, чтобы не препятствовать развитию вируса. Эпидемия перекинется на всех и каждого.

– А как же лекарство, которое блокирует работу антител?

– Полный бред, неужели ты не можешь понять? Каждый организм уникален, работа антител обусловлена генетически. Либо они есть, либо их нет. Одному человеку это «лекарство» сделает лучше, другому – хуже. Нам уже не сбежать от этого.

– Ты сбежишь, – выдыхаю я, – Чарльз позволит тебе сбежать, когда мы все сделаем.

– Ник... – шепчет Кэсси, – мой отец – лжец и лицемер. Он уже никогда не оставит нас в покое.

Больше мы не говорим. Едем много часов, но я не чувствую ни капли усталости или напряжения. Прямая ровная дорого успокаивает и умиротворяет. Здесь нет людей и машин. Здесь нет эпидемии и цивилизации. Лишь мы и дорога. Дорога и мы.

Кассандра делает вид, что спит, но на самом деле она ворочается на сиденье с закрытыми глазами, и я вижу, что она не может уснуть. Я все чаще искоса поглядываю на нее, изучаю ее лицо, ее веки, едва заметные ресницы, светлые брови. Теперь, когда я знаю правду о том, что мы оба неуязвимы для Штамма, который делает наши тела выносливее, я вижу, что ее шрам растворяется под слоем новой кожи. Еще немного времени, и Кэсси будет так же красива, как и прежде. Вирус делает людей красивыми. Надо же, какой бред.

Когда становится достаточно темно, приходится еще сильнее напрягать глаза, и тогда я начинаю чувствовать первые признаки усталости. Штамм оберегает мое тело, но нельзя задействовать резервные источники энергии – от этого выключается сознание и просыпается зверь.

Поэтому я съезжаю к обочине дороги и останавливаю автомобиль. Кассандра вздрагивает, поднимает голову, хлопает ресницами и с сонным удивлением смотрит на меня.

– Почему мы остановились?

– Нельзя переутомляться. Нужно отдохнуть.

– Тогда я сяду за руль.

– Хорошо, – выдыхаю. – Сейчас.

Откидываю на сидение и тру глаза. Тело расслабляется, и тогда я чувствую усталость, колющую в ногах и шее и зуд в веках. Но здесь, в тишине и темноте мне совсем не хочется спать и проваливаться в сон. Я устал падать в эту яму и видеть того, кто ждет меня на самом дне. Я устал от всего этого. Устал...

– Ник, с тобой все в порядке?

– Да... нет.

Дрожь бьет меня, и мурашки пробегают по спине. Мы молчим, и это молчание съедает меня изнутри и снаружи.

Кассандра протягивает руку в мою сторону и опускает ее мне на плечо. Я вздрагиваю, но чувствую тепло. Это странный жест, который она вряд ли могла позволить себе раньше, и на секунду я вижу, как каменная, холодная маска пуленепробиваемой стервы сползает с ее лица. На секунду я вижу в Кэсси то, о чем она когда-то рассказывала, я вижу в ней девочку, сбежавшую из дома в другую страну. Вижу страх и отчаяние, досаду и боль.

И в эту секунду я чувствую резонанс. Я больше не слышу, как тишину прерывают наперебой две мелодии биений сердца – они становятся одним. И одно дыхание шумит, шуршит, шепчет в моей голове, и становлюсь последним безумцем на земле, когда отнимаю ее руку от своего плеча и подаюсь вперед.

Я знаю, что мы оба не знаем и не понимаем того, что происходит здесь, сейчас, в этой машине, на этой совершенно пустой и тихой дороге. Наши губы встречаются в темноте, и внутри меня происходит настоящий взрыв. Зверь вырывается наружу, и впивается ногтями в обивку сиденья, а уже в следующую секунду сливается с человеком, и мои руки расслабляются.

Кэсси обвивает руками мою шею, и я чувствую ее горячее дыхание, и мои руки обнимают ее за талию, где между кофтой и брюками остается полоска оголенной кожи. Она вздрагивает от моих прикосновений, и в следующую секунду мы исчезаем. Делимся на ноль без остатка и не существуем в этом ужасном мире.

