Анатолий уже не мог разобрать дороги, его тело мотало из стороны в сторону. Ноги уже не держали, и тогда он рухнул на колени, закрывая разрывающуюся от боли голову руками. Сердце громко стучало в висках, и оно было единственным, что Красинский мог теперь слышать. Жар окатил лицо колючей волной, врезался в покрасневшие веки. Анатолий едва ловил ртом воздух – воспоминания разрывали его изнутри.

Однако оторвав руки от лица, он увидел призрака, подошедшего так близко, как никогда еще не подходил. Этим призраком был он сам.

– Это ты? – прохрипел Анатолий. Его лицо было влажным от слез и горело, голова все еще кружилась. – Ты и есть Сущность?

– А Сущность и есть ты.

Анатолий замотал головой.

– Мы все сошли с ума...

– Но что если это наш единственный способ выжить? Что если только так мы сможем во всем разобраться?

– Почему я в этой клетке? Почему она заманила в нее именно меня? Почему выбрала меня?

– Ты сейчас нужен ей больше всего на свете. Всем им нужен. Ты не можешь остаться здесь, не можешь выйти из игры, ты понимаешь? Ты связан с ними. Ты подарил им заботу и любовь, ты собственноручно подарил им этот мир, хотел ты того или нет. Ты – здесь. И если вы не спасете друг друга, вам не выбраться из самих себя.

Призрак протянул руку, и Анатолий встал, опираясь на нее – удивительно теплую и живую.

– Что ты такое? – спросил он.

– Я – это ты. Каждый из вас.

***

– Мама... – прошептал Саша и схватился за голову, попятившись. – Нет-нет-нет, это невозможно, ты... – Она отвела взгляд и ничего не сказала. – Я брежу.

Женщина сделала несколько шагов вперед и оказалась так близко, что опустила руки ему на плечи.

– Прости меня, милый.

В ее голосе не было сожаления. Не было страха или скорби. Он был ровным, переливающимся, мелодичным. Тоненький голос девочки-птицы и медленный тембр девочки-смерти смешивались в нем.

– Мне так много нужно тебе рассказать... – выдохнула она и неожиданно улыбнулась. Саша всегда помнил, какой прекрасной была ее улыбка. – Но я не могу, – улыбка сошла на нет.

– Как мне тебе помочь? – Саша сжал ее ладони в своих руках, он видел во взгляде боль, чувствовал ее мелкую вибрацию. – Как мне тебя спасти?

– Ты должен помочь остальным. Должен узнать их историю. Я так хочу показать тебе все, моя голова разрывается от воспоминаний, но у нас уже не осталось времени.

Она сжала губы и неожиданно по ее щеке покатилась маленькая бусинка слезы. Саша никогда не видел ее плачущей. Он потянулся в ее объятия, они были теплые, настоящие, живые, существующие. Он уже не верил, что может чувствовать до сих пор, но чувствовал ее всеми клеточками своей кожи. Он хотел верить ей.

– Ты умерла, мама, – прошептал он, задыхаясь. – Ты умерла. Я хоронил тебя, и ты лежала в гробу.

Она тихо плакала, ничего не говоря в ответ.

– Ты и есть та, о ком говорил Анатолий? Сущность? Существо, запершее всех нас в этом мире?

– Это они заперли меня, Саша. Все. И только ты можешь освободить.

Она сжала его руки в последний раз и прежде чем уйти, поцеловала в лоб.

– Я люблю тебя, мой хороший. Ты единственный, кто был со мной до конца.

***

Автобус остановился посреди пустыря.

– В чем дело? – спросила Маргарита. – Здесь ничего нет.

Двери открылись, и обе девушки выглянули в сияющую зноем полуденного солнца пустошь. На обочине дороги остановился Красинский. Он удивленно перевел взгляд с одной девушки на другую.

– Поговори с ним, – Соня тихонечко подтолкнула Марго в бок. – Иначе мы не сможем двигаться дальше.

Ее словно парализовало. По спине побежали мурашки, все замедлилось и растаяло, будто во сне. Она больше не чувствовала течения времени, но медленно передвигала ноги, подходя к нему.

