Я всегда даю время своим клиентам, чтобы они покаялись в своих поступках, и у меня были все данные. Терпение — залог успеха. Но здесь нужно не передержать. Когда клиент не идёт на контакт, то я иду к нему. И сейчас я направляюсь в клуб, потому что достаточно ждала Шейда. На часах начало двенадцатого, а хорошие мальчики в это время уже спят, потому что завтра в школу. Шейд не оставил мне выбора. Хотя признаюсь, что ещё два часа назад я собиралась выехать в Милуоки для того, чтобы вытащить из клуба Шейда за шкирку прямо в трусах. Мне не нравится то, что он там работает. Это незаконно.

Подъезжаю к клубу и замечаю женщин, стоящих у входа. Так, я не собираюсь ждать своей очереди, поэтому уверенно подхожу к входу и достаю двадцатку.

— Я самый выгодный клиент вашего клуба. Спроси Тень, — шепчу быстро на ухо охраннику и аккуратно вкладываю двадцатку ему в руку. Мужчина на секунду замешкался, а потом расплывается в улыбке и пропускает меня внутрь. Если вчера я думала, что здесь много людей, то сегодня их уйма. Заняты все места даже за баром, я не уже говорю о столиках и о самом танцполе. Оглядываю клуб в поисках Шейда, но его нет. На сцене выступает другой танцор. Пробираюсь к бару и распихиваю людей. Вчерашний бармен замечает меня, и я маню его к себе.

— Где Шейд? — шиплю я.

— Понятия не имею, о чём ты, — пожимает плечами парень, но глаза его выдают. Он боится моего вопроса.

— Давай упростим друг другу жизнь. Ты мне говоришь, где Шейд, я не устраиваю здесь скандал. И ты знаешь, почему я собираюсь его устроить. Где этот гадёныш? — злобно цежу я.

— Хм, — парень поворачивается и показывает другому парню его заменить. — Пойдём. Мне проблемы не нужны.

— Хороший мальчик, — удовлетворённо киваю я. Мы вместе пробираемся сквозь толпу и поднимаемся по винтовой лестнице на второй этаж.

— Его приватная комната под номером три, — указывает парень на одну из дверей.

— Отлично.

— Но там клиент, туда нельзя. Хотя бы подожди, когда он закончит.

— Ещё чего. Шейд кончит, когда я этого захочу. А сейчас я точно этого не хочу, — отрезаю. За две секунды из терпеливой сучки я превращаюсь в Халка, готового крушить всё вокруг. Поверить не могу! Меня безумно злит и раздражает то, что Шейд здесь и ублажает какую-то старую, жирную стерву, пришедшую изменить своему мужу! Извращенец мелкий!

Я быстро распахиваю дверь, которая не издаёт ни звука. Но зато здесь достаточно музыки, присущей Шейду. Только он выбирает такие странные композиции. Ладно, мне нравится выбор песен, я их никогда не слышала, и сама бы потанцевала или занялась сексом. Да, есть такая музыка, которая возбуждает и побуждает к сексу. Сейчас играет именно такая мелодия.

Проскальзываю в небольшую, даже тесную комнату и остаюсь незамеченной в полумраке. Меня никто не заметил. Ещё бы. Когда перед тобой танцует накаченный, красивый и молодой парень в одних обтягивающих его член стрингах, то не до этого. Господи, какой ужас. Я сама пялюсь, словно заворожённая на Шейда, двигающего бёдрами прямо перед носом женщины. Я не вижу его лица, но зато вижу, как она хватает его за упругие ягодицы и сжимает их. Меня сейчас вырвет. Шейд отрывает руки клиентки от себя и кладёт их на свой пресс. Он идиот?