Сильная девушка с каменным сердцем, этот валун, о который я бьюсь, будто волны прилива, становится совершенно иным. Не таким, каким казался с самого начала. Перед моими глазами картинка – тот день, когда я очнулся у мятежников, умерев впервые. Как эта грубая и озлобленная на мир девушка со скрытой нежностью прикладывала к моему лбу холодное мокрое полотенце, думая, что я сплю. Как эта абсурдная, сумасшедшая хищница бросалась на каждого, кто встанет на ее пути и разрывала в клочья, не думая о последствиях.

Теперь, в моих руках она становится мягкой, хрупкой и такой тонкой, что я ее почти не чувствую.

Я касаюсь губами ее теплой шеи, она тянет за край моей футболки, упрямая, будто ребенок, пытается стащить ее с меня, и я тихо смеюсь, не знаю, почему. Она шикает и прыскает в мою сторону, слабо бьет меня в бок, а потом снова целует, и я не понимаю, что я чувствую. К ней или вообще. Я не понимаю, кто я сейчас – зверь или человек, не понимаю, реальность это или коварная западня сна, но впервые за всю свою жизнь я чувствую себя по-настоящему счастливым.

Но когда Кэсси отстраняется и замирает, я открываю глаза и удивленно хлопаю ими в темноте, совершенно не понимая, что происходит.

– Ты думаешь о ней, о той девушке?

Наклоняю голову в бок и пытаюсь протянуть к Кэс руки, но она выпутывается из них.

– Софи. Ты еще помнишь о ней, любишь ее?

Я молчу. Хриплое частое дыхание вырывается из моего горла, но я никак не могу надышаться.

– Ответь, Ник.

– Я... я не знаю. Все это было в прошлой жизни, я никогда не смогу вернуться к тому, что было. Я не хочу думать о том, кем был тогда. Я хочу здесь. Сейчас. С тобой.

Кэсси усмехается.

– Ты должен найти ее. Она ждет тебя, я знаю это. Обещай, что найдешь ее.

Снова молчу.

– Обещай!

– Хорошо, я... я обещаю.

Кэсси кивает в темноте и рывком подается ко мне. Этой ночью она становится богиней.

***

Мы просыпаемся на рассвете и практически одновременно. Яркие лучи солнца скользят по дороге, и мне становится так холодно, что зуб на зуб не попадает. Все верно, сейчас зима, а мы собрались в другой климатический пояс.

Завожу автомобиль, тру плечи, чтобы согреться. Кэсси наскоро приводит себя в порядок, собирает волосы в хвост, выбирается со своего сиденья, чтобы обойти автомобиль и поменяться со мной местами: сегодня водитель она. Я пересаживаюсь, ловлю ее тепло и откидываюсь на спинку сиденья, прокручивая в голове воспоминания прошедшей ночи. Странно, очень странно и слишком сложно.

Мы не говорим ни слова.

Ни «Доброе утро».

Ни «Отвратительная погодка сегодня, не правда ли?»

Ни «И что мы будем делать дальше?»

Ничего. Как будто мы никогда не знали друг друга и не желаем знать впредь.

Автомобиль трогается с места. Кэсси гонит, но водит машину довольно ловко, вписывается во все повороты, но лихачит так, что во мне скрадывается недоверие. Как будто все свое негодование, непонимание и злобу она изливает на дорогу, отдает машине и остается единым целым с ней. В такие моменты Кассандра похожа на робота, того злого терминатора, у которого оружие вместо рук.

Все идет так же спокойно, как и раньше, пока я не замечаю черную точку в зеркале заднего вида. Она приближается, и меня бьет озноб.

– Кэс...

– Я вижу.

Кэсси выжимает все силы из нашего автомобиля, но он не может все время гнать на максимуме, а наш «хвост» становится все ближе.

– Кэс! – я почти кричу и рычу одновременно. Она стискивает зубы и вдавливает педаль газа в пол, но наш преследователь не отстает.

