Леся

Макс прикладывает к рассечённой брови ватный диск, смоченный в антисептике, и морщится, со свистом втягивая воздух через зубы.

— Могу подуть, — вполне серьезно предлагаю я.

— Не надо, — недовольно бурчит он, подергивая ногой.

В дверях моей комнаты возникает Бо. Хмурый. Серьезный. И походу обиженный.

Одетый уже в футболку, Богдан протягивает мне упаковку лейкопластыря.

— Это все, что нашёл дома, — сдержанно проговаривает он, бросая пачку на мою тумбочку, а заодно кидает холодный взгляд на Макса, сидящего у меня кровати.

— Спасибо, — вздыхаю я и осматриваю лицо Бо с распухшим носом.

Макс в долгу не остался. Первый удар он пропустил, а вот второй нанёс сам. И такой, что бедняга Бо, как бревнышко свалился на тротуарчик.

В этот момент-то я и поняла истинное значение слова неловко.

Теперь эти два рембо прямо передо мной. И в комнате, освещенной лишь моей настольной лампой, висит такое напряжение, что хоть топором руби.

— У тебя точно все нормально? — строго интересуется Бо, взглядом указывая на Макса.

— Угу... — сдержанно прокашливаюсь, возвращая свое внимание к пострадавшей брови Максима.

— А что ты делала на улице в час ночи? — продолжает допрос Богдан.

— Шла домой.

Вижу, как слегка припухший кулак Макса снова играет сбитыми костяшками пальцев.

— Откуда? — чуть ли цедит Бо.

— А ты ей кто, чтобы она перед тобой отчитывалась? — не выдерживает Ольховский, вставив свои пять копеек.

— Я не с тобой разговариваю. — Бо повышает голос. — Не суй свой нос...

— Слышь, ты... — а Макс угрожающе понижает интонацию.

— Хватит! — взрываюсь я, метая взгляд между распетушившимися экземплярами в моей комнате. — Оба заткнулись. Ты, — тыкаю на Макса пальцем, — держи ватку. А ты, — испепеляю глазами Бо, — идём.

Вскочив с кровати, я просто выпихиваю Богдана из комнаты в коридор, закрываю дверь и настойчиво толкаю его на выход. Кровь из его носа больше не хлещет, на ногах стоит, так что можно и домой. А то разнимать этих двоих второй раз не хотелось бы.

— Ты уверена, что я могу оставить тебя с ним одну? — недовольно вопрошает Бо, нехотя топая к двери.

— Да. Не переживай. Макс мой... — мешкаюсь, но нахожу лишь одно объясняющее слово, — друг.

Я же могу так обозначить Максима? Даже если он по моей вине получил по лицу...

— С каких пор у тебя друзья вроде Ольховского? И почему ты одета как... — Взгляд Бо неодобряюще проходится по мне с головы до ног.

— Как кто? — ощетиниваюсь я, скрестив на груди руки.

Богдан поджимает губы:

— Никто. Если что, то я ещё спать не буду.

Стоит только Бо исчезнуть из квартиры, как я тут же лечу обратно в свою комнату. И попутно ещё раз проверяю плотно ли закрыта дверь в дедушкин кабинет. Не хотелось бы, чтобы Макс заглянул туда и глазком... Первый раз в жизни я так рада какой-то там конференции.

Но он покорно сидит на моей кровати, придерживая у лица ватку.

— У тебя тут уютненько, — Макс осматривается с неподдельным интересом.

— Это просто единственная комната с ремонтом.

Но на всякий случай беглым взглядом пробегаюсь по спальне на наличие улик кем является мой дедушка. Но все идеально. Никаких учебников по эконометрике или подозрительных фото.

Взяв оставленный Богданом лейкопластырь, присаживаюсь рядом с Максом.

— Давай заклею.

Убрав ватный диск от брови, он поворачивается ко мне лицом, выжидающе прикрыв глаза. Я осторожно придвигаюсь ближе, чувствуя внизу живота скручивающийся в узел трепет. Я опять так близко к Максу...