Мне хочется прямо сейчас подойти к нему, схватить за ухо и вывести из этой комнаты, а эту жалкую сучку засудить к чёртовой матери. Но я ведь терпеливая. И я терплю, когда номер закончится. Хотя чему здесь заканчиваться? Шейд уже абсолютно голый, и мне нельзя смотреть на его член. Я его опекун, и у нас уже был секс. Но мне нужно вспомнить, был ли он, верно? Я должна воспроизвести в голове все события той ночи, поэтому пялюсь на член Шейда. Он гладит себя женскими руками и, кажется, сейчас дамочка кончит. Ей-богу, её восторженные крики мешают мне вспоминать. Может быть, и наблюдать. Ладно, признаю, Шейд двигается отлично. Его движения имеют пластику, грацию и мужскую резкость. Он грубый. Довольно грубый, чтобы хотеть его. Шейд хватает женщину за затылок, и я вижу её профиль. Господи, как ему не противно? Нет, я не против разной внешности. Все люди красивы и тому подобное, но, чёрт возьми, он же проворачивает это дерьмо с каждой. Сколько их было? Сотня, не меньше. Ему не надоело?

В самый горячий момент, когда Шейд в маске приближается своим лицом к губам клиентки, музыка обрывается. Вот же сукин сын. Он идеален. Разочарование написано на лице женщины, когда Шейд целует её руку и помогает ей подняться.

— Я хочу ещё. Мы можем продолжить? — откровенно скулит она, царапая ногтями его грудь, пока Шейд ведёт её к двери.

— У меня всё время на эту ночь расписано, но приходи завтра, и я буду твоим. — Лживый маркетинговый ход. Закатываю глаза и жду, когда дамочка свалит, а она цепляется за его руку, умоляя, ещё немного задержаться здесь. Она вкладывает ему в руки деньги и обожает его всем своим телом. Шейд, наконец-то, закрывает дверь и глубоко вздыхает. Он смотрит на деньги, держа их в руках, и я точно знаю эту ухмылку, полную удовлетворения.

Я резко выхожу из темноты и вырываю деньги из его руки.

— Какого хрена? — орёт он, а потом видит меня.

— Того самого. Живо домой, — приказываю, пряча быстро деньги в бюстгальтер.

— Думаешь, я туда не залезу? Я уже был там, — хмыкает Шейд и снимает маску.

— Думаю, что ты прямо сейчас возьмёшь свои яйца в руки и пойдёшь одеваться, а затем сядешь в мою машину, как послушный мальчик, и я отвезу тебя домой. Ты меня понял? Живо! Я не собираюсь задерживаться в этом гадюшнике, — толкаю его и распахиваю дверь, за которой собралось несколько парней. Видимо, бармен позвал их на выручку Шейду. Ничего.

— Я никуда не поеду. Я работаю! — Шейд выскакивает за мной.

— Ах да, твоя работа. Незаконная работа, это раз. Два, ты несовершеннолетний. Три, ты занимаешься проституцией. Четыре, не думаю, что владелец клуба захочет сесть в тюрьму из-за тебя. Ты лишь мясо для него, и если я сделаю один звонок...

— Конечно, хватит, Лаура. Ты никто теперь. Ты ничтожество и такое же мясо, как и я. Ты больше не имеешь лицензии, — издевательски смеётся Шейд.

— Ты прав, у меня нет лицензии для того, чтобы прямо сейчас составить иск в суд, но у меня есть право гражданина Соединённых Штатов позвонить в полицию и сообщить о том, что здесь происходит. А также, как очень взволнованный гражданин Соединённых Штатов, я сильно обеспокоена детской проституцией, и это ещё одна уголовная статья. Да, ты можешь быстро сбежать отсюда, но у меня есть видеозапись твоего танца и твоё свидетельство о рождении, а также вещественные доказательства, как и татуировки на твоём теле быстро выдадут тебя. Поэтому, мой милый мальчик, у тебя нет выбора. Ты прямо сейчас едешь домой. Тебе ясно? — Пристально и зло смотрю на Шейда, он же ненавидит меня. Ничего, наши чувства взаимны.

— А если кто-то из вас против или решит, что я шучу, то у меня есть юрист. Барри с радостью поможет мне и воспользуется своей юридической лицензией, чтобы закрыть, к чёрту, это место. Вы ведь этого не хотите, правда? Вы хотите работать и дальше, поэтому советую убедить Шейда немедленно ехать домой. И если я узнаю, что его сюда пустили, то больше не буду приезжать с предупреждением, а сразу же начну действовать. И да, Шейд, даже сидя в тюрьме, я могу уничтожить это заведение. Так что пошевеливай своей задницей, я устала. Думаю, вопросов больше нет? — Разворачиваюсь и направляюсь к лестнице под недоумённые взгляды всех присутствующих. Так тебе, наглая задница. Шейд просто не понимает, с кем решил спорить.

