Когда зал кофейни был убран, а пережившая двести поездов посуда была отправлена в посудомойку, Ида попросила Майю залезть на табуретку и перевести часы на пять минут вперед, а сама отыскала пульт и включила телевизор с выпуклым экраном – он стоял на шкафу для столовых приборов в углу зала. Ида оставила канал новостей и замерла перед экраном. Диктор читал экстренное сообщение, уже не первое за последние несколько дней:

«Как сообщалось, накануне вечером в результате инцидента в промышленной зоне Мегаполиса, погибла десятилетняя девочка. Еще двое военнослужащих, находящихся на посту у захваченного экстремистами здания заброшенного центра, получили серьезные резаные ранения шеи и были доставлены в реанимацию центральной больницы. На данный момент их состояние врачи оценивают как крайне тяжелое. Первый заместитель начальника Генерального штаба прокомментировал ситуацию по телефону: «Десятилетняя девочка, вооруженная бритвой, совершила акт нападения на двух военнослужащих, находящихся при исполнении обязанностей военной службы в зоне повышенной террористической опасности, вследствие чего снайпер был вынужден открыть огонь...»

Выставив время на без пятнадцати час, Майя слезла с табуретки и повернулась к телевизору. «Десятилетняя девочка... совершила акт нападения, – повторила она про себя слова диктора. – До чего же нескладно это звучит!»

На экране появилась нечеткая фотография: угадывалось изуродованное тело ребенка на бордовом снегу, угадывались рассыпавшиеся черные волосы и безумная улыбка, застывшая на изрезанных губах. На месте правого глаза зияла черная дыра, неловко прикрытая цензурой,   – выжженная снарядом затягивающая пустота, бездонный колодец.

– Зачем показывать все это снова и снова? – спросила Ида, нахмурившись.

– Рейтинги? – спросила Майя. Ида не ответила.

Диктор продолжал: «...не исключается, что стрельба могла быть спровоцирована заранее спланированными действиями повстанцев, целью которых была дестабилизация обстановки в городе. – Безэмоциональный голос, взгляд, устремленный в камеру. – В пресс-службе подтвердили информацию об издании приказа, согласно которому военнослужащие дислоцированной в промышленной зоне воинской части получили разрешение на применение оружия...»

– Что это значит? – взволнованно спросила Майя.

– Это значит, что я нашла самое неудачное место для бизнеса, – вздохнула Ида.

«...По словам очевидцев, стрельба велась из окна промышленного здания. На данный момент произведена эвакуация ближайших жилых домов, территория недостроенного бизнес-центра оцеплена, и информация о присутствии в здании вооруженных людей проверяется. Власти повысили уровень террористической угрозы в Мегаполисе до максимальной «красной» отметки. Тем временем сотни демонстрантов, протестующих против вмешательства военных, вышли на улицы спальных районов, находящихся в непосредственной близости от промышленной зоны. Для разгона несанкционированного митинга полиция применила слезоточивый газ...»

На экране замелькали кадры дерганой любительской видеосъемки: в сером дыму люди в лыжных масках и с повязанными на лицо шарфами разбивались о прозрачные щиты, в толпе плыли плакаты с кричащими надписями: «Нет кровопролитию!», «Меньше колючей проволоки, больше цветов!», «У – значит Убийство!», «Кто следующий?». В полицейские машины летели камни, бутылки и самодельные зажигательные смеси. В череде ярких вспышек промелькнул черный шлем с налепленным кем-то из протестующих окровавленным стикером: «Служу, защищаю, убиваю детей!»

– Какой ужас! – воскликнула Ида, застыв перед телевизором и качая головой. – Ты закрыла дверь?

– Да, закрыла, – устало ответила Майя. – на два замка, еще на цепочку.

– А на ключ?

– И на ключ.

Майя посмотрела на стеклянную дверцу, отделяющую «Королевство Розового Единорога!» от царства густого мерзлого мрака, дверцу, закрытую на два оборота, цепочку и ключ, но все же – такую хрупкую и ненадежную, что, казалось, следующим же ударом ветра ее обязательно разобьет на звенящие осколки. «Может быть, это все-таки какая-то ошибка? – подумала Майя. – На улице так тихо... То, что показывают по телевизору, не может быть правдой! Наверное, мы поймали эфир из какой-то другой, параллельной реальности – жуткой и далекой».