Снова прикладываю пластырь к ране. Касаюсь пальцами лба, но сама даже не смотрю на них. Мой взгляд скользит по лицу Максима. По чёткой линии широкого подбородка, высоким скулам и выразительным губам...

Меня охватывает навязчивое желание коснуться подушечками пальцев едва заметного контура щетины. Почувствовать то приятное покалывание на своей коже...

И, наверно, слишком долго зависаю на разглядывании лица Макса, что он поторапливает меня сдержанным покашливанием. Вздыхаю и одним надавливающим движением прилепляю лейкопластырь ему над бровью.

— Кто такой Богдан? — болезненно кривится Максим и распахивает глаза.

— Друг, — отвечаю, не задумавшись ни на секунду, и хлопаю ресницами.

Уж Бо я точно могу обозначить только так. Мы ведь знакомы с ним практически с пеленок.

— Друг? Вы типа с этим кучеряшкой по дружбе шпили-вили?

— Ольховский, — я возмущенно округляю глаза на его ехидную физиономию, — какой же ты все-таки гадкий!

— Ни капельки. Я просто не верю ни в какую дружбу между парнем и девушкой. Кто-то кого-то обязательно хочет...

— Да бред! — от слов, что Бо может смотреть на меня как-то не так аж противно. — А как же тогда мы? Мы же вроде как друзья? — с усмешкой приподнимаю брови. И почему-то от этого вопроса щекочет где-то под ребрами.

Макс усмехается в ответ. Так нагло и самодовольно, что чешутся руки дать ему подзатыльник.

— Не-а, — клацает он языком. — Мы с тобой не дружим, Синичкина. У нас с тобой особый вид договорных отношений. Кстати, а билеты где-то в этой комнате?

Мой взгляд сам устремляется к тому самому нижнему ящику под шкафом.

— Значит, они там. Может мне тебя связать и просто забрать эти билеты? А? — Макс хитро прищуривается, а по мне рассыпаются мурашки.

— Тогда твоё фото разлетится по универу, — выпаливаю я.

— Какое еще фото?

— Там, где ты очкастый и в брекетах, Максимилиан.

— Откуда оно у тебя? — зрачки в карих радужках обалдело расширяются.

И я смело вру Максу, озаряясь торжествующей улыбкой на лице:

— Сфоткала в альбоме, пока была у Нины.

Максим тут же взглядом находит мой телефон, лежащий на тумбочке, а потом переводит его на меня. Несколько мгновений мы смотрим друг на друга в упор. В глазах напротив вспыхивают пугающие огоньки азарта. Вот черт! Да он не посмеет! А через секунду мы оба срываемся с кровати и бросаемся к моему телефону на тумбе, сталкиваясь возле неё бок о бок.

— Не смей, Ольховский! — я успеваю перехватить свой гаджет первая.

Макс налетает на меня сзади, крепко обхватив руками со спины:

— Ещё как посмею, Синичкина! Дай сюда.

— Лазить в чужих телефонах - это фу.

— Фу - это та фотка. Удаляй давай, — смешно пыхтит он мне в затылок.

И это невыносимо щекотно, что хочется ещё...

— Ни за что, — качаю головой сквозь смех.

А Макс все сильнее прижимает меня к себе. Руками обвивает и сдавливает. Но в этом нет грубости. Я чувствую лишь мягкую силу, исходящую от лапищ, обнимающих меня. Чувствую, как хриплая усмешка Макса рассеивается теплотой по моим волосам. Как замирает мое сердце под рёбрами. Как немеют ноги...

В комнате я и он... и наше сумбурное дыхание. Почему когда Ольховский слишком близко, то меня слишком часто посещает желание грохнуться в обморок? Все перед глазами раздваивается и плывет...

Мне хочется расплавиться в прямо в его татуированных руках, но я становлюсь до предела, как натянутая струна.

