– Что? – спрашиваю я, Изабель разворачивается, и они с Кэсси смотрят на меня так удивленно, что я чувствую себя неловко.

Кэсси закрывает лицо руками, ее мокрые волосы подпрыгивают от всхлипов. Стою, как вкопанный. Как последний идиот. Мысленно ищу Клона в своем подсознании, бросаю клич, зову его изо всех сил, но эта тварь искусно умеет прятаться. Не выйдет. Снова оставит меня одного разгребать наши общие проблемы.

И я выдыхаю. Делаю несколько шагов вперед, и Изабель пропускает меня к Кэс. Не знаю, что заставляет меня делать это, но я вспоминаю Софи и думаю о том, какое мое действие она бы одобрила, что бы сказала делать. Если уж Клон не отвечает, то она должна, просто обязана ответить. И я слышу в голове ее голос.

Но не могу разобрать слов.

Опускаюсь на колени перед ней и накрываю ее ладони своими.

– Кэс.

Это страшно. Меня трясет, я сумасшедший, чокнутый, неуправляемый, но она так крепко держит мою руку, будто я способен ее вытянуть. Будто это она тонет, а не я.

– Прости меня, Кэс, – кладу голову ей на колени, и она зарывается рукой мне в волосы. – Прости меня...

Чувствую спиной взгляд Изабель. Он буквально просверливает меня насквозь, выжигают огромную кровоточащую дыру. Разламывает хребет напополам. Отравляет мысли. Оборачиваюсь, смотрю на нее, пытаюсь прочесть ее мысли по выражению лица, но не выходит. На нем ничего нет. Только взгляд, пристальный и нечитабельно глубокий. Слишком сложный для меня.

– Ник, – говорит Изабель тихо, едва слышно, и Кэсси тоже поднимает голову. Мы вдвоем смотрим на нее и не понимаем, почему в этом голосе так много холода. – Маргарет...

– Что? – мой голос срывается и становится неожиданно громким. – Что «Маргарет»?

– В ее жизни было два мужчины, не притворяйся, что не знаешь! Бэр – мой отец, понимаешь? – ее голос тоже срывается, и мы кричим друг на друга, не смотря на то, что раннее утро. Воздух между нами взрывается.

– Что ты хочешь сказать?!

– Миллингтон, Ник! Он твой отец!

Я рычу и ударяю кулаком в стену. Кэс закрывает лицо руками и снова плачет. Все рушится, все, к чему я только начал привыкать в Куитлуке, разрушается, складывается, будто карточный домик.

– Ты ничего не понимаешь! – мой голос срывается.

– Я все понимаю, Ник! Я все понимаю, – ее голос становится тише. – Мы слишком много ошибались, мы слишком многое сделали неправильно.

Она кладет руки мне на плечи, и первое желание – оттолкнуть ее, убежать, спрятаться, но я подавляю его. Мое тело расслабляется, и я дышу глубоко и с надрывом, силясь успокоится.

– Мы многое сделали неправильно, – повторяет она мягче.

– А мне что делать? – встревает Кэс. – Вы-то не беременные!

Я оглядываюсь и понимаю, что она действительно шутит. Что во всей этой бредовой ситуации губы Кассандры дрожат в усмешке, и Изабель тихо смеется. Мне становится легче, я тоже смеюсь, незаметно, глупо, с шумом выпускаю воздух изо рта и захлебываюсь в нем.

И когда мы успокаиваемся, все снова встает на свои места.

– Ты должна рассказать Чарльзу, – отвечает Изабель уже серьезно.

Кассандре не нравится этот вариант, она хмурится и отворачивается, ее лицо снова становится серым.

– Я не могу, – тихо отвечает она.

– Почему?

– Я... я не могу, – и смотрит почему-то на меня. Большими грустными глазенками, будто я должен сказать за нее, почему. И я сдаюсь.

– У Кэс не лучшие отношения с Миллингтоном.

– Я его ненавижу, – усмехается она.