— Шейд, уходи.

— Но...

— Шейд, уходи! Мне не нужны проблемы в клубе! Ты больше здесь не работаешь!

— Сука ты, Лаура! Пусть тебя посадят!

Теперь я счастлива.

Тихо смеясь себе под нос, выхожу из клуба и сажусь в машину, ожидая, когда вылетит разъярённый Шейд. Не проходит и пятнадцати минут, как он оказывается на улице со спортивной сумкой в руке. Он в ярости. Его трясёт от ярости. Ничего. Он всего лишь мальчишка. Мальчишка, с которым я переспала. Чёрт. Просто не думать об этом.

— Какого хрена, Лаура?! Ты унизила меня перед ребятами! Ты лишила меня работы! — орёт он, хлопая дверью.

— Это была незаконная работа. И тебе, должно быть, плевать на то, что о тебе подумают. Хотя ты сам виноват. Барри тебя попросил довольно вежливо вернуться домой, я же совсем невежлива. Запомни это, — резко отвечаю я.

— Ты сука. Я ненавижу тебя. Надо было тебя придушить вчера. Если бы я знал, кто ты такая, то так бы и сделал, — злобно цедит он.

— Упс, время ушло. Теперь это угроза моей жизни, и это тоже статья. Ты будешь аккуратен в выражениях, Шейд, и смой этот ужасный макияж. — Я копаюсь рукой в кармашке на боковой панели, нахожу и бросаю в него пачку с мокрыми салфетками.

— Поскорее бы тебя посадили, — бубнит он.

— Всё может быть намного проще, Шейд. Мы потерпим друг друга пару дней, я исполню свой долг, и затем забудем друг о друге. А пока ты следуешь моим правилам и требованиям.

— Ни черта. У меня своя жизнь, и ты не имеешь права лезть в неё.

— Увы, дружок, у меня есть официальное разрешение портить тебе жизнь. Я его отксерокопировала и поставила в рамочку в твоей комнате, — сладко улыбаюсь ему.

— Что? Ты лазила в моих вещах?

— Немного изучила дом.

— Ты не имела права! Это моя комната! Это мой дом!

— А где ты был, чтобы не дать мне войти в него? И, к слову, у меня и на дом есть такая же бумага, которая подтверждает владение им.

— Сука! Блять, вот ты сука! — орёт Шейд и дёргается в кресле. Он хватается за голову и сжимает пальцами свои волосы.

— Не надо, лысый ты вряд ли будешь таким же привлекательным. Расслабься, Шейд, мне плевать на тебя, но я предпочитаю всё делать по закону.

— С каких пор? Тебя арестуют!

— С этих самых. Теперь я должна вести себя идеально. Что я и делаю. Мне это тоже не нравится, но я твой опекун до тех пор, пока Барри не заберёт тебя. Так что терпи, малыш. Терпи, ты меня тоже бесишь. Ты наглый, избалованный гадёныш.

— Я лично обращусь в опеку и лучше буду жить в приюте.

— Вряд ли тебе там понравится. Ты знаешь, что приют для старших детей — это то же самое, что и колония для несовершеннолетних? С твоим характером ты быстро станешь их шлюхой. Они тебя сломают, заставят продавать наркотики, бесчисленное количество приёмных семей, в которых тебя тоже могут насиловать. Шейд, я всё это видела и даже ещё хуже, поэтому лучше мой вариант. Тот, где мы ведём себя разумно. Идёт? — Я бросаю на него быстрый взгляд.

Шейд стонет и скатывается по сиденью вниз.

Кажется, он уловил мою мысль. Конечно, я вру. Мне выгодно подружиться с Шейдом, чтобы использовать его в будущем на судебном заседании, когда меня будут обвинять.

Я благодарна Шейду за то, что мы в полном молчании доезжаем до дома. Он больше не возмущается, а залипает в телефоне. Это мне тоже на руку.