Он становится все ближе, и я уже различаю несколько огромных черных джипов. Кажется, нам не спастись.

– Кто это?

– Эгл! – вскрикивает и рычит сквозь зубы Кэсси, и я вижу, как меняется ее взгляд. Автомобиль бросает из стороны в сторону, Кэс пытается увильнуть от преследования, но у нее не выходит. Джипы подбираются слишком быстро... и люди в них начинают стрелять.

Мы вжимаемся в сиденья, но они стреляют не в нас, а в колеса автомобиля. У нас есть еще несколько минут или секунд в запасе, но помогут ли они, я не знаю.

– Под сиденьем, – рычит Кэсси.

Я не переспрашиваю, шарю рукой под своим сиденьем и нахожу пистолет.

– Кэс, я не солдат...

– Да мне плевать, Роджерс! Солдат ты или нет, стреляй, черт побери!

Она в отчаянии. Кричит, ругается, бьет руками по рулю, но не может ничего сделать. Эгл догоняет нас.

Я высовываюсь из окна, сначала думаю перенять тактику противника и стрелять по колесам, но потом вижу эти огромные толстенные шины и понимаю, что это бесполезно. Стреляю в стекла, и попадаю лишь один раз.

Я не солдат.

Это дает нам пару секунд, но забирает намного больше – нам подбивают колесо. Автомобиль кренится в сторону, замедляется, и следом пробивают второе.

Мы останавливаемся. Сердце бьется, как сумасшедшее. Взгляд у Кэсси – как у хищницы, загнанной в клетку.

Она распахивает дверцу, я остаюсь на месте. За ней бегут люди Эгла, я вижу все в замедленной съемке.

– Беги!

Она старательно отвлекает солдат, и я знаю, что у меня есть время, чтобы сбежать. Я предатель, всегда предавал, это можно назвать моим самым удачным хобби, но сейчас что-то в моего голове меняется. От мысли о побеге мне хочется блевать.

– Беги, черт тебя побери!

И я бегу. К ней.

Нет, нам не удается отбиться от солдат-самоучек, нас тут же ловят, связывают и запихивают в разные машины. Я не могу пошевелиться, руки и ноги затекают, но амбалу, что прижимает меня к заднему сиденью джипа, плевать.

– Кэсси! – я кричу, но в следующую секунду джип уже набирает скорость и увозит нас, а я больше ее не вижу.

Амбал достает из-за пазухи шприц и вкалывает мне то, отчего я больше не существую.

***

Место, в котором я прихожу в себя, напоминает сырой подвал. Здесь пахнет плесенью, отходами и канализацией. Воздух здесь очень влажный и холодный, отчего я просыпаюсь с дикой головной болью, едва позволяющей открыть глаза.

Не чувствую рук и ног. Когда удается проморгаться и комната больше не плывет перед глазами, понимаю, что привязан к деревянному стулу. По углам небольшого помещения с низким потолком разбросаны ящики, на потолке на длинном проводе висит горящая лампочка и качается из стороны в сторону.

Передо мной стоит Эгл. Позади него Кассандра так же, как и я, привязана в стулу.

Меня бьет дрожь, и порождает собой вакуум в области желудка, куда проваливаются все мои внутренности. Как будто во мне пробили дыру размером с ладонь, и я не могу ничего чувствовать. Эгл молчит, смотрит на меня и скалится. Я предвкушаю рычание в его голосе.

– Как ты выжил вообще, кусок дерьма? – бросает он. – Такой слабак, как ты Роджерс... удача тебя любит, судя по всему. Сумел побывать и в Альфе, и в Хранилище, и среди нас, но я всегда знал, что тебе нельзя доверять. Кролики тупые животные, но проворные. Но иногда они бывают умными, но очень слабыми. Да, Роджерс?

Он наклоняется ко мне, так близко, что я чувствую отвратительный запах из его рта. Он отдает крепким табаком и перегаром.

– Надо же, такой идиот, как ты, смог переманить на свою сторону эту шлюху, – он тычет пальцем в сторону Кэсси, но та не поднимает головы. – Она дала тебе, признайся, дала?

