«Саша? Саша, проснись...»

До него едва доносился голос Сони. Он захлестывал Сашу горькой соленой волной, но был слишком далеко, чтобы можно было протянуть к нему руки.

Саша открыл глаза, и тогда все перевернулось с ног на голову. Плотное покрывало ночи распласталось на долгие километры, и Саша съежился от холода, оказавшись на голом пустыре. У дороги стояла остановка, но ни машины, ни автобусы не проносились мимо.

– Прочитай, что здесь написано, – прозвучал хриплый мужской голос, вынуждая Сашу обернуться. Перед ним стоял высокий и крупный мужчина. Он покачивался из стороны в сторону, почесывал короткую бородку и время от времени заправлял за уши довольно длинные волосы. – Прочитаешь?

Мужчина говорил неразборчиво, глаза его блестели в свете фонаря, но он ясно и пристально смотрел на Сашу, вынуждая подчиниться.

Парень поднял взгляд на доску объявлений, висевшую на остановке, но так и не смог разобрать ни слова. Буквы были ему смутно знакомы, но в совокупности становились похожи на какие-то дикие иероглифы. Саша покачал головой.

– Сущность тебя доконала, – вздохнул мужчина ему в ответ.

– Что такое сущность?

– Да эта, как же... бабка с косой.

Саша приподнял брови в удивлении:

– Так ведь обычно про смерть говорят.

– Не-ет, парень, смерть ей только лишь служит.

Саша увидел свет. Фары подъезжавшего автобуса горели особенно ярко в кромешной ночной темноте, и когда двери открылись, салон автобуса оказался совершенно пуст.

– О, это мой. – Мужчина тут же поспешил внутрь, и Саша ринулся за ним, но незнакомец оттолкнул его. – Нет-нет, тебе нельзя, парень. Возвращайся туда, откуда пришел, она еще за тобой понаблюдает.

– Кто эта она? – прокричал Саша вслед уезжающему автобусу.

«Сущность», – ответил он мысленно сам себе.

***

Саша вздрогнул, смахнув с себя пелену сна. Было холодно. Он поежился, обняв себя руками под одеялом, и открыл глаза, когда с глухим стуком захлопнулась деревянная форточка. Соня была в комнате, стояла у окна, и ее тонкая засвеченная фигура со скрещенными на груди руками казалась Саше жуткой.

– Доброе утро? – неуверенно бросила она, чуть наклонив голову в бок. Саша же не смог выдавить ни слова. – Что случилось?

Он закрыл глаза. В висках пульсировала тупая головная боль, образы из сна казались такими яркими, живыми, реальными. На Сашу снова и снова накатывали эти картинки: сначала воронка посреди озера, потом – этот автобус в темноте...

– Мне снилось, что ты вела меня куда-то... на озеро. Завязала мне глаза и вела вслепую, а когда мы пришли, уже была ночь, – Саша поднял взгляд, неохотно встретившись с девушкой взглядом.

– Что потом? – спросила она в ответ на паузу.

– Ты исчезла. Я спустился к воде, она была чистая-чистая, такая красивая, ровная водная гладь, по которой стелился белый туман. А потом посреди озера образовалась воронка и стала засасывать все внутрь себя, и меня в том числе. Потом я снова забылся, а потом был второй сон...

Саша прервался, переводя дыхание. Он поймал себя на том, как нервно теребит край блокнота, невесть откуда взявшегося в его руках.

– Что было во втором сне?

– Ночь, автобусная остановка. Очень похожая на ту, где выходят дачники. Дорога была совершенно пустая, но рядом со мной стоял мужчина. Высокий, с бородой, косматый... он сначала попросил меня прочитать, что написано на доске для объявлений.

– Ты не смог?

Саша поднял взгляд на Соню и удивленно покачал головой.

– Нет. А потом пришел его автобус, и он уехал. Один.

– Все в порядке, это Анатолий.

– Что? – по Сашиной спине пробежал холодок. – Какой Анатолий? Ты что-то знаешь обо всем этом?

