Уже который день не переставал лить сильный дождь. На улицах начались заморозки, птицы больше не пели, солнце давно крепко спряталось за облаками.

На смену ноябрю пришёл декабрь.

Картина за окном стала размытой и непонятной: маленькие капельки грозно скопились по всему стеклу, время от времени скользя вниз, когда на замену приходили другие, более объёмные. Из-за разных температур на улице и внутри офиса — создавался яркий контраст, из-за чего с внутренней стороны стекло обильно покрыло паром.

На лежащий рядом телефон приходит уведомление о неблагоприятном прогнозе, людей настоятельно просят оставаться дома – предсказывают грозу.

Это утро едва начавшись вышло одним из худших в моей жизни, но весь последующий остаток дня оказался в разы хуже.

Для меня, как для человека педантичного до ужаса, опоздание, безответственность, несобранность и прочие безрассудные качества были сравнимы с пожизненным клеймом неудачника. А пренебрежение временем, своим, и в частности чужим — абсолютно недопустимым.

Но сегодняшнее утро, наперекор всем понедельникам началось на два часа позднее чем обычно. И собрав воедино остатки своей пунктуальности, проклиная всё на свете, мы с коллегой Мэтью на повышенных скоростях выехали в офис.

Руководитель по отделу продаж и маркетинга в последнее время особенно пристрастился расхаживать по чужой рабочей зоне, и по закону всех жанров, руководство появляется именно в тот момент когда ты наименее подготовлен к встрече.

А учитывая как щепетильно тот относился к рабочим процессам, будучи родственником ген-директора и возомнив себе несусветную власть над работниками, проблема казалась существенной.

Однако, помимо последующих упрёков и косых взглядов на добрые час-полтора, мужчина удалился. Да и вряд-ли имел полномочия сделать что-то сотруднику не из его отдела. Но даже малейшее нежелательное внимание со стороны начальства определённо щекотало нервы.

— Джису-щи, проверь эти документы пожалуйста, — Хавон – молодая сотрудница на два года старше меня, протягивает такую ненавистную стопку бумаг. — И если всё чисто, отправь на базу, на следующей неделе должны завезти готовую продукцию.

— Хорошо. — киваю, и беру из её рук свою будущую работу на несколько бессонных ночей.

Будничные дни совершенно не вымотали меня, не вогнали в уныние или скуку. Наоборот, мне начала нравиться стабильность которая меня окружает. По утрам горячий напиток из горького шоколада, быстрый завтрак из тоста и омлета, такси в половину восьмого и работа в девять; ежедневное усердие и похвала от начальства, а по вечерам одинокая квартира и фильм жанра «ужасы».

Всё это стало слишком привычным, для того чтобы предпринимать попытки что-то изменить. Мир, который я выстроила вокруг себя – стал для меня безмятежностью, в которую я могла беспардонно провалиться с головой. Через ту ограду полную препятствий вряд-ли кто-то захочет перейти, но я не отчаиваюсь – потому что даже в отчаяние сумела отыскать комфорт. Как-будто я была рождена для того чтобы сосуществовать с самой собой. Иронично. Но раз моё предназначение таится в полном одиночестве, я не стану противиться. Не после того, как это сопротивление стоило мне всего.

Временами ко мне приходит Джинён, рассказывает об абсолютно незначительных для нас обоих вещах, связанных со школой или долгими репетициями за гитарой. Порой, мы говорим на такие темы которые действительно нам не интересны, лишь бы не терять нить разговора. В какие-то моменты нам становится всё равно на пустоту этой болтовни, только провести друг с другом побольше времени — этого достаточно.

Всегда было достаточно.

Брат кардинально меняется с каждым днём, пересматривая свои принципы, обдумывая убеждения и веру в «свободу выбора» — за которыми так слепо шёл всё время. Он учится на моих прошлых ошибках, анализируя и искренне пытаясь понять причину моего несчастья. Не каждому дано жить разрушая сформированные устои и вековые традиции, которые люди до сих пор ставят в приоритет в выборе спутников своей жизни. Джинён не был глуп, никогда. Но каждый раз смотря в его искрящиеся от жажды свободы глаза, я понимала что временами он бывает слеп, и делает ошибочные выводы.

Но, признаться честно, спустя время он умерил пыл, стал более ответственно относиться к своему положению, не делал резких выпадов в сторону истинной, но и надежд никаких не давал. Его сердце, как и прежде, всё равно тянулось к однокласснице, той дочке повара, что изо дня в день подобно учителю проверяла его знание о тех или иных блюдах. Аргументировала она это тем, что её родители ни за что не согласятся принять его, если тот не научится хотя-бы основам кулинарии. По словам Джинёна, это был их семейный бизнес. Его это раздражало, но вероятно мысль не быть вместе — раздражала сильнее.