– Я думаю, ты не сможешь меня простить, – ее собственный голос казался чужим и звучал как бы отдаленно. – Но я так хочу, чтобы ты хотя бы попытался понять. Я люблю тебя. Все еще люблю и всегда буду любить.

Красинский подошел ближе. Теперь их разделяло около полуметра, они смотрели друг другу в глаза.

– Как бы сильно я ни злился, я виню не тебя, Марго, а только лишь самого себя. Я ненавижу себя за то, что подумал, что смогу помочь. Ненавижу за то, что когда понял, что помочь тебе не могу, просто ушел. Я буду ненавидеть себя за это до конца своих дней. Но... черт возьми, – глаза защипало и он отвернулся, хмыкнув. – Черт возьми, когда ты появилась в моей жизни... это было лучшее, что когда-либо со мной случалось. Ты была лучшей. Ты все еще та сумасшедшая девочка, которая и меня тоже свела с ума.

Она улыбнулась, давя слезы, но так и не решилась коснуться его. Красинский отвернулся и молча пошел к автобусу. Соня улыбалась им обоим. В это мгновение она олицетворяла саму жизнь.

***

Когда Саша вышел на улицу, солнце ослепило его, и в ушах зазвенело. Но когда звон сошел на нет, он расслышал звук подъезжающего автобуса и, когда тот остановился, встретился взглядом с Марго и Анатолием, а уже мгновением позже Соня кинулась ему на шею, сжав в объятиях.

Он не хотел ее отпускать. От нее пахло розами и полынью одновременно, ее давно непричесанные волосы, выбившиеся из хвоста, щекотали его небритые щеки, но от хрупкого тоненького тела веяло человеческим теплом. И хотя перед глазами все еще стоял образ призрака, разрезающего себе горло, Саша изо всех сил пытался от него отмахнуться. Когда Соня выпорхнула из его объятий, подошел Анатолий и похлопал Сашу по плечу. Теперь мужчина казался намного старше, его черные волосы отдавали проблеском седины.

– Ну как ты? – спросил он, но Саша пропустил вопрос мимо ушей. Он злился.

– Почему вы бросили нас? Вы как сквозь землю провалились! Какого черта здесь вообще происходит?!

Красинский не нашелся с ответом, но вместо него заговорила Марго.

– Здравствуй, Саша. Меня зовут Маргарита. Я... это я виновата во всем. Нам нужно о многом поговорить.

– Какого хера? – закричал он. – Какого хера здесь происходит, вы то исчезаете, то появляетесь снова с таким видом, будто я вам вдруг чем-то очень понадобился, и вы теперь такие добрые и услужливые. Где Лу? Куда вы, черт побери, дели Лу?

Воцарилось молчание. Красинский глядел себе под ноги, Соня переводила взгляд с одного лица на другое, сама по себе оставаясь спокойной и отрешенной. Маргарита смотрела Саше в глаза.

– Саша, послушай...

– Я не буду вас слушать до тех пор, пока вы не скажете, где Лу.

Кровь хлынула к щекам Маргариты, она почувствовала этот жар, но внешне ее аристократическая бледность не изменилась и ни одна мускула на лице не дрогнула.

– Саша, я не знаю, – дрогнул голос. В нем промелькнула прежняя слабость, на мгновение ее уловил Красинский, и почувствовал, как тяжело стало дышать. – Мы как кусочки пазла, понимаешь? Каждый знает то, что неведомо другому. Я не знаю, где Лу, куда закинула ее Сущность, у меня с этим миром больше нет никакого контакта. Я запуталась. Мы должны разобраться во всем вместе.

Саша запустил руки в волосы и протяжно выдохнул.

Он ничего не ответил. Повернулся и молча пошел обратно в дом.

***

Сколько она себя помнила, ее самым страшным недугом была мигрень, а самым уродливым – кожа не ее руках. Страх сдавливал горло, дыхание выходило поверхностным, порывистым, захлебывающимся. Ногти впивались в кожу, разрезая ее до крови, сковыривая засохшую корочку. В висках нарастала боль. Она гудела и пульсировала, жаром окутывала лицо и заставляла глаза наполняться слезами.