Она не ответила сразу, но Саша пытался понять хоть что-нибудь из ее взгляда – серьезного, холодного и совершенно инопланетного.

– Ты нестабилен, Саша, нужно еще немного времени. Сегодня ты случайно провалился на ту сторону, и Анатолий вернул тебя назад.

– Вернул назад?.. Откуда?

Все вокруг происходило, будто в замедленной съемке. Соня подошла к кровати, взяла с тумбочки кружку и протянула ее Саше. Отвар был едва теплым и гадким на вкус, но быстро успокоил пульсирующую на шее жилку. Тем не менее, Саша чувствовал себя неуютно, напряжение не покидало тело. Софи стояла к нему спиной, рассматривая собственный рисунок на стене, будто видела его впервые.

– Этот мужик... Анатолий... он говорил о какой-то сущности.

Девушка вздрогнула, но не обернулась. По Сашиной спине пробежал холодок.

– Сущность не любит, когда о ней говорят. Сейчас она просто наблюдает за тобой, не волнуйся. Делай то, что должен.

– А что я должен делать?

Софи обернулась и посмотрела Саше в глаза.

– Писать.

– О чем я должен писать? – неожиданная волна ярости захлестнула его с головой, и Саша так резко вскочил на ноги, что в глазах потемнело. – О чем, скажи мне! Ты вырываешь листы из моего блокнота и не отвечаешь на вопросы. Ты держишь меня взаперти и даже знаешь, кто мне снится! Какого черта здесь происходит?! Объясни, иначе я просто уйду.

Соня будто бы приросла к стене. Вжалась в нее спиной и смотрела на Сашу глазищами в пол-лица.

– Объясни мне.

Но она ничего не говорила.

Саша выбежал из комнаты и направился к запертой двери. Она была совсем трухлявая, деревянная, и когда он рванул ее на себя, почти поддалась.

– Саша, нет! – донеслось ему в спину, и он рванул за ручку еще раз. – Пожалуйста!

Соня протиснулась между стеной и разъяренным Сашей и закрыла собой деревянную дверь.

– Остановись, не ломай мой дом!

– Почему эта чертова дверь заперта?!

Софи молча обернулась и вытащила из кармана ключи. Ее руки дрожали, но когда замок щелкнул, Саша шагнул в свет.

Большая комната напоминала бабушкину гостиную. Красный плетеный ковер на полу, тахта в углу, два маленьких деревянных столика и какой-то сундук, зеленые стены... Саша обомлел, глядя на них. Четыре картины. Четыре картины с нарисованными на них звездами, и подписанные буквой «А» в правом верхнем углу, тоже очень похожей на звездочку.

– Как?.. – только и смог выдохнуть Саша, разглядывая незнакомые картины матери. Он повернулся к Соне, сжимая кулаки до белых костяшек, он смотрел на нее так, словно пытался выжечь взглядом, но в эту секунду веки девушки-птицы опустились, задрожали, и сама она рухнула на пол совершенно без чувств.

Саша подпрыгнул на месте и застыл. Соня лежала на полу гостиной без сознания с повернутой набок головой и как-то глупо вывернутыми руками. Саша склонился над девушкой. Вся его злость мигом сменилась страхом, но все, что он смог сделать – это слабо похлопать Соню по щекам.

Вдох-выдох, собственное дыхание показалось Саше таким громким, оно будто бы заполонило собой все вокруг. Один удар сердца, второй, третий... жилка пульсировала на шее. Саша поднял взгляд, пробежав им по Сониному лицу, и внезапно оно дернулось, но не так, как от легкой дрожи, а так, будто всколыхнулся весь мир. Соня резко открыла глаза, которые стали еще больше, чем прежде. Ее пальцы с острыми ноготками сомкнулись на Сашином запястье мертвой хваткой.

– Смерть ей только лишь служит, – сказала она, глядя в потолок. А потом с губ девушки сорвался какой-то хрипящий вздох, и она снова забылась, закрыв глаза и разжав пальцы на Сашиной руке.