— Я переночую у Барри, — бросает Шейд, когда мы выходим из машины.

— Нет, ты будешь ночевать здесь, — качаю головой и указываю на дом.

— Нет, я сказал. Я не буду там ночевать, — огрызается он, закидывая на плечо сумку.

— А мне плевать, что ты хочешь. Ты делаешь всё так, как я скажу. В дом. Живо. — Я иду по дорожке.

— Нет! Я не войду туда! Моей матери тоже было плевать на мои желания, как и тебе. Но ты не моя мать. Ты временная сука в моей жизни, и я шлю тебя на хрен.

Оборачиваюсь и тяжело вздыхаю. Это будет долгая ночь.

— Ты идёшь в дом, Шейд. Это не обсуждается. Я не останусь в этом доме одна! Я твой опекун, и ты обязан следовать моим требованиям! А ну-ка, стой! — кричу я, когда Шейд безразлично разворачивается и идёт по тротуару абсолютно в другую сторону.

— Я вызову шерифа прямо сейчас! И он заставит тебя войти в дом, понял? А тебе нельзя ругаться с шерифом, Шейд! Остановись, я сказала! — Мои слова имеют воздействие на него. Парень останавливается и недовольно смотрит на меня.

— Нет, я туда не войду. Если тебе так принципиально видеть меня и облизываться, то я буду спать в твоей машине. По рукам?

— Я не облизываюсь на тебя! — возмущаюсь.

— Это всё, что ты услышала, Лаура? Это доказывает, что это именно так. А мы знаем, что было вчера, и уж точно никому не понравится факт насилия со стороны опекуна. Ты сгниёшь в тюрьме, — довольно тянет он.

— Ублюдок. Мы даже знакомы не были, это раз. Два, ты идёшь в дом. Три, не устраивай сцен на улице, как малыш, которому нужно подтирать зад. Ты же взрослый. Ты же трахаешься за деньги. Ты же настолько самостоятельный, что нарушил несколько законов. Так вот, раз ты такой взрослый, то прекрати истерить на улице.

— Я не пойду туда! Чем тебе твоя машина не нравится? Мне не привыкать! — орёт он и тычет в мою машину.

— В дом, — шиплю я, приближаясь к нему.

— Нет, — он упрямо качает головой.

Достаю деньги из бюстгальтера и заманиваю его.

— Отдам, если ты зайдёшь в дом.

— Серьёзно, Лаура? Я же не собачка. Ты бы мне ещё косточку бросила.

— Я тебе, вообще, собиралась будку купить, но, оказывается, так нельзя. Поэтому в дом. Брось, разве тебе не нужны деньги?

Шейд бросает взгляд на деньги, и его глаза горят от жажды взять их, а потом он смотрит на дом за моей спиной, и его взгляд угасает.

— Нет. Мне они не так нужны. Оставь себе, ты же нищая теперь.

— В дом, Шейд. Я не разрешаю тебе уходить к Барри, как и спать в машине. У тебя есть своя кровать, — настаиваю я.

— Нет, я сказал! — орёт он, злобно бросая сумку на тротуар.

— Почему нет? Что тебе не нравится? Ты взрослый мальчик, и уже поздно устраивать истерики, падая на пол! Хочешь быть взрослым, так веди себя, как взрослый! В дом я тебе сказала! — повышаю голос.

— Ты что совсем тупая, Лаура? Я не могу войти в этот грёбаный дом! Я, мать твою, не могу туда войти! Я смотреть на него не могу, ты, тупая сука! Там умерла моя мать! Там! В нескольких метрах от меня она умерла, и я её нашёл! Я! Я не могу видеть этот дом! Я не могу! — Наконец-то. Из Шейда вырываются эти слова и честное признание с огромной болью. Его глаза начинают блестеть от слёз. Мне жаль его, но я только начала.

— Слышала? Я не могу войти туда, а о том, чтобы спать в кровати, как в ту ночь, я даже говорить не собираюсь! Довольна? — Шейд яростно и быстро наступает на меня, но я вскидываю подбородок.

— Я знаю, — спокойно говорю.

