Просыпаться было тяжело. Так, будто Саша шел сквозь длинный узкий тоннель без света, а в лицо ему дул ледяной ветер, сбивая с ног. Тело не слушалось. Отголоски боли проникали в каждую клеточку кожи, кости захрустели, когда Саша притянул ноги к груди, скорчившись в позе эмбриона. Было твердо. И холодно. Саша с трудом разлепил веки.

Коробки стояли одна на другой, закрывая собой всю коридорную стену. Здесь, в маленькой тесной прихожей, Саша и валялся на полу прямо у порога, у грязной после дождя обуви, обняв картины. Напротив него стояло зеркало, прислоненное к стене, а в зеркале тоже был он, но совсем другой. Бледный, обросший, дикий и исхудавший, Саша будто бы провел в доме Сони не несколько дней, а годы. Огромные синие мешки под его глазами даже не могли и намекнуть на то, что он действительно много спал и отдыхал там. Дрожащие руки делали его похожим на наркомана.

(Сущность тебя доконала)

Голос из головы заставил Сашу вздрогнуть и обернуться. Но здесь он был совершенно один, лишь мысли мешались в голове отвратительным варевом, а боль растекалась по черепу, как что-то липкое, склизкое. Схватившись за ручку двери, Саша смог подняться на ноги. Ныли все мышцы тела, будто после хорошей кардиотренировки. Саша проковылял до кухни и налил воды из-под крана в единственный чистый стакан. Выпил залпом. Пальцы не слушались, во рту все еще было сухо.

– Надо бежать, – сказал себе Саша. – Но кому я такой нужен?

Он щелкнул выключателем в ванной, загорелся свет. Саша сощурился, подошел к раковине и посмотрел в зеркало. В этом отражении ничего не изменилось, Саша был похож на наркомана в его последней стадии зависимости. Плеснув холодной воды на лицо, он зарылся носом в махровое, пахнущее порошком полотенце и заплакал. Это были странные слезы, глупые, детские. Как плачут те, кто пугается монстров и теней, проснувшись в три часа ночи, и те, чей дом атакуют призраки. Призраки, которые говорят и настойчиво пытаются донести свою мысль, но Саша лишь пытался сбежать от них. Он так хотел, чтобы его оставили в покое.

Он еще долго простоял так, утирая полотенцем раскрасневшееся лицо, заглядывая в загнанные испуганные глаза своего отражения. Саша закрыл дверь на защелку. Открыл воду – горячей не было, но так оказалось даже лучше. Он принял обжигающе ледяной душ, смыл с себя грязь потустороннего приключения, позволил себе несколько минут не думать ни о чем.

Вернувшись на кухню, Саша погрел себе чай и пожарил яичницу, начал глубоко дышать. Боль постепенно растворилась в теле, оно сбросило с себя какую-то тонкую каменную сбрую и теперь двигалось вполне свободно. Саша ни о чем не вспоминал. Он тихо напевал себе под нос песню, ту самую, «Stranger in a strange land», которая играла в его плейлисте накануне падения в овраг, даже не замечая подвоха. Саша всячески оттягивал момент своего возвращения к паранормальному, мыл посуду особенно долго, особенно долго глядел в окно на дерущихся птиц. Он даже ни разу не поймал себя на мысли, что те никогда не были столь агрессивны.

(Enemy of mine
I'm just a stranger in a strange land)

Но Саше все-таки пришлось выйти в коридор. Совладав со слабостью и дрожью во всем теле, он расставил четыре картины у стены и внимательно всмотрелся в них. Картины были нарисованы в мрачных холодных оттенках. На каждой из них была ночь, звездная, но совсем не такая, как у Ван Гога. От нее веяло смертью.

(Running out of time
Better go, go, go)

На каждом полотне было изображено два человека. На первой картине – портрете – девушка смотрела в зеркало. По ее плечам рассыпались темные локоны, на коже виднелись царапины, а взгляд был полон ужаса. В отражении оказалась совсем не она. Девушка из зазеркалья была лысая, с серой кожей, слишком худыми плечами и выпирающими ключицами. Вокруг них обеих была ночь. На секунду Саша поймал себя на мысли, мог ли существовать этот закартинный мир, в котором ночь была вечной и абсолютной. Как в том сне, где Саша встретил Анатолия, который не позволил ему сесть на автобус в один конец.

На следующей картине тоже были девушки. Близняшки, державшиеся за руки. Мир за ними, казалось, порос паутиной, она была повсюду и заполняла собой всю картину. Девушки как будто уходили на второй план и терялись за общей тленностью. И все же они тоже чем-то друг от друга отличались – выражением лица. Одна из близняшек выглядела на картине более контрастно в ярко-красном платье, но глаза у нее были испуганные, как будто бы даже мокрые от слез. А вторая девушка была одета просто: бесформенная серая рубашка, такие же брюки. На фоне картины она казалась прозрачной, незаметной, будто была лишь бестелесным духом своей сестры.

