Дженни

День потянулся за днем. Они все были друг на друга немного похожи, оставляя после себя ощущение некого сюрреализма – одна (иногда вдвоем) в огромном доме днем, я чувствовала себя домохозяйкой со стажем. Совместный завтрак, беседы ни о чем и обо всем. Уборка, покупки, готовка, уборка, ремонт. Совместный ужин, насмешливые похвалы моим кулинарным талантам. Снова уборка. Наведение порядка, на удивление, всерьез меня увлекло. Этот старый дом был действительно красив, и мне нравилось наблюдать, как проступает эта красота под моими руками. Нравилось сдирать тряпки с портретов и картин, разглядывать фотографии. Было жалко раритетной мебели, побитой временем, молью и мышами. Последние, кстати, урон хозяйскому имуществу наносить перестали. Об этом, очевидно, позаботилась новая хозяйка дома. Уже на третий день нашего пребывания здесь, ласка вспомнила, что это не она, а мы – вредители и завоеватели, и я, зайдя на кухню, обнаружила коричневую кисточку хвоста, торчащую из разодранного пакета с хлебом. Спустя мгновение оттуда высунулась узкая мордочка с глазами-бусинками. Зверь окинул меня оскорбленным взглядом – «ну, и где нормальная еда?» – и удалился, еще раз осуждающе глянув на меня из окна.
Я опустила руку с полотенцем и пошла доставать из холодильника мясо. Скоро Тэхен вернется, а ужин еще не готов. А то, что после готовки под крыльцом оказалось несколько мелко нарубленных обрезков – так это чистая случайность! Когда надоедало дома, я уходила в оранжерею и упоенно откапывала в ней то, что еще может пригодиться по жизни – и среди сорняков и прочих дикорастущих находила много интересного: от полезных домашних травок до занятных магических. Вопрос с соседями носорог действительно уладил. Уж как – мне неведомо. А может, до них просто дошло, что за мой суд судить потом уже их будут. Меня, конечно, обливали презрением всякий раз, стоило показаться на улице, но дальше этого дело не заходило. Воспользовавшись тем, что финансовой отчетности Ли не требует, я-таки записалась в районную библиотеку. Она не могла похвастаться широким выбором художественной литературы, зато имела архив. А в архиве – огромные папки с газетами за прошедшие три года. Впрочем, меня интересовали только новости последнего года, в особенности – все, что касалось подавленного темного Восстания. Темным в изоляторе газет не давали. Своеобразная форма наказания и страховка – отрезать от связи с внешним миром, поместить в информационный вакуум, а там смотреть, какую пользу из этого можно выжать. Я не интересовалась новостями о «единомышленниках» даже у соседок по камере, не говоря уже о юристе. Ким Дженни – прилежная девочка, бесконечно далекая от всего этого и мечтающая только оказаться уже на свободе, вернуться к прежней тихой жизни. Однако сейчас мне нужно было знать. Кто казнен, кто заключен, кого нет ни в тех, ни в других списках. И есть ли среди них те, кто знал меня-маску или меня-под-маской. Браслеты на руках давили на психику сейчас куда больше, чем за стенами изолятора. Мне казалось, я привыкла к ним за год, но нет. В быту без магии я чувствовала себя калекой. А вот с какой стороны подступиться к избавлению от этой досадной помехи, пока не знала. Впрочем, в пучину уныния меня это не вгоняло. Всегда найдется тот, кто что-то где-то слышал, что-то где-то видел, кого-то где-то знал. Надо просто найти этих «кто-что-кого». А такое дело требует просто-напросто времени и терпения. И того, и другого у меня навалом. Так что я читала газеты, восстанавливая потерянный год, и вычеркивала одно за другим имена тех, кто мог бы приблизить меня к свободе. Дело двигалось медленно. Я боялась пропадать целыми днями в библиотеке – светлый не всегда уезжал надолго, а пару раз возвращался совершенно неожиданно, и мне не хотелось бы объяснять ему, где меня носило несколько часов. Домой брать газеты тоже не рисковала – мало ли, как он расценит мой интерес к прошлому и кому о нем доложит. Так что я выкраивала на библиотеку пару часов в день, а остальное время занималась домом. А вечерами… Я сама не понимала, почему, но вечерами я не уходила в свою комнату, а оставалась с Тэхеном в гостиной, мы занимались каждый своими делами, а иногда – играли в шахматы.