У него бешено колотилось сердце. Освободившись от ее закостенелой хватки, Саша отпрянул и вжался спиной в стену, глядя на девушку, что теперь лежала без чувств.

Лицо Сони было синевато-бледным и выражало лишь абсолютное спокойствие.

«Умерла», – вдруг подумалось Саше, и он рванул к двери на негнущихся ногах, но уже на пороге заставил себя обернуться. Он боялся, что девушка снова вскочит на ноги, будет смотреть на него своими пустыми огромными глазищами и шептать демоническим голосом, но больше всего он боялся, что Соня умерла взаправду.

«Меня найдут, – думал он, – я провел здесь много времени, они подумают, что это я ее убил. Отравил чем-нибудь...».

Саша все равно хотел сбежать. И в последнюю секунду снова окинул взглядом те четыре картины своей матери, что висели на стенах.

Они были небольшие, и Саша снял всех их, вышел из дома, больше не глядя на девушку. Холод бил его током. Сашины руки то и дело покрывались гусиной кожей, промозглый ветер пробирался под рубашку и вселял в голову смутные позывы чувства вины и страха. Ноги Сашу не слушались, несли все вперед, сквозь какие-то заросли и нежилые постройки, брошенные дачи, ошметки шифера и горы разбросанных тут и там кирпичей. Нести картины было неудобно, но Саша не мог оставить их там, в этом сумасшедшем доме. Он должен был во всем разобраться, но сначала нужно было отдохнуть. Привести себя в порядок. Поесть человеческой еды.

Саша бежал, едва переставляя ноги и задыхаясь. Голова кружилась, мысли путались, местность казалась ему совершенно незнакомой, а поросшей травой пустоши не было конца и края.

(Знаешь, почему мертвые возвращаются к живым?)

Голос возникал в голове раскатами грома, ударял в затылок так, что у Саши темнело в глазах.

(Знаешь, почему мертвые начинают говорить?)

Саша всхлипнул. Это вышло так по-детски громко, что он зажал свободной рукой рот, а глаза захлестнула мутная пленка. Все поплыло перед ними, все накрыло волной чужого властного шепота.

(Потому что кое-кто яро пытается заткнуть им рты).

Пальцы разжались один за другим. Картины, глухо стукнувшись о землю и друг о друга, рассыпались перед Сашей, как колода карт. Его повело в сторону. Головная боль ударила в затылок, но вместо чужого голоса в голову ворвался неземной утробный гул. Саша с трудом разлепил веки: земля качалась. Он подался вперед на согнутых ногах, снова подобрал картины и пошел вперед маленькими шажками.

Саша был похож на пьяного. Он боялся лишний раз повернуть голову, чтобы не будить чудовищную боль, ненадолго уснувшую в ней. Он двигался по прямой, то и дело спрашивая себя: «Куда?». Что-то внутри знало ответ. Оно-то и вело Сашу в нужном направлении.

Со временем идти стало легче. Сердце все еще колотилось в его груди, но дыхание перестало быть таким хриплым, надрывным, голова больше не кружилась. Саша ни о чем не думал и наслаждался этой блаженной пустотой в мыслях. За равниной, густо поросшей полевыми травами, шла холмистая насыпь. Саша взбежал на нее и обомлел, глядя на ровную, чистую водную гладь.

«Ты провалился на ту сторону, и Анатолий вернул тебя назад», – напомнила Соня в его голове, и Саша вздрогнул, озираясь. Здесь он был один.

Начал накрапывать дождик. Саша поднял глаза к небу, но оно оказалось искусственно серым, словно затянутым матовой тканью, как навесной потолок. У берега стояла деревянная лодка. Саша сложил в нее картины, отвязал от воткнутого в землю штыря и взял весло. На воде было приятно прохладно. Саша плыл, отталкиваясь все дальше от берега. Островок суши по ту сторону озера сливался с матово-серым небом, и казалось, что где-то там был край света – обрыв, за которым ничего нет.