На третьей картине тоже была женщина. Она заплетала в косу темные волосы и стояла спиной к другому, совсем не похожему на человека существу. Это было серо-коричневое пятно с большими и черными, как у пришельцев, глазами. Его волосы беспорядочно рассыпались по плечам, пряди падали на лицо, если его вообще можно было назвать человеческим. И снова звезды. Они таяли, приближаясь к персонажам картины, и загорались ярче, отдаляясь от них.

На последней картине был изображен мужчина, стоящий спиной к зрителю. Перед ним была чуть приоткрытая дверь, и он протягивал к ней руку. Из всех картин только у этого персонажа выражение лица было не испуганное, а заинтересованное. У него не было двойника.

Саше не была знакома ни одна из этих картин. Ни одна из них не давала ему подсказок, что делать дальше и где копать, но Саше очень захотелось увидеть все ее картины. Он уже не мог сомневаться в том, что все происходящее в его жизни – дело рук его матери. А если она делала все это с того света, значит, это было действительно важно.

***

В комнате матери было холодно и неуютно. Саша старался меньше озираться по сторонам, сразу же направившись наверх.

Под мастерскую было выкуплено маленькое чердачное помещение. С низким потолком, холодными стенами и вечным сквозняком, но она никогда не болела, даже когда не выходила отсюда по целым дням. Саша повернул ключ и зашел внутрь. Было очень пыльно, он закашлялся, щелкнул выключателем. Лампочка загорелась не сразу, и на секунду в ее тусклом свете на Сашу нахлынул дух прошлого. Старых книг и картин, пыльных коморок и керосиновых ламп.

Полотна были аккуратно сложены и накрыты мешковиной. Саша сдернул ее, закашлялся от пыли и развернул картины к себе. Все они казались ему знакомыми. Он помнил, как создавалась каждая. Но не в мельчайших подробностях, а как будто бы в смутном сне с яркими пятнами света на ключевых моментах. Он помнил, как мама окунала мокрую кисть в краску и разбрызгивала ее по полотну легким движением руки, создавая россыпь звезд. Как в каждой высыхающей капельке вырисовывала огонек. Уголки ее губ всегда дрожали в это время. Это был кропотливый процесс, и в то время он казался Саше дотошным, но он все равно наблюдал за ней часами и не мог оторваться.

Саша вздрогнул. Поднял взгляд на настенные часы, но те встали.

Расставленные вдоль стен картины не вызывали страха или грусти. Саша все так же восхищался каждой из них, как и в день творения. Будто бы в каждой из этих пыльных деревянных рамок было ее робкое лицо, что рисовала столь уверенная кисть. Как будто внутри и вне ее существовали две совершенно не похожих друг на друга личности.

«Где же эта картина?» – прошептал Саша.

(Ты и сам знаешь)

Сердце снова заколотилось. Саша вытащил наружу все полотна, скрытые другими, снял занавеску мешковины, но потом заметил картину прямо на мольберте. Она была накрыта какой-то тряпкой. Нет, не тряпкой – одной из любимых накидок матери, черной и длинной, почти в пол.

Та самая картина.

Саше стало дурно. Его повело в сторону, он схватился за угол стола и остался стоять на месте, не веря своим глазам.

Она переделала картину, этот его чудной карикатурный портрет. Теперь Саша был на нем совсем как живой. Это угловатое лицо, этот широкий лоб и большие глаза. Что было в них? Как будто отражение того Саши, что смотрел на картину. Паника. Страх. Непонимание. Неприятие.

И это была лишь половина лица. Вторая принадлежала монстру. Серые куски плоти сползали по левой щеке, глаза не было – было мутное белое пятно в глазнице, не было волос, лишь черные узоры у самого виска. Кажется, даже проглядывали челюстные кости сквозь это нечеловеческое лицо.

Саша не мог дышать. Насколько сумасшедшей нужно быть, чтобы нарисовать своего сына вот таким?

В углу картины был приклеен маленький желтый стикер. «Моя сущность меня уничтожит», – было выведено ее широким и крупным почерком.

Саша рухнул на колени: резко потемнело перед глазами, рука не успела схватиться за край стола. В ушах застыл гул, вибрацией отражавшийся в голове. Когда Саша снова открыл глаза, зрение немного восстановилось, но все вокруг еще оставалось мутным, нереальным, невозможным.

Саша протянул руки к картине. Кажется, мальчик-призрак по ту ее сторону, пришел в движение и чуть ухмыльнулся изуродованным краем рта, наклонил голову в сторону. Сашины руки прошли сквозь картину. Кончиков пальцев коснулась вибрация, минимальный удар током. Из самого нутра вырвался крик. Саша проваливался в картину, как будто она была такой же воронкой, как и та, в озере. Сашу втягивало внутрь ее нутра. Монстр с картины уже проглотил Сашины руки по локоть...

Саша крепко зажмурился и выдернул себя из объятий картины. Когда он снова открыл глаза, стало светлее. Изображение не двигалось и замерло так же, каким и было, когда Саша впервые на него посмотрел. Зрение пришло в норму, но сердце так и норовило выпрыгнуть из груди.