Как эти ощущения описал сам Джинён: «Разгоняло кровь по ванам».

Его предназначенная — Кан Хесу, оказалась весьма милой и общительной девушкой, в отличие от того же Джинёна, вечно занятого игрой на гитаре и мало выходящего в люди. Как-то раз, я совсем случайно столкнулась с ней в университете, и так вышло, что я застала момент их только-только зарождающейся ссоры. Конфликта удалось избежать, однако неприятный осадок и лёгкое недовольство поведением младшего брата остались царапаться где-то глубоко внутри.

Говорить на тему предназначения с Джинёном, — это не более чем говорить со стеной или любым другим неодушевленным предметом, ответ в обоих случаях всегда идентичен. Молчание. Он не желал это обсуждать, я не хотела давить. Но когда-то засунутые внутрь чувства и недосказанность между нами со временем давали о себе знать, выходя наружу в ещё более изощренном виде.

Хесу однажды заявилась на порог моей квартиры, это был тот вечер когда Джинён особенно сильно просился остаться на ночь.

У меня не было друзей, родители никогда не приезжали ко мне, а с большей частью соседей нашего этажа я даже не была знакома. Так что внезапный звонок в дверь застал врасплох.

На пороге стояла девочка, в одной тонкой белой футболке и шортах, сильно напоминающих тренировочную форму Джинёна. Кажется она бежала сюда с последнего занятия, даже не переодевшись в повседневную одежду. Торопилась, о чём свидетельствовало и её сбитое дыхание.

— Здравствуйте, онни. — Хесу сделала низкий поклон, и поднявшись быстро проговорила: — Я могу поговорить с Джинёном?

Застыв в недоумении, я запоздало ответила ей поклоном и в приглашающем жесте указала на дверь. Вероятно, брат убьёт меня за это. Позже.

— Джинён в душе, давай подождём его в гостиной?

Хесу неуверенно переместилась с ноги на ногу, бросив неуверенный взгляд мне за спину. Зная брата, можно было предположить что она боится зайти чтобы не спровоцировать его гнев. Эта мысль досадно зациклилась в голове, и я на долю секунды опустила глаза в попытке отогнать тяжёлые думы. Одно дело когда подобные неприятные моменты всплывают в контексте с чужими людьми, и совсем другое — когда приходится признавать что твой родной человек тоже далёк от идеала.

— Я подожду тут. — она ещё раз поклонилась и натянула на себя самую лучшую из своих улыбок.

— Он обычно там задерживается, — предупреждаю я, открывая дверь ещё шире.

Хесу огляделась по сторонам, в попытке поймать что-то на чём можно было бы задержать взгляд. Казалась эта короткая беседа стоила ей больших усилий. Её глаза блестели будто захваченные самой безумной идеей, а нижняя губа периодически подрагивала.

— Не думаю что... — она посмотрела на свои руки, и тяжело сглотнула. — Не думаю что он будет в восторге. Я лучше подожду здесь.

— Тогда я потороплю его.

Оставив её стоять в коридоре, я быстрым шагом ушла в глубь квартиры и несколько раз громко ударила по двери в ванную комнату. Отклик последовал незамедлительный, Джинён вышел распаренный, в одном белом халате ниже колен и с полотенцем в руках, которым он вероятно сушил свои волосы.

— Ты чего? — недоуменно уставился он, сканируя меня подозрительным взглядом с головы до ног.

— К тебе гость.

Джинён прослеживает за моим взглядом до двери, и медленно опускает руку которой расчёсывал свои влажные волосы. Между его бровями появляются маленькие складки делающие его лицо более нахмуренным. Он чуть наклоняет голову и одними губами что-то произносит, натужно разбираю в его словах «дождь» и «больная».

Сказано без лишней агрессии, что для него достаточно противоестественно. Особенно когда это касается её.

Особенно.

Не проронив ни звука он вешает мокрое полотенце на ручку ванной двери и уходит.

Я никогда не любила вмешиваться в его личную жизнь, да и он сам множество раз давал знать что недолюбливает чужой нос в своих делах, поэтому, умерив свой пылкий интерес я кидаю грязное бельё в корзину и аккуратно выхожу в гостиную.

Здесь лучше слышно, но я не позволяю себе долго думать об этом.

Первые три едкие замечания пролетают мимо ушей, удобнее устраиваюсь на диване и воровато прислушиваюсь к чужим голосам.

— «Я много думала об этом...»

— «И что ты предлагаешь?»