Лу сделала глубокий вдох. На выдохе открыла глаза – комната перед ней расплывалась, причудливо растягивалась и качалась, словно лодка. Пальцы вцепились в колючий ковер, и Лу удалось подняться. Помутневшим взглядом она оглядела комнату, которая никогда ей не принадлежала. На столе были разбросаны папки с тетрадями, на разложенном диване – расправленная постель.

Лу поднялась с пола, цепляясь за старый деревянный стол, перекрашенный и уродливо залакированный, опустилась на скрипучий стул. Обернулась снова – и встретилась глазами с призраком. Даниил уперся спиной в стену и замер беззвучно, бездвижно, и взгляд его не был полон ни злости, ни злорадства. Он не отражал ровным счетом ничего.

– Почему я здесь? – тихо спросила Лу. Она боялась смотреть на призрака – по всему телу бежали мурашки, в голове то нарастала, то снова пропадала боль, и самым безболезненным вариантом оставалось смотреть прямо перед собой.

– Потому что ты все еще меня не победила. – Он оторвался от стены, плавно, как будто прежде был одним целым вместе с домом, теперь он подошел к Лу и взял ее за руки, сжав холодную совершенно ледяную ладонь в своих – тоже холодных и бледных.

– Ты говоришь так, будто хочешь этого. Будто тебе это понравится – не преследовать меня, не являться ко мне во снах и наяву, не причинять боль, не доводить до слез, не...

Дыхание сбилось. Лу давила в себе страх и беспомощность.

– Я не твой враг. Я – это ты. И если я все еще здесь... у тебя есть что мне сказать. И так или иначе ты должна сделать это, пока не стало слишком поздно.

– Что значит «слишком поздно»? – Лу чувствовала, как по щекам бегут горячие слезы, как щиплет веки, но не могла их остановить. Ком внутри нее разрастался, и она давила его, прессовала в самое свое нутро, чтобы ни за что на свете не выпустить вовне.

– Вы связаны, Лу. Все вы. И единственный способ победить и вернуться в реальность – это сдаться.

– Я не могу.

– Я знаю, чего ты хочешь больше всего. И я знаю, как больно это будет. Просто невыносимо. Я знаю, что терпеть это тоже невыносимо, просто ты привыкла. Но после будет хорошо. Я обещаю тебе. Я уйду навсегда. Прошлое тебя отпустит. Сущность тебя отпустит, этот мир больше никогда тебя не заберет.

Лу не могла ничего сказать. Душившие ее слезы теперь лились бесконечным потоком. Ее трясло словно от холода, но тело горело, в особенности – лицо. Адская головная боль прибивала ее к стулу, придавливала к земле.

– Я люблю тебя, Лу. И я знаю, что ты меня тоже до сих пор любишь, я знаю, что в свое время я был единственным близким тебе человеком. И не только мучил тебя, не только издевался над тобой, но еще и спасал. Я помогал тебе тогда, когда не мог помочь никто. Ты доверилась мне. Но я тебя уничтожил. Прости меня, Лу, – призрак рухнул на колени, Лу вздрогнула, но из-за боли не решилась посмотреть в его сторону. – Я так сильно виноват перед тобой. Теперь ты должна стать свободной.

– Что... что я должна сделать?

– Рассказать свою историю. От начала и до конца.

***

– Я родилась в девяностые. Кто бы мог подумать, что дети, застрявшие в датировках между поколением Y и поколением Z, окажутся столь покалеченными, недолюбленными и ненужными. Я всегда ощущала себя такой. Хотя в те времена все жили бедно и едва ли сводили концы с концами, я не помню, чтобы мы находились на грани. Но всеобщее отчаяние, усталость, невыраженные злость и страх находили отражение внутри моего нутра, накапливались, как заряд батареи, готовившейся однажды взорваться и разнести весь мир в клочья. Родители меня любили, вроде бы. Но их любовь отражалась в панической боязни разрухи, бедности, неопределенного будущего. Они все четко определили для меня, все контролировали и не позволяли хоть на шаг свернуть с намеченной ими дорожки. Это была доля их поколения: быть зависимыми от обстоятельств и контролируемыми извне, а не изнутри, не понимать и не осознавать своих чувств и эмоций, которые всю их жизнь находились под строжайшим запретом. Среди людей их постсоветской неопределенности едва ли можно было найти психически здоровых – издержки нашей истории, но и здоровых и счастливых детей таким людям было едва ли возможно воспитать.