Майя долго вглядывалась в темноту за стеклом, чтобы убедиться в этом, как вдруг ей показалось – так бывает, если долго вглядываться в темноту, – что она видит чью-то тень, застывшую под потухшим фонарем, неподвижную, но напряженную, в любой момент готовую разбить стекло и заключить Майю в свои пустые объятия. Это была тень девочки с длинными черными волосами и с дырой вместо правого глаза. Девочка улыбалась и красные капли стекали с ее подбородка, падая в снег. Майя тут же отвернулась от двери – от этого видения ей стало не по себе.

– Я устала, – сказала Майя, – пойду наверх, приму душ и лягу спать пораньше.

Ида кивнула. Майя медленно подошла к лестнице и замерла, поставив одну ногу на ступеньку.

– Ты будешь здесь?

– Да, посмотрю еще немного. Все равно я вряд ли смогу сегодня заснуть, – сказала Ида и повернулась к Майе. – Не волнуйся, все будет хорошо. «Дева-воительница» никого к тебе не подпустит!

Майя улыбнулась. «А ведь и правда, – думала она, поднимаясь по лестнице, – что бы я делала без Иды? Я ей все-таки небезразлична, хоть ей и нечем мне платить. Она действительно так похожа на старшую сестру, или на лучшую подругу, как будто вырезанную из одного из этих ситкомов с шумным закадровым смехом и вклеенную ярким пятном в коллаж моей жизни. А еще, кажется, в Иде есть что-то от сфинкса. Недремлющий страж, охраняющий мой сон, с головой женщины и телом льва, крыльями орла и хвостом кого-то еще... надо будет обязательно сказать Иде об этом утром: «Ида, ты так похожа на сфинкса, а я – на сушеную мумию, которую ты так оберегаешь!» И Майе стало вдруг так легко и беззаботно оттого, что на рассвете она опять увидит лицо Иды. Ида, разумеется, чуть нахмурится, выслушав слова Майи, и спросит с серьезностью и беспокойством: «Ты что, заболела?» А Майя ответит: «Конечно, я смертельно больна уже три тысячи лет!»

Майя легла в постель в половину второго и еще долго вслушивалась в доносящиеся снизу звуки включенного телевизора – перед тем, как заснуть. Они все не прекращались, тянулись – один за одним – бесконечным дребезжащим составом; а глаза уже сомкнулись, выхватив напоследок кадр стекла с морозным рекурсивным узором, порозовевшим от недремлющей вывески; этот узор размножился и преобразился в сплетения розовых вен на ее веках; острые лопатки разрезали простыню и коснулись двух желтых сплошных полос на пустынной проезжей части.

Ей снилось, что она была на концерте, и музыкант с длинными пальцами играл для нее на гитаре, но звук был такой далекий и тихий, что Майя едва могла разобрать печальную мелодию, затаившуюся в грубом перегрузе. Чучу сплела паутину на алмазных колках, лады покрылись инеем и примерзли к струнам; музыкант хрипло кричал в микрофон, заглушая гром оторвавшихся от земли, поднявшихся в воздух бурых левиафанов товарных вагонов – они парились на тысячах ржавых оборванных нитей рельс, превратившихся в трели лопастей вертолетов. И мимо сфинксов, утопающих в песке, сквозь помехи эфира; сквозь дикие шаманские ритмы барабанов, наложенные на глухие удары толпы о прозрачные щиты на улицах в огне и дыме; сквозь безэмоциональные речи дикторов и репортажи взволнованных корреспондентов – до слуха Майи все же донесся голос музыканта: «Отправьте меня на бойню!» Тут же раздался предупредительный выстрел – сначала в воздух; и вагоны посыпались на землю. Под прицелом, в лучах ослепительно белых софитов, музыканты поспешно сматывали кабели и увозили колонки с крыши недостроенной башни под открытым огнем. «Мятежный дух, Пандоры сон, отравленные стрелы... Пламенное объятие зимы в твоем флаконе!»