— Что? Ты знаешь? Ты знаешь о том, что я не могу пересилить себя и войти в этот дом? Ты знаешь, что мне больно, и всё равно заставляешь меня идти туда? — шепчет с ненавистью он.

— Конечно, я знаю, Шейд. Я ведь юрист. И я не была бы хорошим юристом, если бы не понимала невербальные знаки людей об их страхах, боли и опасениях. Я изучала психологию шесть лет и после университета брала дополнительные курсы, поэтому знаю, что ты чувствуешь, — отвечая, касаюсь его щеки и провожу по его гладкой коже. Его глаза полны страданий из-за моей жестокости.

— Ты издеваешься, да, надо мной? В тебе нет ни капли сострадания? Я для тебя что, действительно, кусок мяса? Я живой, твою мать! Я живой! И моя мать... она не считалась со мной, как и ты. Она решила за меня, как мне будет лучше. Мне хорошо сейчас? Нет! Мне нехорошо! Я не для этого занимался проституцией, чтобы найти её мёртвой! Я не для этого пахал с четырнадцати, чтобы она вот так решила всё за меня! И ты ещё смеешь смеяться мне в лицо? Да ты...

— Шейд, — я обхватываю его лицо ладонями и крепко удерживаю его голову. Мне больно за него. Этот парень намного сложнее, чем казалось, на первый взгляд. Он ранен, а я прекрасно знаю, что это такое, когда тебя бросают на произвол судьбы и ещё ставят в рамки.

— Послушай, Шейд, я не смеюсь тебе в лицо. Я пытаюсь тебе помочь. Ты не сможешь бегать от самого себя всю свою жизнь. Чем дольше ты отодвигаешь момент встречи со своей болью, тем хуже тебе. Поверь мне, надо принимать факты такими, какие они есть, а потом уже думать о том, что будет дальше. Тебе больно, потому что ты обижен и потерял человека, которого любил. И я знаю, что это такое. Слышишь? Я знаю. Я тоже потеряла родителей и сестру. Я тоже осталась одна во всём этом мире, который ненавидел меня, как и я его. Посмотри, меня до сих пор все ненавидят, и совсем не важно богата я или нет. Я ненавижу себя и не хочу, чтобы ты ненавидел себя тоже. Ты должен продолжать жить, потому что ничего не изменится, если будешь бунтовать против себя. Джил не воскреснет, если ты будешь продавать себя и подвергать опасности. Шейд, не сдерживай в себе боль, будет хуже. Хотя бы с собой будь честным, иначе ненависть к себе тебя сожрёт. Посмотри на меня. Я плохой пример. И сейчас ты не один. Ты не один, Шейд.

Крупные слёзы собираются в его глазах. Он пытается бороться с собой, вырваться из моих рук, и мы боремся, а потом он кричит от боли. Он кричит так громко, что даже сигнализация на моей машине срабатывает, и я уверена, что соседи всё видят. Но мне всё равно. Боль вырывается из его груди, как и горе. Мне удаётся удержать Шейда в своих руках, и он сползает на траву, цепляясь за меня. Ему сложно показывать искренние эмоции, как и мне. Он никому больше не верит, как и я. Он одинок и брошен. Поэтому я прекрасно понимаю все его чувства. Для меня уже поздно, а для него нет. И пусть я не тот человек, которому ему следовало открыться, но сейчас я рядом с ним и... поступаю неправильно. Я использую Шейда, и мне стыдно. В эту минуту мне очень стыдно за своё безразличие к его боли, за то, что я вела себя, как сука, и не сразу поняла, что его агрессия — это скрытая боль. Надо было всего лишь вспомнить себя в прошлом.

Мы сидим на траве. Я прижимаю голову Шейда к своей груди, а он тихо плачет.

— Я же... я же старался, Лаура. Я старался, клянусь. Я учился, работал. Продавал травку, чтобы мама больше отдыхала. Я каждый день старался помогать ей во всём. Почему она так жестоко поступила со мной? — с горечью в голосе спрашивает Шейд.