Грянул гром. Саша вздрогнул, но не обернулся и не поднял глаза к небу. Волны качали его, деревянная лодка была его колыбелью. Саша прижимал к себе картины, как единственную игрушку, что осталась у брошенного миром ребенка.

Лодка была на середине озера, когда полил дождь.

Саша стучал зубами от холода. Закрывал глаза и молился каким-то неизвестным прежде богам. Почему-то это казалось ему правильным, важным. Все это – и дождь, и лодка, и побег. Саша чувствовал себя сумасшедшим, но знал, что не был им. Ливень большими тяжелыми каплями обрушивался на его голову, и Саша впервые начинал во всем этом хаосе искать смысл и цель. Он закрыл глаза, запрокинул голову. Дождь больно бил по лицу.

Саша все вслушивался в бой капель о поверхность воды, хлесткий шум волн и собственное дыхание, но по щелчку пальцев все пропало. Саша представил воронку и улыбнулся. Это была та самая воронка из сна, и теперь он сам сделал в нее первый шаг.

***

Ему снились сжимающиеся и пульсирующие пространства. Саша шел по бесконечно сужающемуся коридору, стены которого были увешаны сотнями и тысячами зеркал. Каждое из них вместо Сашиного отражения показывало уродливые головы. Лица в морщинах и шрамах, надорванную кожу, срезанный скальп и бог знает, что еще. Еще здесь были изображения, на которых парень ухмылялся или испуганно озирался по сторонам. Среди сотен и тысяч зеркал Саша пытался найти свое настоящее лицо, но никак не мог этого сделать.

Саша шел и шел вперед, пока не услышал голос – тихий шепот, который звал его по имени из глубин коридора, сверху, снизу, из стен, из каждой клеточки Сашиного мозга. Голос раздавался отовсюду и сразу, становился громче, нахлестывал, как волна.

– Саша.

Он остановился. Отражения в зеркалах замерли и одновременно приняли идентичный вид. Это был он. Не Саша, Он.

– Кто вы?

– Кто ты, Саша?

– Я не знаю.

Зеркала задрожали от чужого смеха.

– Расскажи о себе.

– Мне нечего рассказать.

– Нужны наводящие вопросы? – отражение усмехнулось, – Ладно. Расскажи о своем рождении.

Саша поморщился.

– Зачем это? Ты и так все знаешь, ты живешь в моей голове.

– Ты прав, я знаю все. Расскажи это себе, просто напомни о том, что забыл.

Саша нахмурился. Опустил взгляд, соединил пальцы обеих рук в замок и нервно выдохнул.

– Я не понимаю, что должен рассказать.

– Все, что приходит в голову. Расскажи о том, как пришел в этот мир.

Саша почувствовал тепло. Холодок резко отхлынул ото лба, руки и ноги наконец-то согрелись, и это было неожиданно резкое ощущение. Его Саша принял за знак.

– Она хотела отказаться от меня еще в роддоме. Было... голодное безработное время, отца я вообще не знал. А мама... все смотрела на меня, на это маленькое и орущее существо и плакала. Смотрела мне в глаза, и мы надрывались вместе. Я – от непонимания, она – от ненависти и страха.

– Почему она тебя все-таки оставила?