– Что это? – вдруг спросил Тэхен, кивнув на мою левую руку, лежащую возле доски. Я покосилась вниз и торопливо спрятала кисть под стол – на ней красовалась парочка свежих укусов – ласка подношения принимала благосклонно, но за попытки наладить тактильный контакт приходилось давать взятку собственной кровью.

– Ерунда. Поцарапалась. Светлый хмыкнул.

– Ты в курсе, что в старину ласки были довольно распространенными домашними животными? Еще до кошек. Они легко приручались и прекрасно справлялись с отловом мышей. Правда, параллельно отлавливали и кур. А еще донимали лошадей.

– А лошадей-то каким образом? – удивилась я, даже не особенно оскорбившись на то, что меня так легко рассекретили.

– Они любят слизывать кристаллы соли и пот с лошадиных шкур, поэтому забираются в гривы, щекочут, устраивают бедолагам нервный срыв и бессонницу, – светлый ухмыльнулся. 
– Может, слышала – домовой лошадям косы заплетает. Так вот этот домовой – ласка. Знаешь, как принято было спасаться? В конюшню заводили козла. То ли от нечисти, то ли от ласки – с ним ни те, ни эти не дружат.

– Наш человек, – пробормотала я в сторону. – Любит потных жеребцов и на дух не переносит козлов.

…Пару дней назад, вынося мусор, я услышала доносящийся из сада странный шум. Негромкий мерный звук, будто поблизости кто-то накачивал велосипедное колесо. Велосипедов у нас в доме не было. Раз, два, три, четыре… Таясь скорее по привычке, чем из необходимости, я заглянула за угол. Источником звука оказался Тэхен. Но Тэхена я опознала не сразу, потому что в первую очередь я увидела спину. Голую мужскую спину, которая безраздельно завладела моим вниманием. Широкие плечи, узкая талия. Чуть затемненная линия позвоночника. И мышцы, перекатывающиеся под поблескивающей бисеринками пота кожей. Тэхен подтягивался. Зацепившись обратным хватом за перекладину арки, когда-то – цветочной, а ныне мрачно голой, он приподнимался, почти касаясь ее то подбородком, то, выгибаясь, грудью. Подъем – волна движения прокатывается по спинным мышцам, вздуваются бицепсы, ярче вычерчивая выпуклые вены. Спуск – шумный выдох, ноги скрещены в щиколотках, земли не касаются. Перехватил удобнее руки, обмотанные специальными бинтами по первую фалангу пальцев. И снова подъем-спуск. Подъем-спуск. Дыхание ровное. В отличие от моего… Я разомкнула пересохшие губы, с трудом подавив желание их облизать. Рыжие волосы потемнели, намокли, липли ко лбу и шее мелкими змейками. Бисеринки пота постепенно превращались в капли, и одна из них, сорвавшись, скользнула вниз прямо по гладкой выемке позвоночника. Я сглотнула…