– Но я же не заставляю тебя жить с ним! – восклицает Изабель. – Просто поговорить.

Кэс пожимает плечами и снова опускает взгляд. Она как бы говорит, что не собирается этого делать.

Ее глаза уже попросили меня, и я не могу им в этом отказать.

***

Со мной снова что-то происходит, но я не могу понять, что именно. Стою у зеркала в ванной, упершись руками в края раковины, и пол уходит из-под ног, большие квадраты кафеля расплываются, растекаются по всей поверхности пола и покрываются разноцветными кругами, что пульсируют у меня перед глазами. Что это?

Я не знаю.

Слишком сложно.

Тупая ноющая боль вонзается в виски и сбивает меня с устойчивого положения, переворачивая с ног на голову весь мир. Я отталкиваюсь от раковины и падаю, ударяюсь затылком о бортик ванны, вскрикиваю и пытаюсь унять сильную дрожь. Все вокруг меня мерцает и пульсирует.

Все... все...

– Ник! – голос, такой отдаленный, чужой, неестественно резкий. Чьи-то руки прорываются вслед за ним, но я не вижу ничего, кроме разноцветных полос, не слышу ничего, кроме утробного гудения.

– Ник! – голосов становится больше, они все тянутся ко мне, но я не понимаю, не могу понять, почему я так далеко. Как будто оказался в совершенно ином мире, заблудился на перепутье альтернативных Вселенных и промахнулся дверью.

Вымысел растворяет реальность...

Ник!

Доминик!

Роджерс!

Пожалуйста, пусть это прекратится, позволь мне вернуться, позволь...

Но вместо этого кто-то щелкает выключателем, и свет гаснет. Кто бы это мог быть?

***

– Ник, милый мой, ступай ножками! – говорит мама, но я ее не слушаю. Зачем? Ползти ведь куда веселее и удобнее. – Давай, малыш, иди к маме!

Я отворачиваюсь и смотрю прямо перед собой: здесь по длинной зеленой травинке ползет огроменный жук. Он кажется мне намного более интересным, чем то, что требует эта женщина.

– Ник!

Я смотрю на нее с секунду, потом снова отвлекаюсь на какого-то жука, и она тяжело вздыхает.

– Мисс Макалистер, – раздается голос, и мы синхронно поворачиваем голову в сторону человека в деловом костюме и таких чистых ботинках, что я вижу в них свое отражение. – Вы должны пройти с нами.

– Что? На каком основании?

– У нас есть сведения, что вы незаконно уклоняетесь от принудительного лечения в спецлечебнице «Джуннипер-хилл» штата...

– Я абсолютно здоровый человек! – восклицает мама и рывком берет меня на руки. – Откуда вы взяли этот вздор?

Мужчина протягивает ей какие-то бумаги.

– Я живу в Сиэтле уже полтора года и ничего не знаю о том, что написано в ваших бумагах. Я воспитываю сына и регулярно прохожу нормы медицинского контроля в городе.

Я не понимаю, что происходит дальше, поэтому начинаю хныкать, а мама меня успокаивает, но как-то вяло и без интереса. Когда люди в костюмах уходят, мы садимся в машину и едем очень-очень долго. Так далеко, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

Это дает нам еще пять свободных лет.

***

Меня трясет, и поэтому я натягиваю одеяло по самый подбородок. Не чувствую рук и ног, только сильный жар.

С трудом продираю веки и вижу, как на стул рядом с диваном опускается Кэсси и кладет мокрое полотенце мне на лоб.

– Ч-что п-происходит? – едва ворочаю языком.

– У тебя лихорадка, Ник. Как было после пожара в Хранилище.

– П-почему?.. – спрашиваю я, вижу, как шевелятся ее губы, но ответ тонет в гуле, который наполняет мою голову.

И я снова исчезаю.

***

– Ты вернешься? – спрашиваю я сухо и безжизненно, хотя ее лицо красное и мокрое от слез.

– Я постараюсь, Ник, как только появится возможность.