Саша вышел из мастерской на негнущихся ногах, захлопнул дверь и быстро сбежал вниз по лестнице, ввалился в квартиру и так и рухнул на ковер, пытаясь отдышаться.

Саша схватился руками за подлокотник дивана, чтобы подняться на ноги, но рука соскользнула по газете, и та упала на пол. На открывшейся странице Саша прочитал: «Девушка бросилась под поезд». Он всмотрелся в черно-белую фотографию и отпрянул.

Как утверждают очевидцы, вечером 22 июля Богомолова Софья Николаевна пыталась покончить с собой, бросившись под поезд вблизи дачного поселка. Девушка получила множество травм, и была срочно госпитализирована. По некоторым данным, состояние Софьи рассматривается как крайне тяжелое, девушка впала в кому.

– Двадцать второе июля, – сказал Саша вслух. – Тот день, когда я уехал из дома и спрыгнул в овраг от идущего на меня поезда...

Прежде, чем Саша успел подумать о чем-то еще, в дверь постучали.

***

– Вы... – прошептал Саша. – Вы должны знать, что здесь происходит!

Парень ткнул газетой в лицо Анатолию. Тот даже бровью не повел.

– Тебя ждут по ту сторону, но она хочет, чтобы ты пока оставался на этой. Это... противоестественно, если можно так выразиться. Но она и создает законы естества, ей позволительно их менять. Прогуляемся?

Город изменился, но Саша не мог понять, в чем именно это проявлялось. Проходящие мимо люди порой слишком пристально вглядывались в его лицо, замолкали, стоило им с Анатолием пройти мимо, замирали и провожали взглядом двух едва перебирающих ногами мужчин.

Сосущая боль в желудке заставляла Сашу горбиться и держаться руками за живот. Его тошнило. Болела голова. Он мало что мог сообразить, и, когда Анатолий начал говорить, понял, что окончательно сошел с ума.

– Все в тебе, парень, все дело в тебе. Твоя мать была гениальной женщиной, она оставила тебе тонны подсказок.

– О чем вы говорите?

– Об этой твоей способности. Об эксклюзивной возможности быть и здесь, и там.

– Там?

– Да, именно. Там.

– Но вы ведь тоже и на той, и на этой стороне бываете. Вы тогда прогнали меня с остановки, и я вернулся.

Анатолий улыбнулся краем рта, обнажив желтые от сигарет зубы.

– Кто вы? – продолжал Саша, – кто-то вроде Харона, провожаете души в загробный мир?

– О нет, – он хрипло рассмеялся. – Я всего лишь преподаватель университета, живу в соседнем доме, сколько себя помню.

– А кто живет на той стороне?

– Один из.

– Из кого?

Анатолий проигнорировал вопрос и остановился перед Сашей. Они уже прошли не одну сотню метров вдоль аллеи, но вокруг не было ни души.

– Все в тебе, парень. Не забывай об этом, хорошо? Закрой глаза.

Саша не хотел ему подчиняться. Он хотел получить ответ на свой вопрос, хотя бы один из, и ему не нравилось то, как Анатолий увиливал от самого важного разговора. Саше не нравилось быть сумасшедшим, но так же он чувствовал, что дороги назад просто уже не оставалось.

Он подчинился. Тело больше его не слушалось, руки и ноги будто бы набили ватой, будто сделали кукольными, и они двигались теперь только по указанию голоса Анатолия.

– Помнишь о защитнике?

Темнота под опущенными веками разошлась разноцветными кругами. Они сомкнулись в кольцо вокруг Саши, поглотили всю его суть.

– Помню, – тихо ответил он.

Резкая боль ударила по глазам, и его тело пошатнулась, едва ли сохранив равновесие, но крепкие руки Анатолия удержали Сашу.

– Держись, парень.

Ему казалось, что он в единственном трясущемся вагончике на американских горках. Вот Саша подъехал к самой вершине, и теперь был готов рухнуть вниз. Внутри все сжалось от страха. Спину защекотала капелька пота.

Но падения не последовало. Когда Саша снова открыл глаза, в них ударила полоса света, но мир вокруг стал мрачным. Слабым, искусственным, ненастоящим, как картонная декорация.

– Что происходит?

Анатолий стоял чуть поодаль, он лишь чуть наклонил голову.

Саша моргнул, чуть зажмурившись от яркого света.

Анатолий стоял рядом, так близко, что Саша чувствовал его дыхание.

– Как вы... вы ведь только что были там...

– Все в тебе, Саша. Или, может быть, Александр?

Анатолий был слишком близко. Саша протянул руку, чтобы оттолкнуть от себя мужчину, но она прошла сквозь него. Анатолий рассмеялся, и его тело растворилось в воздухе.

(Все в тебе, мой мальчик)

Саша обернулся. Позади него была не аллея, а остановка. Впереди – не уродливо постриженные кустарники, а дорога. Вокруг не было ни души, а потом появился автобус.

Он остановился перед Сашей. Без пассажиров, без кондукторов и водителя. Маршрут из ниоткуда в никуда.

Легкий ветерок взъерошил Сашины волосы, и он зашел внутрь.