Эгл смеется. Запрокидывает голову назад и хохочет противным булькающим звуком.

Внезапно смех обрывается, Коннор делает выпад вперед, и бьет меня кулаком в под ребра. Боль поглощает всего меня, и все вокруг становится черным.

От удара стул переворачивается, и я падаю вместе с ним. Заваливаюсь на бок, пытаюсь отвернуться, но Коннор бьет снова и снова. Как в детстве. Он – неуправляемая машина.

– Оставь его! – визжит Кэсси, и краем глаза я вижу, как она дергается, пытаясь выбраться. – Оставь его, подонок! Оставь его в покое!

Но Коннор останавливается. Тогда, в детстве, его могла остановить лишь директриса или воспитательница, теперь же его не остановит ничто. Я погряз в собственной боли и харкаю кровью. С каждым моим вдохом что-то в груди хрипит и шипит, и я уже не различаю, где верх, а где низ. Я будто бы повис в пространстве.

Кассандра кричит. Коннор бьет. Коннор кричит и ржет. Кассандра дергается, пытаясь сбросить с себя веревки. Потом они кричат вместе, я закрываю глаза и кричу вместе с ними.

И тогда я пропадаю.

Я знаю, что так должно произойти, но еще никогда не призывал Зверя добровольно. Усилием воли я ослабляю свое сопротивление Штамму, и он вырывается. Я с ужасом и восторгом наблюдаю за тем, как хрустят веревки, которые рвутся нам моих запястьях. Как плюю кровью в лицо Коннора и валю его с ног. Как колочу его руками и ногами и вгрызаюсь зубами в его шею.

Я слышу лишь крик. Я лишь кричу. Я един с криком, и он поглощает всего меня.

Не знаю, как меня оттаскивают, я бы мог повалить и их, но я не успеваю понять, что происходит. Еще не научился управлять силой. Меня толкают в маленькую комнатку и запирают дверь.

Я кидаюсь на нее, скребу ногтями и вгрызаюсь зубами в дерево, но тщетно: через узкую щелку я вижу, что они чем-то приперли дверь с той стороны.

Я рычу, и это животное рычание выдается таким громким, что я чувствую себя Халком, чувствую себя Кинг-Конгом, но меня все же загнали в клетку.

Коннор едва шевелится и выползает из подвала, оставляя после себя кровавые пятна на полу. Кассандру уносят. Она уже не может кричать, лишь хрипит в полубреду, и я слышу лишь свое имя, что слетает с ее губ. Я зверь. Я монстр.

Я никогда не умру.

***

Зверь не уходит, потому что мое тело слабеет. Первые несколько часов – самые ужасные, потом просто привыкаешь к боли и бездействию. Первые несколько часов скребешь дверь и пытаешь выломать, но все бесполезно. Потом возвращаешься к этой идее все реже.

Часы плавно перетекают в сутки. Мне кажется, я сижу здесь слишком долго. Это маленькая коморка три на три, и я жмусь в углу, закрыв глаза и обхватив колени руками. Я сижу здесь часы напролет. А потом день. И еще один день.

Иногда мне хочется считать минуты про себя, но это быстро надоедает, сидеть, ничего не делая, проще. Так я представляю себя монахом в буддийском храме. Сижу себе на какой-нибудь тибетской горе и постигаю дзен. С этой мыслью удобнее смириться, чем с мыслью о том, что я животное в клетке.

Когда сидеть становится невыносимо, я встаю и вырезаю палочки на деревянной двери. Это мои часы.

Два дня я сижу здесь без еды и воды. Два дня сюда никто не приходит, и мне кажется, что уже никогда не придет. Я ничего не чувствую. Совершенно. Мы со Штаммом впервые одновременно и равноправно существуем в теле, я его не чувствую, но все еще могу мыслить. Мне это даже нравится.

На второй день я начинаю говорить сам с собой. С каждым часом все громче, я это вижу, когда делаю палочки на двери все длиннее и длиннее. Мне нравится петь. У меня отвратительный голос и совершенно нет слуха, но мне нравится петь здесь.