– Ты бросаешь меня, да? Хочешь избавиться от меня?

– Нет, что ты, маленький мой... – кряхтит она, протягивая руки вперед, но я уклоняюсь и отталкиваю ее.

– Это из-за того, что у тебя будет новый ребенок? Я неправильный, да? Не такой, как ты хотела!

Она так яро вертит головой из стороны в сторону, что мне становится смешно. Она так старается прятать живот, думает, что никто не знает, что она решила загубить еще одну жизнь, хотя характер ее сильно изменился. Она никогда раньше не плакала при мне, а теперь ее не остановишь.

– Малыш мой... – снова тянет руки, и я вздрагиваю.

– Я не твой малыш, я вообще уже не ребенок. Ты оставляешь меня здесь одного, так оставь уже в покое!

Я выбегаю из комнаты и запираюсь в туалете. Здесь сыро, холодно и воняет, но я не выйду, пока она не уйдет. Я не выйду, пока меня не оставят одного.

Так меня принимает приют «Бердсай».

***

Она тихо поет себе под нос и мне хочется сказать, чтобы она не умолкала. Но когда я открываю глаза, вижу перед собой насыщенно рыжие волосы и упорно моргаю, чтобы привыкнуть к свету. Элис смотрит на меня, хмурится и отводит взгляд.

– Они ушли в гостиную на переговоры, – коротко отвечает она на мой немой вопрос, поворачивается и смачивает полотенце в тазу с водой.

Хватаюсь руками за бортики дивана и пытаюсь подняться, но Элис меня останавливает.

– Тебе нельзя. Лежи.

Мы молча смотрим друг на друга несколько секунд, но потом она вновь возвращается к полотенцу.

– Как ты? – только и выдавливаю я.

– А ты решил заделаться хорошим мальчиком? Ты думаешь, тебе здесь все верят? – она вскидывает брови и выглядит такой серьезной, какой я ее никогда не видел.

– Все, что я рассказал, было правдой.

– А то, что ты не рассказал? Что делать с этим?

– О чем ты? – хмурюсь и тру виски, пытаясь унять боль.

– Забудь, – выдыхает она, смягчается и кладет мокрое полотенце мне на лоб.

– Который час?

– Тебя почти сутки лихорадило. Уже вечер.

– Что? – наклоняю голову и напряженно моргаю. – Что происходит?

– Я не знаю, – выдыхает Элис. Разворачивается и молча выходит из комнаты, оставляя меня одного. Я не хочу, чтобы она возвращалась, боюсь собственного чувства вины.

Поэтому лежу молча и силюсь совладать с собственным телом. Нужно успокоиться, суметь подняться и найти Кэс. Мне так ее не хватает сейчас.

Но вместо нее в комнату заглядывает Изабель и молча сверлит меня пристальным взглядом. Я знаю, что это значит.

– Я не предавал Софи, – хриплю и снова пытаюсь подняться, пока меня не пытаются остановить. – Это не я был.

«Страдаешь ты, а трахаешься не ты», – говорит ее взгляд и я чувствую, что это правда. Существование Клона стало моей лучшей отговоркой.

– Я не знал, что все так повернется.

«Ты мог включить мозги», – снова отвечаю себе сам, а Изабель остается безмолвна.

– Кассандра рассказала обо всем Миллингтону.

– Сама?

– Сама.

– Можно мне поговорить с ней?

Изабель качает головой.

– Ее увезли на обследование.

У меня начинает колотится сердце, мысли путаются.

– Она же не собирается...

Не знаю, чего боюсь больше: того, что она сделает аборт или решится рожать.

– Она не знает, никто не знает. Просто обследование.

– Миллингтон еще здесь?

Она не успевает ответить, потому что Чарльз появляется в дверях и смотрит на меня так же пристально, как и Изабель. Мне некуда спрятаться от их осуждающих глаз.