Ида растолкала Майю. Она сбивчиво начала шептать что-то ей на ухо, схватила за руку, попыталась вытащить Майю из постели.

– Неужели утро наступило так скоро? – медленно проговорила Майя из-под одеяла и улыбнулась. – Я хотела сказать тебе что-то на рассвете, но теперь никак не могу вспомнить, что именно...

«Я – сонная муха на подоконнике, – пронеслось у Майи в голове, – а Ида – стрекоза... нет, было же что-то еще? Я точно должна была сказать что-то про хвост...»

– Вставай быстрее, иди посмотри! – говорила Ида. Ее слова с трудом пробивались сквозь баррикады из скомканных мыслей и проникали Майе в голову острыми иглами.

В комнате зажегся яркий свет, и Майя зажмурилась. Ида потянула ее за собой. В следующей сцене – Майя не успела опомниться – они уже бежали по ступеням, и Ида держала ее за руку, из-за чего Майя – растерянная – едва не споткнулась.

– Да что случилось?

Они остановились перед телевизором, и Ида дрожащим пальцем ткнула в экран. Майя подняла глаза, и сон наконец отступил.

– Сколько сейчас времени? – спросила Майя.

– Почти три часа ночи, – бормотала Ида. – Я смотрела новости: там из шланга разгоняли демонстрацию, а еще кто-то из протестующих забрался на крышу недостроенного бизнес-центра; и вертолеты летали в небе, и были слышны выстрелы, и крики... А потом вдруг все стихло, и тут – появилась ты, Майя!

Сквозь призму экранной ряби они смотрели, как с неба на крышу высотного здания осыпались белоснежные перья. Актер в образе демона – с залаченными наверх волосами, раскрашенный, как глэм-рокер из семидесятых, окруженный дюжиной ангелов, – проводил пальцем по подбородку Майи и после наигранного томного взгляда страстно целовал ее в бледную шею. Бесцеремонный, слишком настойчивый, продающий – крупный план; вульгарно и чрезмерно, напоказ. Майя едва заметно улыбалась и закрывала глаза, ее губы дрожали. Городской пейзаж на заднем плане затрясся, декорации сменились – из-под земли высились хрустальные замки, их башни рушились, ледяная черепица таяла и прозрачными каплями улетала в кроваво-красное небо. Другие девушки обезумели от ревности и накинулись друг на друга. Белое перо, запутавшееся в волосах Майи, задымилось, и из мерцающей искры готово было в любой момент возгореться пламя.

– Silver Nine: Diabolic Impulse – почувствуй жгучую страсть этой зимой! – произнес мужской голос после затемнения.

На этом рекламный ролик закончился. Майя опустила глаза – почему-то ей стало очень стыдно. Только теперь она заметила, что они с Идой держались за руки все это время.

– С ума сойти, Майя, – проговорила Ида с широко открытыми глазами. – Это же ты! В телевизоре!

– Похоже на то.

Ее голос прозвучал неуверенно. Майя надеялась, что эту рекламу вообще не пустят в эфир. «В любом случае в такое время ее никто не увидит, пусть даже они скупили все ночные рекламные блоки, – успокаивала себя Майя. – Я была бы счастлива, если бы никто ее не увидел. Как же смешно и глупо все это выглядело!»

– Так ты что, теперь звезда? – Ида рассмеялась. – Не может быть, да ты ведь покраснела!

Майя попыталась улыбнуться в ответ.

Весь остаток ночи она ворочалась под восклицательным знаком – ей так и не удалось заснуть до самого рассвета. Майя вспомнила ту уродливую старуху на станции, вспомнила ее жуткий хохот – пугающий, необъяснимый, доносящийся из самых темных глубин веков отголоском страшных преданий; и представила, как ведьма и теперь смеется над ней, увидев в рекламном ролике по телевизору.

Kao wa rippa shikashi nakami wa nee(1)

«Бездарная шлюха!» И последний слог превращался в раскаты грома, гремел в ушах всего мира ужасным приговором. Смех отвратительный, сухой, словно кашель туберкулезника. Хрустальные замки рушились у Майи в голове, и она все отчетливей слышала звон хрустального графина...

__________

(1)Красивое лицо, но внутри – пустота [яп.]; The Gazette – Hyena