Я стискиваю зубы, просто заставляя дышать себя ровнее.

— Лесь, все нормально? — хрипит Макс мне куда-то за ухо.

Я все ещё в его руках, прижимаю к груди свой телефон, который он, почему-то, уже и не пытается отобрать.

— Нет... Да, то есть... — судорожно выдыхаю из себя жар. — Я устала. День сегодня такой...

— Тогда я... домой? — сипло тянет Максим. И я даже не соображаю, он спрашивает или утверждает.

Я просто согласно и очень активно киваю. И тут же слабеет горячая хватка его рук...

Провожаю Макса до двери на ватных ногах. А между нами стоит колючее молчание. Ольховский, не торопясь, бредет по коридору, рассматривая его совдеповский антураж. Мне одновременно хочется и поскорее остаться одной в своей квартире, и потряхивает от навязчивой мысли, чтобы Максим не уходил. Сжимаю кулаки так, что чувствую, как вдавливаются в ладонь ногти. Господи! Да о чем я только думаю!

— А ты здесь живёшь одна? — неожиданно интересуется он, наклоняясь к своим кроссовкам на придверном коврике.

Пару секунд я тяну с ответом. Меньше всего мне бы хотелось, чтобы Макс вдруг понял, чья я внучка... Потому что вся наша ситуация и без этого держится на грани какого-то абсурда.

Поэтому отвечаю сухо и односложно:

— Нет. Не одна.

— Ясно, — бурчит себе под нос Макс, натягивая на свою безмерную стопу уже второй кроссовок. Выпрямляется, одергивает край футболки, и просто изрешечивает меня взглядом карих глаз. — Я пошёл.

Я снова не понимаю: он спрашивает? Но нервно прочищаю горло и произношу утвердительное:

— Ага, — и, помедлив всего секунду, добавляю. — Кстати, а зачем тебе бита в машине?

Ольховский расплывается в коварной улыбке:

— Это Ростов, детка!

И очень медленно, словно растягивая каждое своё движение, открывает дверь, делает за неё шаг и... Мамочки! Макс замирает на пороге.

И мое сердцебиение и дыхание замирают то же.

— Лесь, — Максим резко оборачивается, а его потемневший взгляд устремляется уже не на меня, а куда-то в меня.

— Да... — а мне осталось просто считать секунду до того, как я распрощаюсь со здравомыслием и сознанием. Ещё никогда мое сердце так не помещалось в груди.

Макс кусает губы и проводит по своим волосам ладонью, взъерошивая уложенные в хаусе короткие пряди. А потом просто...

— Спокойной ночи, — это хриплое пожелание ударяет по мне ощутимым разочарованием.

Натянуто улыбнувшись, Макс исчезает за дверью, а я не дышу ещё какое-то время...

Зажмуриваюсь. Вдох. Выдох. И меня пронзает мыслью. Черт! Я же так и не сказала Максиму спасибо за этот перформанс с битой!

Стрелой мчусь в комнату и хватаю свой телефон. И он тут же сам оживает у меня в руках.

Сообщение от Анонима777:

«Забыл сказать, так что каюсь. Прическа - топ, макияж - огонь, платье - зачёт. Да и ты сама, Синичкина, оказывается, ниче такая. Особенно ремешки... Особенно те, что на твоих ногах под платьем...»

Меня обдает холодной волной. Опускаю взгляд на ноги и с моих губ срывается что-то на нецензурном.

Подол платья, зацепившись за один из ремешков под ним, вызывающе задран по самое неприличное, оголяя мою ногу почти до бедра.

Боже! Одёргиваю платье и без сил падаю на кровать, закрыв лицо ладонями. Сердце колотится, щеки щиплет стыд и руки дрожат... Я вся дрожу. Меня затягивает в жуткое незнакомое чувство. Оно похоже на панику, но почему-то совсем не хочется от неё избавляться.

Лишь тонуть в ней дальше...

Что вообще со мной происходит?