Они смотрят друг на друга с секунду, и я молча наблюдаю за тем, как меняются их лица. Как бледнеет Манн, и его брови выгибаются домиком, приближаясь к переносице, и четко очерчивается морщина на лбу. Как лицо Алекса сначала становится каменным, как он перебирает желваками и отстраняется, а секунду спустя – подается вперед с выражением лица того ребенка, каким был уже очень давно.

Они делают шаг навстречу друг другу и замирают в крепких объятиях, и теперь до меня доносится лишь частое дыхание. Я не смею прервать эту сцену, стою в стороне и растворяюсь на фоне стены. Мне хочется уйти и оставить этих двоих наедине, но так же мне очень хочется услышать эту историю. Их историю.

И тогда они оба оборачиваются ко мне и начинают говорить.

– Нас всегда было трое. – Манн надрывно кашляет, и его глаза начинают слезиться. – Чарльз с самого первого дня нашего знакомства был влюблен в Маргарет, но ей был нужен только Бэр. Удивительно, что при любой возможности она сбегала к Чарли, находила в нем поддержку и утешение и снова сбегала, на сей раз уже от него. Я был ей как брат, она не доверяла мне так сильно, как Чарли, но не пренебрегала моим обществом, отнюдь. И... я познакомился с Адрианой на старшем курсе университета. Мы много гуляли, а потом нас раскидало по разным частям мира, и однажды мы снова встретились благодаря Марго.

– Тогда она уже была беременна, верно? – я чувствую, как мое лицо горит. – У Маргарет должен был родиться сын.

Манн опускает взгляд и тяжело вздыхает.

– Да. Нику уже было несколько месяцев, когда мы с Адрианой начали встречаться. Мы хотели пожениться, но так и не сложилось. Мы столько всего упустили...

Манн сжимает переносицу пальцами и морщится. Он тщательно давит слезы, всхлипывает и резко поднимается со стула.

– Извините, – бросает мужчина и выходит из комнаты. После него остаются скелеты, торчащие из его личного шкафа.

Алекс смотрит на меня, и я не могу разобрать его чувства. Это и горечь, и непонимание, и боль, и злость, и все это смешивается в его пристальном взгляде, направленном на меня, и холод бьет под дых. Я делаю шаг к парню, протягиваю руки, пытаясь обнять его, но он перехватывает их и тяжело вздыхает.

– Прости, – шепчу я, и он трясет головой из стороны в сторону, морщась и надрывно дыша.

– Все нормально, – он кладет руки мне на плечи и больше не встречается со мной взглядом. Все нормально... я не видел его много лет. Слишком сложно теперь... переварить все это.

Я киваю. Странно, но теперь мы так хорошо понимаем друг друга. Брошенные дети сложных родителей.

Манн возвращается и смотрит на нас, грустно улыбаясь. Он снова садится на свой стул, и от него пахнет крепким табаком. Мы молчим еще несколько минут, а после мужчина продолжает свою историю:

– Когда родился Алекс, мы стали реже общаться с Марго, но с ней уже тогда творилось что-то странное. Она стала нервной, злой, много курила и постоянно пила какие-то таблетки. Нику было три или четыре года, и она совершенно им не занималась. А потом отдала его в приют. Марго навещала его там несколько лет, но потом резко перестала. Она говорила, что сын больше не хочет ее видеть, но постоянно справлялась о нем у директрисы интерната, и та говорила, что он настоящий гений. Способный ученик, отличник, увлекается наукой. Марго не спала ночами и корила себя за то, что не смогла стать ему матерью, и перед тем, как... – Манн запнулся, – перед тем, как покончить с собой, она написала Адриане письмо с просьбой устроить ее сына в лабораторию.

– Так Роджерс стал работать с Хранителями?

Александр кивает.

– Неужели она думала, что пристроив своих детей и лишив их голода и потребностей, она избавит их от страданий?! – восклицаю я, и что-то колит в груди. – Вы ведь были рядом с ней, неужели вы не могли ничего сделать?

Манн опускает взгляд.

– Нет. С Марго невозможно было что-либо сделать, она всегда была сама по себе.

Я хмыкаю и отворачиваюсь. Глаза начинает щипать.

– Бред... Какой-то бред...

Все внутри кипит. Я чувствую, как внутри меня извергаются вулканы, и лава хлещет по лицу. Как слезятся глаза и дыхание перехватывает: настолько горячо в горле. И больно. Боль растекается по телу вместе с кровью и циркулирует по венам, просачиваясь в мозг. Так мы с ней снова становимся единым целым.