Светлый расхохотался на мое замечание, выдернув из непрошеного воспоминания. И я, все еще пребывая в нем, против воли залюбовалась отсветом огня в рыжих лохмах, одернула себя и напомнила про опасных хищников, прячущихся под маской любопытного очаровательного зверька. Он вообще виртуозно умел сказать ровно столько, сколько нужно – и ни граммом больше. И речь уже совершенно не о ласке. Он с легкостью игнорировал мои попытки выяснить, что же с ним такое, и почему иногда по ночам дом оглашают такие дикие крики, что можно и впрямь подумать, что здесь живут приведения. Моя навязчивая идея от этого, правда, только крепла, и попыток я не оставляла. Вот только облегчать мне задачу светлый и не думал. Например, все те толстенные тома, которые он почитывал, оказались художественной литературой, а не редкими справочниками, заложенными на страницах со страшными темномагическими заклинаниями, проклятиями и способами избавления от оных. Гад? Гад. Впрочем, сложность задачи только подстегивала любопытство и азарт. Ну а еще его было просто по-человечески жалко. Особенно ночами, когда я, отвернувшись к стене, скрипела зубами и напоминала себе об установленном запрете врываться в его спальню. Заканчивалось все тем, что я не выдерживала, срывалась… и стояла под дверью, держась за ручку и вслушиваясь в тяжелое дыхание и злые шаги. И только когда и то, и другое успокаивалось – возвращалась обратно к себе. Ухудшение наступало исподволь. Переломным стал момент, когда я, пытаясь разобраться, что не так со светлым, а заодно попытать на прочность границы дозволенного, принялась понукать Ли – сделай то, поправь это… Мелкие магические поручения, ничего не стоящие для человека с силой. Задания разного плана, сложности и направленности, нацеленные не столько на мой драгоценный ремонт (да, мой – светлый им так и не проникся, а вот я против ожиданий втянулась), сколько на то, чтобы проанализировать общую картину магических проблем светлого. Он ворчал, бухтел, кривил недовольно физиономию – но покорно делал. Все «неотложные» просьбы он выполнял одинаково успешно – но и одинаково криво. Мало похоже на опытного мага с боевым опытом. Совсем не похоже. К сожалению, ясности моя затея принесла мало – разве что стало понятно, что по всем вопросам, которые носорог не считает для себя принципиальными, из него можно веревки вить. Зато по тем вопросам, которые он принципиальными все же считал… Он все больше и больше казался мне похожим не на носорога, а на скалу – огромный обломок гранитной породы, обрушившийся в море. И сколько бы ни ярился вокруг прибой, сколько бы ни налетали на него приливы и отливы, эта скала останется на месте. И эта скала придавила мои надежды стать свободной. Я напоминала себе, что и не рассчитывала «искупить» и «заслужить», что бы там ни выдумал и ни приговорил светлый суд. Я собиралась бежать, лишь только соберу нужную информацию и сориентируюсь в происходящем, так что мне совершенно нет никакой разницы, носорог он там или скала… И несмотря на это, иррациональная обида плескалась где-то на самом дне души. До тех самых пор, пока поведение светлого не стало меняться. Он старался держать себя в руках, но раздражение, который светлый давил, прорывалось в мелочах. Во взглядах. . В дернувшемся в ответ на колкость уголке рта, в перекатившихся желваках – а раньше он не скрывал раздражения. Раньше мое присутствие, вместе с колкостями и мелким неповиновением его просто не раздражало. Это… пугало. Я привыкла чувствовать себя в этом доме в безопасности, да. Но, что самое скверное, мой страх был не за себя – а за чертова носорога Тэхена. С ним происходило что-то скверное. Заметив, что его эмоции прорываются, он стал избегать меня – так больное животное избегает людей. Прячет свою боль. Не стало совместных трапез и вечерних посиделок. Не стало помощи в уборке. Не стало… Ничего не стало. Этот мерзавец взял и единым махом лишил меня всего доступного мне общения. И не то, чтобы я так уж остро в нем нуждалась – но с его стороны это было свинством! Из дома выходить, впрочем, он кажется и вовсе перестал. Приезжавшая в Уизел-холл Хоён уезжала мрачной. Припомнив годы обучения в аспирантуре, когда жизнь еще не сошла с ума и не полетела под откос бешеными кульбитами, я сочла, что самый простой способ получить ответ – это задать вопрос, зажала Тэхена в углу и призвала к ответу.
– Что с тобой происходит, светлый?

– Зачем это тебе?

Он осунулся за эти несколько дней, и голос звучал откровенно нездор о во – сиплый, скрипучий. Я внимательно обшаривала его взглядом, пытаясь угадать правильный ответ (то есть, такой, после которого меня не пошлют в пешее путешествие, а ответят).