Миллингтон кивает Изабель, и она уходит, оставляя нас одних. В воздухе витает приближение серьезного разговора, и на меня накатывает чувство голода и тошнота. Одновременно.

– Если бы мне сразу сказали правду, то не пришлось бы разбираться с нынешними последствиями, – бурчу я и избегаю встречаться взглядом с Чарльзом.

– Доминик, я виноват в том, что побоялся сказать тебе правду. Но я никогда не оставлял тебя одного, Маргарет просила об этом. Маргарет умоляла сделать из тебя сильного человека, и я сделал все, что мог.

Я усмехаюсь.

– Твой эксперимент надо мной провалился. Все. Конец, занавес. Актеров закидывают помидорами, зрители расходятся, – что-то во мне щелкает, и в следующую секунду я слетаю с катушек. – Маргарет была сумасшедшей, ты понимаешь это? Она бегала от врачей, хотя ее должны были засадить в психушку еще до моего рождения. Она проводила опыты над собственными детьми! Кого она сделала из нас? Хилую девчонку с самомнением заправского солдата и парня-шизоида с раздвоением личности? Этого она хотела? Разрушить наши жизни, убить людей вирусом, что? Это?

Странно, но Миллингтон качает головой и улыбается.

– Она все сделала правильно, хотя и была ненормальной, Ник. Она запустила колесо, которое закрутилось бы много позже, но тогда бы никто не выжил. Теперь же все изменится.

– Что изменится?! – срываюсь я. – Люди умирать перестанут? С ума сходить перестанут? Ты найдешь способ стереть память всем нам? Что?!

– Ты стал эмоционален, Доминик. Вся злость, копившаяся в тебе прежде, рвется наружу. Выпусти ее и забудь о ней наконец. Приди в себя, стань ученым, каким был до взрыва! – Миллингтон становится жестким и улыбка сползает с его лица. – Перестань уже скорбеть и жаловаться, ты не вернешь всего, что ушло. Нужно думать о том, что мы можем сделать теперь.

– А мы можем что-то сделать? – усмехаюсь я.

– Изабель подтолкнула меня к идее о том, что наше поколение, то, какие страдания мы переносим сейчас – расходный материал, погрешность, необходимая жертва. Но следующее поколение станет венцом творения, если мы приложим все усилия.

– Изабель чокнутая, как и ее мать, – бурчу я.

– Это твоя мать, Ник, и постарайся не судить детали, пока не увидишь всю картину.

Мне хочется ответить что-то резкое, но слова испаряются сами собой, поэтому я недовольно мычу.

– Хотите сказать, у вас есть план?

– Кассандра помогла мне найти ответ на самый главный вопрос.

– Что будет с ребенком?

– Он выживет. Все зараженные дети будут жить.

***

Я запоминаю каждое слово, сказанное Миллингтоном, потому что в этом есть смысл. Когда он замолкает, начинаю говорить я и рассказываю о том, что такое штамм внутри меня. Его сознание, его мысли, его сущность. То, как он общается со мной через образы подсознания, о том, как каждую ночь я провожу на могиле Софи и вижу перед собой Маргарет. И в этот момент Миллингтон меняется в лице, хмурится и опускает взгляд.

Сложно прочитать его эмоции, но он смущен, раздосадован, сбит с толку. И все из-за Маргарет. Все из-за этой сумасшедшей.

– Иногда мне кажется, что я... сливаюсь с ним в единое целое, становлюсь нормальным человеком. Но потом что-то случается, и мы снова начинаем войну друг против друга. Как с этой лихорадкой. Он противится чему-то, злится.

– Что ему не нравится? – удивляется Чарльз.

– Он не понимает ваш план.

Миллингтон запускает ладонь в волосы и приглаживает их. Тяжело вздыхает, кашляет и смотрит на меня пристально, будто пытается разглядеть это злосчастное альтер-эго.

– Мятежники уже здесь.

– Но Эгл мертв.