Манн вздрагивает и снова поднимает руку, трет переносицу. Его лицо становится красным, глаза опухают, и длинные волосы беспорядочно торчат в разные стороны, смешиваясь с бородой. Такой большой человек становится похожим на ребенка, и я замечаю, что рука Алекса все еще лежит на моем плече, когда его пальцы непроизвольно впиваются мне в кожу.

Я терплю его боль и пытаюсь забрать себе, хотя знаю, что это невозможно.

– Если бы я мог что-то сделать, – Манн протяжно вздыхает и закрывает лицо руками. Только теперь я понимаю, что здесь и сейчас на нас троих приходится слишком много смертей тех, кого мы любили. Кого боялись потерять. Кого не могли удержать. И наш негласный клуб одиноких сердец перерастает в нечто большее, и я уже открыто глотаю слезы, меня трясет в объятиях Алекса, я хочу кричать и выть, но все звуки застревают в горле, не позволяя дышать.

Я ненавижу это чувство. Ненавижу мир. Ненавижу людей, которые умирают, добровольно отдаваясь смерти.

Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.

И я не знаю, как жить с этим.

– Эти бумаги... – Я рывком отталкиваю Алекса и говорю таким скрипучим голосом, будто каждое слово приносит мне дикую боль. – Я даже не знаю, на каком языке они написаны. Думаю, вы должны понять.

Протягиваю документы Манну, и он скользит глазами по каждому из них, подолгу задерживаясь на некоторых страницах.

– Первые восемнадцать лет своей жизни я прожил в России. Эти письма написаны на русском, все трое из нас знали его в совершенстве, это было нашим секретом.

– Как же вы оказались здесь? – удивляюсь я.

– Я приехал учиться в университете по обмену и остался здесь надолго. После я отправился работать сюда, на Аляску. Ты же знаешь, что это место объединяет Россию с Америкой?

Я рассеянно киваю и вновь перевожу взгляд на бумаги.

– Что в этих документах?

– Информация о ее исследованиях. Маргарет часто пересылала мне данные, но эти – одни из последних. Эти бумаги о модификациях Штамма, думаю, это поможет ученым в работе, и...

Манн замолкает и шуршит бумагами, быстро просматривая все листы.

– Это все, что ты нашла?

Я киваю.

– Но здесь нет последних листов... вот же, страница прерывается на полуслове, а дальше ничего нет.

Я беру у мужчины бумаги и просматриваю их все самостоятельно. И правда, исследование прерывается на середине, и остатка бумаг тоже нет.

Переворачиваю листы, пытаясь найти подсказку, и натыкаюсь на черно-белый рисунок. Это нарцисс, зажатый в кулаке. Меня бросает в дрожь, и листы летят на пол.

Метаморфоза еще не закончилась.

– Белль? – Алекс трясет меня за плечи, и я прихожу в себя спустя минуту. Руки дрожат. – Что с тобой?

– Метаморфозы Нарцисса, откуда взялась эта картина? – говорю громко, почти кричу.

– Я не знаю, – Манн подается назад. – Она бредила ею. Это было ее символом.

– Это было ее символом?

Протягиваю мужчине листок с рисунком. Он кивает и ничего не говорит. Его глаза покрываются серой пленкой, он как будто уже отсутствует здесь, в этой комнате и растворяется в прошлом. Меня бьет дрожь. Вулканы извергаются снова, и лава вырывается наружу с каждым выдохом.

«Что же ты хочешь мне показать?..»

Я не понимаю и кричу внутри себя. Я заперта, заключена в клетку собственного тела, я бьюсь о стены подсознания и сдираю кожу на костяшках. Я будто бы снова оказалась в подземелье Бэра, в базе «Альфа-Поинт», только внутри своей головы, и теперь уж точно не имею не малейшего понятия, как выбраться из заточения на сей раз.

«Маргарет... твои скелеты дразнят нас, открой скорее свой шкаф».

Но он заколочен и заперт на десятки замков. Slosilo, ключ, коим я была когда-то, мечется в агонии и не попадает ни в одну из замочных скважин.

– Белль... – рука Алекса снова опускается мне на плечо, но я откидываю ее и снова кричу внутри себя, не слышу ничего, что происходит в реальности. – Изабель! – зовет Алекс настойчивее, и я оглядываюсь в сторону окна.

К дому подъезжает автомобиль, и из него выходят мои родители.

***

– Папа?.. – я выбегаю на порог, и меня тут же уносит вместе со снегом. – Что вы здесь делаете? Зачем ты привез сюда маму, она должна оставаться в реабилитационном центре!