– Позлорадствовать? Я беспокоюсь? – нужного отклика в карих глазах не появлялось, только задавленная боль, привычно притворяющаяся раздражением, и я пошла ва-банк. – Я боюсь остаться одна, если ты вдруг загнешься? Тэхен, пытавшийся попросту меня обойти, на этих словах остановился.

– Я ведь давал тебе номера Уёна – рабочий и домашний. В любой экстренной ситуации ему и звони, если меня рядом не будет. И пошел, куда собирался. Я прикрыла глаза и выдохнула.

– Я просто хочу помочь! – слова вырвались сами собой, а в следующую секунду неведомая сила припечатала меня лопатками к стене.

– Это. Тебя. Не касается! Поняла? – выдохнул светлый, аккуратно, но ощутимо и очень доходчиво сжимая мое горло. 
– Поняла? Он еще раз слегка стукнул меня спиной о стену – действительно слегка, профилактически, не иначе – и взлетел по лестнице, скрывшись в направлении своей комнаты. Единственное, что я из всей этой ситуации поняла – это то, что методы мирного времени в применении к носорогам не работают. «Ночью иду на дело», – решила я, задумчиво разминая горло, неделикатно облапанную светлым. Интересно, мне показалось, или руки у него слегка горячее нормы? И если не показалось, то что означает повышение температуры – воспалительные процессы в организме или? Так, где бы взять что-то, что можно будет, в случае самой крайней нужды, использовать как огнеупорный щит? Огнеупорного щита не нашлось – пришлось идти так. Было уже около двух ночи, когда я решила, что час пробил, и покинула свое убежище. Я шла по коридору, а ночь кралась за мной на кошачьих лапах. Рой сомнений мельтешил вокруг надоедливой мошкарой. Что я делаю? А то ли я делаю? А надо ли оно мне? А мне ли это делать? А не рискую ли я больше, чем может позволить себе благоразумная девушка в сложном положении? Делаю я, очевидно, глупость. Нет, она мне определенно не нужна. Да, благоразумная девушка рискует получить неприятностей больше, чем приобрести пользы. Но – благоразумная девушка осталась там, на солнечной веранде, за семейным столом, увязла, как муха в янтаре в семейном чаепитии, случившемся четыре лета назад. Темная ведьма в длинной белой сорочке, хладнокровная и любопытная, шла по ночному коридору с волшебной лампой в руках. Потемневшая бронза дверной ручки подалась под ладонью, и дверь отворилась медленно, без шума. Я скользнула внутрь и тут же ее прикрыла, во избежание – еще не хватало потревожить носорожий сон сквозняком. С того дня, как я сама лежала на этой постели, здесь ничего особо не изменилось – разве что не тазик с водой и окровавленными полотенцами стоял на тумбочке в изголовье, а выстроились шеренгами пузырьки с микстурами и пилюлями. Одежда светлого – аккуратной стопкой на стуле. Одеяло – сбившимся комом в ногах. Носорог – разметавшейся по простыням темной фигурой. Очень удачно, как по мне. Пристроив лампу на столе, я поправила ее так, чтобы на мужчину падал рассеянный луч, не попадая, впрочем, на лицо. Итак, что тут у нас? Я окинула тело, лежащее на спине, беглым взглядом. Тело, кстати, было весьма ничего так – скульптурно вылепленное, с гармонично развитыми мышцами. Прикрытое только бельем в стратегическом месте. Мужское, ладное. Строго шикнув на расшалившиеся не ко времени мысли, я вернулась к осмотру. Мужчина, тридцать два года, маг, предпочитаемая отрасль магии – стихийно-огненная. В прошлом – боевой маг. В прошлом – маг-архитектор. Это, как и возраст светлого, я почерпнула из газет. Не только же о бывших соратниках мне в библиотеке было сведения собирать… Рост… я окинула расслабленно вытянувшееся тело взглядом – учитывая, что мой рост метр семьдесят, а светлый выше на ладонь примерно… Полагаю, около ста восьмидесяти пяти сантиметров. Вес – ну, пусть будет около восьмидесяти килограммов, это не имеет принципиального