— «Я верила что меня хватит на нас обоих» — и через несколько предложений: — «...Но оказывается, это не так работает»

Их голоса то обрывались, то утихали, то вовсе замолкали. А потом львиным потоком возобновлялись вновь. Тяжелый груз вины тянул всё нутро вниз, а понимание того что я не имела совершенно никакого права слышать эти слова билось где-то в горле, примерно там же где барахтались извинения готовые вот-вот сорваться с моих губ.

— «...С самого начала было обречено. Это всё я. Просто из-за своей упрямости топила до талого» — острая боль пронзает висок, зажмуриваюсь, болезненный стон вырывается прежде чем я осознаю что выдала своё местонахождение.

Эти слова до боли и ужаса знакомы.

Я знала к чему ведут такие речи. Это так чертовски сильно было похоже. Та же манера. Та же интонация. То же самое безразличие удивительно переплетающееся с безысходностью.

— «Ты как-то сказал что не выбрал бы меня, даже если бы её не было в твоей жизни» — глубоко поглащённая своими чувствами, казалось, Хесу меня даже не заметила, но я ощущала каким напряженным стал Джинён, слышала, даже по тому как он дышит, и в тот момент мою голову ни разу не посетила мысль что эта вовлеченность была вызвана не мной. Отнюдь. — «Но я бы выбрала тебя, даже если бы мне предложили выбирать из сотни и тысячи. Я бы всё равно выбрала тебя».

С трудом сглатываю, чувствуя как у меня странно перехватывает дыхание, а стук сердца исступленно отдаётся в ушах. Её смелость была поразительна, её действия итог её осознанности — то, чего в своё время не сумела сделать я.

Кажется она множество раз прокручивала этот разговор у себя в голове. Снова и снова, доводя его до идеала.

Джинён более ничего не говорит. Слов было так много, но в какой-то момент они перестали иметь какое-либо значение.

— «Но здесь это так бессмысленно» — мягкий упрёк следует после мучительно долгой паузы: — «Ты бы никогда не выбрал меня».

Её ровный голос на долю секунды вздрагивает, бессвязный рассказ выливается в суровую отповедь. И даже самый терпеливый ум можно довести до грани, — а она порой хрупкая как тростинка.

Медленно закрываю дверь в гостиную, слегка прислоняясь к ней головой. Закоулки памяти подкидывают воспоминания о прошлом в измученный мозг, словно это были картинки из сюжета короткометражки. Я прилагала усилия пытаясь отогнать необъяснимое предчувствие, плотно засевшее в моей воспалённой голове. Мыслительный процесс шёл ходуном, а ясный образ Сокджина отпечатался на внутренней стороне век.

Неописуемо красиво.

И предположительно, до ужаса больно.

Израненное сердце уже давно усвоило, что бредить старые раны о минувших днях, — не приводит ни к чему хорошему. Разве только к запоздалому раскаянию и тихой грусти у себя в комнате в двенадцать часов ночи, под глухие всхлипы и невыразимое сожаление.

Но я учусь жить. Я ищу поводы.

Я же обещала.

Закрываю лицо руками, чувствуя как коченеет моё тело от глухих голосов доносящихся из-за плотно закрытой двери. Я хватаю воздух ртом и безвольно опускаюсь на корточки, когда ощущение сдавленности в груди становится настолько невыносимым что дышать выходит тяжелее.

Холодными пальцами касаюсь закрытых век в попытке отогнать наваждение, но волнение только нарастает, а дрожь становится сильнее.

Я не знаю когда я в последний раз находилась в такой подавленности, но по ощущением, кажется, это было около семи лет назад, в тот самый момент когда я увидела его удаляющуюся спину и осознала что этот человек больше никогда не вернётся.

Растущее беспокойство забившееся в сердце бросало то в жар, то в холод. По ряду правил, мой организм не должен так остервенело реагировать на чужой разрыв связи, но почему-то, возникало ощущение что именно я в моменте пережила весь спектр отрицательных чувств и негативных эмоций вместо этих двоих. Быть может потому что моё тело осознавало что последует за этим, а может — просто потому что я ослабла с того раза, и была не готова так скоро увидеть сцену раскола.

Не существует конкретного слова или эмоции олицетворяющих разрыв связи, но когда это происходит, ты чувствуешь.

О, ты определенно это чувствуешь, каждой мышцей своего тела, каждой клеточкой плоти. Когда ты содрогаешься от чувств, а боль становится почти осязаемой.

Я никогда не была свидетельницей с того раза, как сама побывала на месте главенствующей фигуры требующей раскола, и мне ещё не доводилось испытывать этим свой организм, но видимо, прошлый опыт и сильный упадок жизненной энергии сделали меня намного более впечатлительной и восприимчивой для таких картин, когда мозг инстинктивно один за другим достаёт из омута памяти давно забытые и похороненные чувства.

По крайней мере мне хотелось верить.