Соня замерла на секунду, поймав взглядом что-то необычное на потолке, а потом перевела взгляд на публику: Саша, Анатолий и Маргарита слушали так внимательно, как никто и никогда ее не слушал. Она улыбнулась.

– Не то чтобы меня это сильно задевало. Заряд разрушительной батареи копился медленно, и детство мое проходило спокойно. Я так плакала, когда на меня кричали, когда наказывали и запирали дома. Я так боялась сделать что-то неправильно, но все время делала. Не нарочно – просто требования от ребенка были слишком высоки, и моя внутренняя цель едва ли соотносилась с целью внешней. Но у меня был друг. Самый добрый, самый лучший друг моей жизни – это моя бабушка. Когда мать орала на меня и сыпала ругательствами с пеной у рта, я забивалась в угол и закрывала глаза. Тогда я уже создавала свой маленький уютный мир – свою Пустошь, в которой мы с бабушкой бродили по лесу, наблюдали за диковинными животными и кормили их с ладошек. Если я и пыталась заслужить мамино принятие поначалу, со временем я поняла, что в абсолюте это невозможно. Но я знала, что у меня есть подушка безопасности: бабушка принимала меня любой.

В пятнадцать лет я встретила Софию, и она подарила мне меня. Я полюбила все, что любила она, я поверила в то, во что она верила, я загорелась ее мечтами и рухнула в этот омут с головой. Знаете, в психологии сексуальности существует мнение, что женщины могут быть гомосексуальны или преимущественно гетеросексуальны, и это идет из взаимоотношений с родителями в раннем детстве. Мне не хватало материнской любви, мне не хватало тепла. И Соня дала мне все это, а после – безвозвратно исчезла из моей жизни.

***

В семнадцать я была одинока и нелюдима. Экая девочка-гот, все время в черном, все время в себе, в книгах, в своих мыслях. Я готовилась к поступлению в медицинский – родители вдалбливали мне это с начальной школы, не то чтобы я хотела быть врачом, взаимодействие с людьми на каждодневной основе вселяло в меня ужас. Но я была не в силах и не вправе спорить. Я сдавалась. Я мечтала придумывать истории, я умела это делать – и через краски и кисти, и через текст. Но маме это не нравилось. «Это все глупое, пустое, – говорила она, – разлюбишь, забудешь, а диплома-то не будет. И будешь продавщицей работать до конца своих дней».

К семнадцати я перестала рисовать вообще, хоть мои рисунки так сильно и любила бабушка, но в тайне ото всех продолжала писать. Блокнот с короткими заметками всегда лежал в моей сумке, и однажды в моей жизни появился человек, которому я решилась его показать. Лу – так выглядел мой псевдоним и название закрытой группы, в которую я время от времени сбрасывала свои стихи.

Его звали Даниил, и как мне тогда казалось, мы с ним были невозможно похожи. У нас были общие проблемы с родителями и социумом, но общих интересов было больше. Мы читали одни книги и часами обсуждали их, мы любили одни фильмы и играли в одни игры. Мы подходили друг другу, словно пазл, но я чудовищно ошибалась. Я думала, что Даниил (или Даниэль, как я его называла) разделял мою внутреннюю невротическую необходимость полного принятия и большой любви, но его психическое расстройство было иного рода. Шизофреничка-мать воспитывала его неоднородно, то срываясь, но любя, то ненавидя. И в противовес тотальному контролю в моей семье, в семье Даниэля царила хроническая неопределенность.

Внутренне он находился в тяжелой депрессии и совершенно не управлял своими эмоциями. Пограничное расстройство личности – как я узнала позже – полностью его разрушило. Я его принимала, любила, заботилась о нем, но эта любовь была необходима мне. Мне, а не ему. Даниэля нужно было контролировать, критиковать, учить и воспитывать, как маленького. Он внутренне всегда оставался ребенком, который совсем не понимает, что чувствует, не понимает, что делает больно.