– Она... боялась. Одиночества, наверное, – Саша пожал плечами и почувствовал ноющую боль в левой части груди. – Со временем она стала справляться с домашними делами и даже успокоилась. Появились деньги. У нее время от времени появлялись любовники, они приходили в нашу жизнь и уходили, приходили и уходили... никто не задерживался. Со временем она даже плакать перестала. В основном была мертвецки спокойна, умела держать себя в руках, а меня – на коротком поводке. Но иногда срывалась. Раз в год, в полгода, раз за сезон. Она выговаривала мне все, что грызло ее изнутри, и один раз, когда мне было пять, я даже попал в реанимацию. Я потом убеждал всех докторов, что упал с лестницы, убеждал так достоверно, что она начала плакать. Рыдала несколько дней, а потом еще неделю ни в чем мне не отказывала. Это странно, но именно тогда мы по-настоящему подружились. Когда на нее накатывала злость, я крепко обнимал ее за шею, хотя весь дрожал от страха. И она уходила. Спать или в душ, но она всегда уходила подальше от меня, пока снова не случалось что-нибудь хорошее. Я старался не расстраивать ее, учился без троек, больше времени проводил дома, за компьютером. Мы переехали в новую квартиру, мама начала рисовать. Мы жили как нормальная, здоровая, счастливая семья. Но иногда... это случалось, когда она заканчивала картину, в такие моменты она становилась особо ранимой и снова начинала плакать. Я успокаивал ее, спрашивал, чего она хочет, что еще я могу сделать. Она говорила, что ей ничего не нужно, что она все уже сделала сама. Она говорила, что все самое лучшее, что она могла сделать для мира, она уже сделала. Это был я. Она все чаще говорила так, будто знала, что умрет через три года.

Когда Саша замолчал, ноги уже не могли его удержать. Мир качался, в тоннеле завывал ветер. Саша сел на пол, обхватив себя руками. Его тело все еще била сильная дрожь. Он думал, что заплачет, но не плакал. Как будто слезы текли внутрь и так делали еще больнее.

– Расскажи о том дне, когда она тебя ударила.

Саша поднял помутневшие глаза на отражение. Оно оставалось холодным и бесчувственным.

– Он вернулся. Мой отец. Он вел себя как придурок... заявился под вечер, пьяный, и начал нести всякую чушь. Она не пустила его на порог. На следующий день он позвонил. Звонил еще раза два. Иногда пьяный в хлам, иногда трезвый. Она пыталась внятно ему объяснить, что нам ничего не нужно и пусть катится к чертям, но он не слушал. Как будто издевался. Когда он позвонил в последний раз, она уже была вне себя от ярости, а я пришел домой с двойкой. Она бросила трубку, обернулась на меня и просто рассвирепела. Руки, ноги, ругань, страх, боль. «Его лицо, его глаза, его губы, его волосы, почему?! Почему у тебя его гребанные волосы?» – кричала она, кричала так громко, что я до сих пор слышу этот визг.

– Что случилось тогда, в больнице?

– Мне сказали, что я родился в рубашке. Что до этого приходил в себя два раза и снова терял сознание.

– Ты помнишь эти моменты?

Саша поморщился.

– Мне хотелось плакать. Я просыпался с мыслью «Не бей меня, пожалуйста! Прости меня!», но что-то зажимало мне рот. Дважды. И на третий раз я понял, что должен простить ее. И простил.

– Она больше тебя не била?

– Нет, никогда.

Саше стало очень холодно. Он потер предплечья руками, и по спине побежали мурашки.

– Ты знаешь, почему она назвала тебя Александром?

– Когда я родился, она была сломлена. Не хотела жить. Она хотела, чтобы у меня был сильный ангел-хранитель. Защитник. Вот, что означает это имя. Она никогда не называла меня Сашей.

– Почему сейчас все иначе?

– Потому что я перестал быть ее идеалом. Я обычный парень. В моей жизни нет ничего, что придавало бы ей какой-то особый смысл. Как будто со своей смертью она забрала у меня все то, что дала ранее. Смысл жизни на временное хранение. Как в банковскую ячейку.

– И ты не думал, что что-то все же осталось в качестве наследства?

– Боль, страх, надломленность и равнодушие ко всему вокруг...

– И как ты думаешь, этот защитник существовал на самом деле?

Саша пожал плечами.

– Я не религиозен. Ангелов-хранителей не существует.

Отражение кивнуло и замолчало. Пол больше не ходил ходуном под Сашиными ногами, но сердце все еще стучало в висках. Он закрыл глаза и почувствовал, что сам не до конца верит в собственные слова.

– Ты и правда родился в рубашке, – усмехнулся голос в Сашиной голове, прежде чем снова исчез.