Хотелось верить что они похоронены. Там, глубоко, откуда их уже не достать.

Похоронены навсегда.

Я ведь, чёрт возьми, обещала.

Резкий вздох срывается с моих губ ровно в тот момент, когда дверь открывается с едва ощутимым ударом и меня чуть отбрасывает вперёд.

Джинён хватает меня за плечи и обеспокоенно спрашивает что-то про «порядок». Кажется это было что-то вроде «Ты в порядке?» или же «Теперь мы оба в полной заднице, и абсолютно точно не в порядке». Всё что я слышу это буйное биение своего сердца и пульсацию крови в голове, бросаю взгляд на брата и запоздало осознаю что он выглядит... Слишком нормальным.

Излишне спокойным.

Так, будто они только что говорили на тему домашнего задания, а не предопределяли дальнейшее течение их последующей жизни.

— Я принесу тебе воды. — слышится уже из кухни, осматриваюсь, когда понимаю что сижу не около двери в прихожей, а на одном из кресел в гостиной комнате.

Это было сильно.

Больно.

И чертовски муторно.

— Всё хорошо? — интересуется он, протягивая мне стакан воды.

Качаю головой и слегка отпиваю: первый, второй, третий глоток. Четвертый, неполный, идёт следом, после чего пустой стакан с характерным звуком опускается на кофейный столик.

— Просто перенервничала. — отзываюсь еле слышно.

— Видно. — приподняв бровь, скептически бросает в ответ.

Мы молчим с минуту, и когда подняв глаза ловлю его взгляд, на одном дыхании выпаливаю, не сумев придержаться своего напускного безразличия:

— Что она сказала?

— Дословно? — без особого удивления, так, словно знал что я задам этот вопрос.

— Желательно.

— Что ей надоело добиваться своего места под солнцем и рыть землю руками, ради меня и моего внимания.

Он ненадолго замолкает.

— А ещё она послала меня и назвала «долбоебом».

Справедливо.

— Мы вроде как созданы друг для друга. — задумчиво вставляет между строк. — В прямом смысле.

— И..? — обеспокоенно сажусь на край дивана рядом с ним. — И что ты ответил?

— Что никогда не просил её ждать.

«Жестоко» — остаётся неозвученным.

— Я знаю что ты скажешь. — перебивает он. — Ненавижу давать бессмысленные надежды.

— Ты же понимаешь что значит «отказаться» и какие это имеет последствия? — чуть откинувшись на спинку мебели и устремив взгляд в белоснежный полоток, полушёпотом спрашиваю я. — Знаешь лучше всех.

— Если для того, чтобы самостоятельно распоряжаться своей жизнью я должен пройти через это, я готов.

И чуть погодя добавляет:

— Я ничего не испытываю по отношению к ней, она мне абсолютно безразлична так что...

— Ты просто не любишь её. Но это никогда не было безразличием.

Он вопросительно приподнимает бровь, и спустя мгновение выдавливает из себя легкий смешок.

— То что я чувствую по отношению к ней, сложно как-либо охарактеризовать. Это ниже, чем ноль.

— Вот мне, как пример, на неё действительно совершенно всё равно, но тебе никогда не было. — я почти не узнаю свой голос, охрипший и тихий, так, словно я кричала несколько часов подряд. — Просто признай это, и перестань заниматься ерундой пока это ещё возможно.

Брат театрально закатывает глаза.

— Хоть это и не любовь, как ты утверждаешь, но между вами всегда что-то есть. Отсутствие любви — не всегда безразличие, даже ненависть — одно из чувств. Есть разница между «я ничего не чувствую по отношению к ней» и «она вызывает во мне определённые чувства, но это не любовь».

— Я бы назвал это по другому. — угрюмо возникает он. — Ты слишком всё усложняешь

— Может и так. — бросаю взгляд на руки, и запоздало соображаю что мои пальцы по очереди сдирают кожу вокруг ногтей.

Хмурюсь и переплетаю их между собой.

— И что дальше?

—Дальше... Всё как и обычно. Заканчиваю школу, поступаю в хороший университет, завоевываю Ли Санхи, а там дальше, как получится...

Мои потрескавшиеся губы изгибаются в язвительной усмешке, а саркастическое «наивный» — успешно запихивается обратно в глотку, прежде чем оно успеет слететь с языка резкой и насмешливой тирадой.

Мне нужно уйти. Удалиться. Не видеть его.

Протрезветь и привести в ясность голову и мысли. Иначе будет сказано очень много лишних слов, о которых я потом пожалею.

— Я иду к себе. — чуть повернув голову назад, удрученно бормочу нахмурившемуся парню и скрываюсь в комнате подальше от суматохи. А та что в голове, та уйдёт сама.