значения. Достаточно того, что визуальный осмотр не выявил ни истощения, ни ожирения – которые могли бы оказаться, как симптомами проблем Ли, так и причинами этих проблем. Кожа – там, где доступна для осмотра, то есть почти везде – чистая, без язв, нарывов и гематом. Слегка опухшие суставы пальцев рук я заметила уже давно и теперь убедилась, что и ноги сия участь не миновала. Спал он плохо. Веки подрагивали, глазные яблоки дергались, на лице застыло тревожное, болезненное выражение – мало похоже на здоровый сон в самую глубокую часть ночи, прямо скажем. Температура мне, похоже, не почудилась – одеяло он сбросил не просто так. Жар. Пульс частил, как сумасшедший. Гоня невесть откуда взявшуюся тревогу, я наклонилась поближе к носорогу, чтобы лучше видеть его в весьма умеренном освещении, нетерпеливо заправила за ухо выбившуюся прядь, облизнула пересохшие губы, перешла на магическое зрение и внимательно вгляделась в неподвижно лежащее тело. Беспокойство, грызшее меня неоформленными подозрениями, сформировалось, обрело вес, плоть, доказательную базу и рухнуло на меня. Руки сами собой опустились и безвольно повисли вдоль тела, глаза закрылись. Я зажмурилась, слабо надеясь, что так удастся отогнать видение, а когда открыла – всё осталось без изменений. Ну, привет, Эзра. Давно не виделись. Я сглотнула ставшую густой и вязкой слюну. Со светлым действительно все было очень паршиво. Вся его магическая структура, все потоки были перекорежены темномагическим проклятием. Перекрученные, перекошенные. Все в разрывах и спайках – они наверняка причиняли Тэхену постоянную боль. Сила, лишенная возможности циркулировать свободно, распирала истерзанные каналы, усиливая мучения светлого. Любые магические действия оборачивались для него пусть и не пыткой – но все же неприятным испытанием и, мало того, усугубляли это состояние. Наверняка, после того, как он поймал проклятье, его лечили, восстанавливали потоки, сращивали каналы. Наверняка, из больницы он вышел, как новенький, с идеально функционирующей энергоструктурой наверняка, он был в отчаянии, когда спустя малое время ее начало корежить вновь, а срощенные каналы принялись распадаться. Авторские проклятия коварны. Они страшны именно своей непредсказуемостью, неизученностью – пойди угадай, чего навертел в нем создатель, поди вылови все петли, крючки и ловушки. Особенно, если составлял его более-менее талантливый маг. Это проклятие составлял очень талантливый маг. Я точно знаю. Я в этой разработке была одним из двух авторов. Целью проклятия было, конечно, иное – примененное в боевой обстановке, оно должно было не только быстро и эффективно лишить противника магической силы, но и деморализовать его, вышибая из дальнейшего сражения. Не раз случалось так, что волшебники, поняв в запале боя, что их магия заперта, не колеблясь, хватали в руки, что подвернется, и врубались в общую свалку – воодушевляя и заражая своим примером соратников. Это проклятье таких осечек не давало. А еще – проникало в структуру носителя, маскируясь под нее, прорастало в силовые потоки и растворялось в энергетическом узоре. Маленький цепкий коварный сюрприз. А самое скверное в том, что я теперь только очень приблизительно могла предсказать, как поведет себя наша разработка. Мы не рассчитывали последствия на долгосрочную перспективу, посчитав достаточным заложенный эффект – боец обезврежен и выведен из строя. В свалке магического боя это, считай, что мертв, а что там с ним дальше будет, если вдруг выживет. Что ж. Теперь можно с уверенностью сказать, что разработка себя не оправдала. Подопытный выжил, вернулся в строй и продолжил весьма успешно доставлять проблемы Сопротивлению. Надо полагать, пока он активно и регулярно использовал магию в больших объемах, наведенные целителями