Когда он окончательно слетел с катушек, я попыталась разорвать всю нашу связь, все наше общение, но не смогла. Мне было больно, так больно, так невозможно. Но позже Даниил сделал все это сам.

Он покончил с собой.

***

У Маргариты пересохло в горле, но она продолжала говорить, поэтому голос становился сиплым и тихим.

– Когда я окончила школу, бабушка скоропостижно скончалась от болезни, съевшей ее мозг. Ее личность, ее сознание разрушилось у меня на глазах, а на руках осталось тело, которое я выхаживала несколько месяцев. Когда она ушла из моей жизни, я оказалась еще дальше от родителей, чем была прежде. Мне нужно было поступать в университет, и я сказала, что пойду в медицинский только при том условии, что выучусь на психиатра. Мама была категорически против. Я забрала документы и поступила на факультет философии и психологии в обычный ВУЗ. Я уехала и больше никогда не возвращалась домой.

Почти три года я прожила в крохотной съемной квартирке, рисуя на ее белых стенах, периодически появляясь на парах и перебиваясь подработкой. У меня не было друзей, не было отношений, я избегала любого контакта с людьми. Помните про разрушительную батарею, копившую заряд? Она не взорвалась, она протекла. И ее токсичное вещество отравило все внутри меня. Хронический стресс превратился не просто в депрессию, в моем теле начал развиваться рак.

У меня было слабое здоровье, я много болела и моталась по врачам. Но на третьем курсе впервые появился человек, к которому я потянулась. Снова, спустя столько лет я наступила на эти грабли. Я захотела, чтобы он стал мне другом. Я мечтала о том, чтобы он смог меня спасти.

– И я влюбилась в Красинского по уши, – Маргарита улыбнулась, переведя взгляд на Анатолия, но в ее глазах блестели слезы. – Мастер и Маргарита. Нам было вместе так хорошо, так свободно, так, как нельзя, как мне никогда не было. В нашей жизни появился Воланд – еще один пушистый, сладкий, добрый комочек безусловной любви и преданности. Я не знала, чем заслужила все это. Более того, я была уверена в том, что не заслужила.

Глубинное чувство вины, берущее свое начало из детства, сожрало меня без остатка. И батарея таки взорвалась. Воланд умер на моих руках, когда его сбила машина. Мое здоровье пошатнулось, я попала в больницу, а уже там узнала, что беременна. Я сказала об этом Красинскому, но соврала о том, что случился выкидыш, о том, что ребенок умер.

Маргарита подняла свой пристальный взгляд на Сашу и смотрела уже без улыбки.

– Мы отдалились друг от друга, снова стали чужими. И тогда я уехала, разорвав все отношения. Я была больна и слаба и не могла позволить себе разрушить жизнь человека, которого любила так сильно. Я знала, что если буду рожать этого ребенка, то, скорее всего, не выживу сама, или не выживет он, или не выживем мы оба. Но это был мой единственный шанс сделать хоть что-то правильно.

***

– Меня зовут Александра Бескровная, – сказала Лу, поднимаясь из-за стола. – Мне двадцать два года. У меня будет сын. Я умираю от рака. Я хочу, чтобы моего ребенка тоже назвали Сашей, и я хочу, чтобы он знал мою историю. Я не хочу, чтобы он помнил меня слабой, больной, сумасшедшей, неуправляемой. Александр – защитник, ангел-хранитель. Я буду защищать его от всего. А он защитит меня. Я выпускаю на волю всех своих демонов, все свои воспоминания, всю свою боль, чтобы они никогда больше не возвращались. Я хочу остановиться. Выкричать, вышептать, вырвать из себя все, что было до. А до были три одинокие, убитые горем девочки, которые отчаянно хотели быть счастливыми, но все, что настигало их неустанно – это Смерть.

Призрак Даниэля заключил Лу в объятия, и в это же время в другом пласте реальности Саша обнимал Соню, а Анатолий – Марго.

– Что есть Сущность? – спросили они хором.

– Это все мое прошлое, – ответили девушки одним голосом, – Мои призраки. Это и есть я.