– Я уже хорошо себя чувствую для того, чтобы вернуться к работе, – бросает Мелисса и заходит в дом, оставляя пораженную и закоченевшую меня на морозе.

– Что происходит?!

Это не похоже не рождественский сюрприз или обычный родительский визит. Без подарков и теплых улыбок, Колин и Мелисса останавливают на мне рассеянные взгляды и зовут за собой.

Я чувствую, как меня вновь засасывает в воронку, из которой я выбралась год назад. Теперь мир превращается в спираль. Это не круг, как мне могло показаться сначала, ничего не возвращается в исходную точку, но я оказываюсь слишком близко к ужасу и страху тридцать первого октября.

– Что происходит?! – восклицаю я и вновь не удосуживаюсь ответа: родители видят Александра Манна и застывают. Они превращаются в рыб, беззвучно открывают и закрывают рты, переглядываются и синхронно опускаются на диван.

– Ты уже знаешь? – шепчет Мелисса в сторону Манна, но на его лице я вижу лишь недоумение, как отражение моего собственного, и мужчина качает головой.

– О чем он должен знать, мама?! – не выдерживаю, подаюсь вперед, и мы встречаемся взглядом.

– Эпидемия на севере... Штамм уже здесь.

***

Мы сидим так долго, играем в гляделки, неотрывно переводя взгляды с одного лица на другое. Я сохраняю последовательность: мама, папа, Алекс, Манн. Все они такие бледные и удивленные, как будто совершенно не рассматривали такой факт.

Да, противоядие не было создано. Да, ученые провалились и проиграли битву со Штаммом, но он ушел в подполье и якобы уснул под действием низких температур. Но разве они не знали, что это не будет длиться вечно? Я удивлена тому, что удивлены все.

– Откуда информация? – совершенно спокойно спрашиваю я, переводя взгляд на Колина.

– Нам сообщили знакомые из местного исследовательского института. Несколько дней назад загородом был сильный буран. В пабе «У Баркли» сидело около десятка посетителей, и все они погибли, включая хозяина бара.

– Они все заразились и погибли за один вечер?

Отец качает головой и опускает взгляд.

– Они погибли не от вируса.

– Отчего же? – я чувствую, что сердце начинает колотиться на своей предельной скорости.

– На них напало какое-то животное, – голос Мелиссы срывается. – Все тела разорваны на куски с нечеловеческой силой. Кровь повсюду. И сыпь... желтая сыпь на нескольких трупах.

У меня перехватывает дыхание. Я прокручиваю эту картинку в голове, и желудок выворачивает наизнанку.

– Боже...

– Ты должна уехать отсюда, – сухо говорит Колин и по-прежнему не смотрит на меня.

– Нет!

– Здесь опасно, Изабель!

– Нет и еще раз нет! Было не опасно, когда меня пытали в Альфе? Было не опасно, когда нас преследовали, как врагов народа? Было не опасно, когда горело Хранилище? Разве весь последний год был не опасен? – Вулкан извергается в третий раз, и этот взрыв куда мощнее предыдущих. Энергия, вырывающаяся наружу, не оставляет ничего.

– Белль...

– Маргарет просила вас позаботиться обо мне, она не просила вас прятать меня. Я дожила до совершеннолетия, ваша миссия выполнена, можете выдохнуть. Теперь я сама решу, что мне делать дальше. Если к Штамму есть хоть какой-то ключ, то Маргарет оставила его мне, и я его найду.

Я разворачиваюсь и выбегаю из дома, хлопая дверью. Снежинки кружатся вокруг меня, а ледяной ветер пронизывает насквозь. Я горю так сильно, что совершенно не чувствую холода. Лишь то, как немеют пальцы.

Меня зовут. Я слышу крики, и начинаю кричать сама, падая на колени и зарываясь в снег. Я кричу, пока голос не охрипнет, а потом еще долго колочу сугробы и выплескиваю наружу остатки ярости.

Она дала мне паузу, я знаю это. Марго дала мне время, чтобы я расслабилась и набралась сил для новой битвы. Чтобы встретилась с истинным врагом лицом к лицу и сохранила самообладание. Чтобы вместе с криком выпустила в небо птицу, что неустанно тащила меня вверх.

Теперь я смогу добраться до самого дна, оказавшись в свободном падении. Теперь я должна перестать быть человеком и стать зверем, в коего превратился Штамм. Он ведь часть меня, верно? Я должна принять ее и отдаться его воле.

Только думая, как противник, можно выиграть эту партию.