— Порой люди считают, что их решения верные, но они забывают спрашивать тех, кого коснутся их решения, хотят ли они такого исхода. Увы, люди эгоистичны и трусливы. Все мы такие. Вы мы дерьмо, Шейд. Но есть люди, которые боятся бороться. Джил была одной из них. Она испугалась сложностей и ушла в сторону. Она всегда так делала на моей памяти. Джил избегала конфликтов. Она уходила вместо того, чтобы защищаться и отстаивать своё. Она считала, что лучше промолчать и сделать по-своему. Думаю, Джил просто хотела избавить тебя и Барри от мучений и проблем. Она, наверное, думала, что помогает вам, — тихо отвечая, глажу его по волосам.

— Но мне больно, Лаура. Мне больно. Меня бросили все. Отцу я никогда не был нужен. Мать покончила с собой. Мне больно.

— Я знаю, малыш, я знаю. Боль не пройдёт. Пусть тебя уверяют другие, что станет легче. Нет, не станет. В какие-то моменты тебя будет накрывать из-за одиночества, и ты будешь злиться. Тебе будет больно, Шейд, но ты научишься жить с этой болью и пустотой. Ты научишься жить, раненым теми, кого ты любил. Это неизбежно. Это наш опыт, Шейд, и мы должны пройти его, принять и двигаться дальше. Мир одна большая помойка, и в нём нет ничего хорошего. Любовь причиняет боль. Именно она делает нас бесчувственными, циничными и чёрствыми. Но кому-то везёт. Кто-то счастлив в любви, но и их предают. Я так часто это видела. Мужья изменяют жёнам. Жёны подставляют своих мужей. Дети убивают родителей. Родители продают детей. И так постоянно. Тебе больно, Шейд, и это нормально. Нет ничего плохого в боли. Боль делает нас сильнее. Боль — это наш опыт, и если мы испытываем её, то значит, выучили урок.

Шейд отпускает меня и садится на траву. Он опирается на согнутые колени локтями и вытирает своё лицо растянутой и выцветшей майкой, хотя она ему чертовски идёт. Он безумно сексуален в ней.

— Я не ребёнок, — резко говорит Шейд.

— Я это точно заметила, — хмыкаю и сбрасываю туфли.

— А что ещё ты заметила? — прищуривается он.

— Что у тебя, принцесса, тушь потекла. В следующий раз я дам тебе свою, она водостойкая.

— Пошла ты, Лаура, — слабая улыбка появляется на его лице. Я пихаю его в бок, и он делает то же самое.

— Может быть, рискнём, а? Я боюсь одна находиться в этом доме. Я без тебя не справлюсь, Шейд. Пожалуйста, не бросай меня здесь одну, — прошу его. Хотя это чушь. Я спала и не в таких жутких местах. Но моя задача — вернуть его домой и выиграть дело в будущем.

— Ты можешь убрать все фотографии мамы из дома?

— Хорошо. Я это сделаю, но не в фотографиях дело. Ты не простил её за то, что она обманывала тебя и разрушила твои мечты. Она разочаровала тебя, Шейд. Но она была твоей мамой, и тебе нужно её простить и отпустить. Поверь мне, так проще жить. Не всегда нам везёт, но если сменить угол зрения, то можно увидеть много интересного, что позволяет нам двигаться дальше. И мне поможет двигаться дальше сейчас что-нибудь очень крепкое.

Поднимаюсь с травы и иду к машине. Из багажника я достаю пакет, в котором гремят бутылки, и качаю им в воздухе.

— Ты же в курсе, что я несовершеннолетний, и сейчас ты собираешься споить меня? — усмехается Шейд.

— Знаешь, меня и так посадят пожизненно. Поэтому какая разница? Завтра, вероятно, я уже буду носить оранжевое, но замечу, что мне идёт этот цвет, — пожимаю плечами и направляюсь к дому.

— Золушка, ты туфельки потеряла. Принцев здесь не водится, — летит мне в спину, и я, улыбаясь, оборачиваюсь к Шейду.

— Малыш, я оставила тебе хлебные крошки, чтобы ты нашёл меня по звону бокалов.

Шейд откидывает голову и смеётся. Вот так. Я молодец. Теперь осталось совсем немного. Выпить. Много выпить и проснуться в другом мире, в котором всё будет хорошо. Кошмары ведь когда-нибудь заканчиваются, правда?