структуры держались в целостности. А когда война закончилась, необходимость часто и помногу колдовать у носорога пропала, и система начала стремительно, но незаметно для пораженного деградировать. И при первой же попытке сотворить сколь-либо значительное волшебство – обвалилась. Я словно видела это воочию – кризис, обветшавшие без видимых причин каналы, больница, целители, «вам не о чем беспокоиться», обследования, другие целители и новые обследования, «мы обязательно вам поможем», стремительный регресс, бессильно разводящие руками специалисты, «мы делаем все возможное» Я закрыла глаза и в жесте бессильного сочувствия провела ладонью по его руке – чтобы тут же осесть на стул с беззвучными, но злобными ругательствами. Температура тела светлого существенно возросла. Я, со свойственной мне удачей, угодила на очередной кризис. Ну и что мне теперь делать?! Вцепившись пальцами в полотно ночной рубашки, я стремительно прокручивала варианты. Первый – я могу встать и уйти. И останусь ни при чем – никто не привяжет скромную девочку Дженни Ким  смерти светлого. К тому же, он, может, еще и не умрет! Второй – вызываю целителей. «Кричал, горячий, испугалась». Черт их знает, чем они помогут, но мне не так страшно бояться будет, как одной. В этой ситуации я, опять же бедная нипричемная девочка, еще и в выигрыше – не бросила в беде, помогла. Овации, цветы, благодарная публика, дамы Ли в полном составе целуют мне руки (в этом месте почему-то ярко представилось, как после этих лобзаний кожа с моих рук слезает лохмотьями). В принципе, вот и все варианты. Потому что третий – рассказать им правду – я даже не рассматривала. Светлый перевернулся на бок, сжался в комок и болезненно застонал. Свирепо ругнувшись, я из трех вариантов выбрала четвертый – помочь светлому, чем удастся. Идиотка, что с меня взять! Быстрый взгляд на прикроватную тумбочку – а вернее, на ярлыки выстроившихся там пузыречков. Зелья-магстабилизаторы, призванные сбалансировать энергоструктуру, разномастные пилюли, большей частью обезболивающие, а которые не – гасящие симптомы. Отдельно ото всех – бутыль с дивным средством, которое порой дают пленным и заключенным в тюрьмах, чтобы связать дар. Очевидно, рекомендовано для того, чтобы в критических ситуациях ослабить дар и снизить до минимума «давление магии в системе». Пустой – значит, выпил. Горлышко влажное – значит, можно надеяться, что сегодня. В принципе, всё, чем он мог облегчить свое состояние, он принял. Может, и пронесет. Должно пронести. Значит, мое дело – продолжить благодарный целительский труд, который я бы сформулировала как симптоматическое лечение. Я устало опустилась на кровать носорога. Последние полтора часа ему уверенно становилось хуже, и все это время я занималась тем, что обтирала взрослого мужчину, как младенца – подмышки, внутреннюю поверхность рук и ног, растирала ступни и ладони. Светлый метался и бредил – но в себя упорно не приходил. Это начинало беспокоить. Чем он накачался?! Пряча беспокойство и жалость за злобным шипением, я старательно орудовала полотенцем, смоченным в растворе обычного уксуса и отжатым. Несмотря на кажущуюся простоту действий, я обессилела. А возможно, виной тому была внутренняя опустошенность – и усталость, рухнувшая мне на плечи, была моральной. Когда мы воевали, всё было не так. Все казалось правильным. Оправданным. Потом понемногу всё стало меняться, я медленно разочаровывалась в происходящем – но не в самих идеях. Но даже тогда я была уверена, что все делаю правильно. А теперь мои поступки легли мне на плечи непомерным грузом. Мне не раз и не два доводилось удерживать по эту сторону поломанных, изувеченных людей. Вцепившись зубами, тащить с того на этот свет пострадавших соратников. Но никогда эти страдания не были делом моих рук.