Мы сидим вдвоем и нам впервые хорошо вместе. Мы верим в то, что совсем скоро выберемся отсюда.

***

Я стою перед дверью и чувствую, как пульсирует кровь в висках. Крик Кассандры в подвале сводит меня с ума. Я слышу, как надрывается ее голос, как отчаянно она выкрикивает мое имя, и мои руки наливаются свинцом.

Я бросаюсь на дверь и раздираю ее в клочья, колочу по ней руками, разбивая их в кровь, скребу ногтями, но она как всегда не поддается. Отхожу так далеко, как это вообще возможно, вжимаюсь спиной в противоположную стену и налетаю на дверь с разбега – она не выдерживает моего веса, и я кубарем влетаю в большое помещение. Чувствую себя героем какого-то боевика.

Кассандра все еще кричит, а Коннор застывает передо мной. Он делает выпад в мою сторону и тычет в меня ножом, но я уклоняюсь. Сгибаюсь так близко к земле, что обхватываю его ноги и валю на пол. Нож вылетает из его руки.

Коннор рычит и сбрасывает меня с себя. Мы с ним – как вцепившиеся друг в друга медведи. Бешеные гризли.

Коннор отскакивает к противоположной стене, а я бросаюсь к ножу и завладеваю оружием. Мы стоим друг против друга и рычим, как животные. Мы ждем. Но я срываюсь первым. Кидаюсь на Коннора, выставив нож вперед, и в моих ушах раздается лишь крик Кассандры.

– Нет! – визжит она, и, когда открываю глаза, вижу, как Коннор держит ее окровавленное тело перед собой, а из груди Кэсси торчит рукоятка ножа.

Темнота накатывает на меня, и я снова проваливаюсь в яму. Я кричу. Так неистово, как кричит одинокий зверь. Так отчаянно, как человек, знающий, что такое боль.

***

Когда я открываю глаза, все остается, как прежде. Маленькая коморка три на три, в которой я заперт. Дверь с моими палочками на месте. Сон. Неужели, и правда сон?

Такой реалистичный, что я готов рвать на себе волосы. Но я чувствую запах. Подскакиваю на ноги, внимательно смотрю на дверь и хрипло дышу, когда она открывается.

С моих губ срывается непонятное рычание. Темная фигура проскальзывает внутрь и бросает мне что-то вроде «тшш». Я не понимаю, кто этот парень, и почему он боязливо оглядывается по сторонам, а на меня даже не смотрит.

Когда он убеждается в том, что кроме нас здесь никого нет, подходит ко мне, но не слишком близко. Пытается встать в пучке света так, чтобы я разглядел его лицо.

– Ник, я Адам, из Хранителей. Ты меня помнишь?

«Хранители?»

Я не понимаю, и не могу ничего из себя выдавить. Продолжаю тяжело и часто дышать.

– Мы можем сбежать отсюда.

Он кивает в сторону двери, но я остаюсь на месте.

– Где Кэсси? – только и могу выдавить.

– Девушку увезли пару дней назад.

– Что? – рычу я, и он жестом заставляет меня замолчать. – Куда увезли? – договариваю шепотом.

– Я не знаю. У нас мало времени, нужно выбираться отсюда.

Он проводит меня через подвал и выводит к свету, который ослепляет меня. Не вижу ничего перед собой, шарю наугад, но спустя минуту зрение восстанавливается, и я вижу нескольких мятежников, что без сознания лежат в коридоре, по которому мы бежим.

Адам выпихивает меня на улицу и заставляет сесть в машину. Только когда мы трогаемся с места, я могу осознать все, что только что произошло.

– Что происходит? Зачем вы помогаете мне?

– У нас к тебе много вопросов.

– Я предатель. Какие вопросы могут быть к предателям?

– Это не по моей части. Моя роль – доставить тебя хотя бы живым.

Усмехаюсь, откидываясь на спинку сиденья.

– А если я захочу сбежать?

– Я пристрелю тебя, а ты выживешь. Вот и весь расклад.

Я пожимаю плечами. Адам хороший солдат.