– У них еще много предводителей. Они готовят большую кампанию. В двухстах километрах отсюда находится еще одна лаборатория, ты о ней не знаешь, и я не буду рассказывать: ты все должен увидеть сам. Они готовят нападение на нас, поэтому мне нужны люди, солдаты, обученные, ловкие. Мятежники – это стадо, но у них хорошие стратегии. У меня есть информация, что они хотят в один день атаковать до двадцати лабораторий по всей Америке. И не только лаборатории и научно-исследовательские центры. Их лучшие люди попытаются свергнуть правительство.

– Их же не может быть так много?

– Их намного больше. Сильная сторона мятежников в том, что они включили в свои ряды тысячи человек, занятых во всех сферах жизни. Это и ученые, и учителя, и программисты, и политики. Все. Я пытался вести переговоры с ними, но они не слышат мой план. Не понимают то, что так просто.

– Я тоже не понимаю, – выдыхаю я.

– Завтра. Придешь в себя до завтра? Утром отвезу тебя в Петерсвилл.

***

Меня несказанно радует тот факт, что утром мы с Миллингтоном уезжаем прежде, чем приезжает Скай. Изабель ждала его днем ранее, когда я мучился от лихорадки, но судьба решила послать на Куитлук чудовищный буран и уберегла меня от этой встречи. Вот уже второй раз.

Петерсвилл встречает нас невероятной архитектурой, статуей ангела на входе и массивными резными колоннами. Это не закрытый исследовательский центр, это целый комплекс, от красоты которого у меня замирает дыхание. Он похож на Хранилище, но в разы превосходит его по минималистичному величию, и когда я смотрю вверх, я задыхаюсь от блестящих на солнце стекол футуристических этажей.

Мы идем внутрь, и по одну сторону огромного зала я вижу людей в белых халатах, с приборами и большими папками бумаг, по другую же сторону я вижу группу детей разных возрастов. Их примерно двадцать человек, и они так удивленно косятся на меня, что в следующую секунду на меня накатывают воспоминания о приюте «Бердсай».

– Для чего все это? – выдавливаю я, боязливо оглядываясь по сторонам.

– Ты можешь сам спросить у этих детей, – отвечает Чарльз, но ловит на себе мой взгляд и тут же поспешно прибавляет: – это не «Бердсай», Ник. Здесь другие дети.

И я подхожу к ним, неуклюже машу рукой, криво улыбаюсь и говорю свое имя, которое звучит так глупо и неестественно, что некоторые из старших пацанов усмехаются.

– Что вы здесь делаете? – говорю я, и в горле пересыхает.

– Мама говорит, это школа для одаренных детей, – отвечает девочка с ярко-рыжими косичками. – Мы ездим домой на выходные, а все время живем здесь.

– Чему вы здесь учитесь?

– Всему. Я хочу стать нейробиологом.

– Я архитектором.

– А я астрофизиком.

– А я робототехником.

Они все наперебой выкрикивают названия своих будущих профессий, и я отшатываюсь, впадая в краску.

– Эти дети заражены, Ник, – говорит Миллингтон и кладет руку мне на плечи. – Их семьи были эвакуированы из городов юга, и все они выжили. У этих детей очень высокий балл IQ, они развиваются намного быстрее их сверстников. Они гениальны по всем параметрам, понимаешь? Это нонсенс.

– Вы создали школу для особенных детей? Тех, кого вирус делает сильнее?

– Ты научишь их жить со Штаммом?

Я снова отшатываюсь, будто пытаясь укрыться от его слов.

– Почему я?

– Никто не знает вирус лучше тебя, Ник. Ты ученый, научи этих детей любить науку и знания. Ты человек, научи их любить и заботиться о других людях.

– Но я не умею общаться с детьми...

– Это меньшая из твоих проблем.

Миллингтон улыбается и уходит далеко вперед. Манит меня за собой, и я медленно плетусь следом, разглядывая сияющие белые стены.

– Второй блок – медицинский. Тут есть просто королевские палаты для рожениц. Здесь начинают свой путь совсем крохотные гении.