Они никогда не оставались поодиночке – это настораживало Маргариту больше всего. Пустошь была своенравна, а Сущность, правившая этим миром, всегда опережала Марго на миллион шагов. Она была умнее и все знала наперед. Она была и Богом, и Дьяволом, и человеком, и целым миром. Порой Марго ее ненавидела, порой – благодарила, но продолжала верить, что Сущность ее спаситель. Марго поверила ей и сделалась ее учеником. И хотя большинство знаков она интерпретировала неправильно, хотя встала на кривую тропу, ведущую прямиком в ад, это тоже было частью плана.

Но кто на самом деле его придумал? Знал ли он, к чему это приведет?

– Я устала, Воланд, – выдохнула она, опустившись на пол. Лопатки врезались в холодную кафельную плитку. Потолок был идеально белый, она это любила. – Я запуталась.

«Запуталась» – верное слово. Она словно увязла в колючей проволоке. Цугцванг – любой ход обернулся бы против нее, а оставаться на месте было равнозначно мучительной голодной смерти. Марго надеялась, все еще надеялась, что Пустошь станет для нее живым любящим миром, который вберет в себя все то немногое хорошее, что было в ее жизни. Но она начала вытаскивать наружу ее демонов, ее страхи, ее боли. Всю ее настоящую.

– Они никогда не остаются одни. Постоянно находят друг друга, помогают, пытаются понять. Всегда по двое или группой. Всегда вместе. Только я по-прежнему одна, хотя должна быть там, с ними. Я не знаю, что делать.

Марго подняла руки, зарывшись длинными белыми пальцами в волосы. Пес положил мордочку ей на живот и тихо заскулил. Маргарита погладила его по голове.

– Я знаю, что ты всегда рядом. Но Красинский... – говорить его имя вслух спустя столько времени оказалось сложно, – Красинский прав. Ты мертв, Воланд. А они живы. И они здесь по моей вине, а освободить их я уже не могу. Мы заперты в клетки своих же собственных демонов. Мы заперты... к чему это приведет?

Марго подняла голову и посмотрела на пса. Воланд ответил невероятно глубоким и грустным взглядом огромных преданных глаз.

– Если бы я могла хоть что-нибудь в этой жизни сделать правильно...

– Ты можешь, – раздался приятный женский голос. Марго подскочила на ноги и замерла у стены. Напротив стояла невероятно красивая молодая женщина.

– Кто вы?

– То, что ты называешь Сущностью. И, милая моя, ты никогда не была одна.

***

– То есть вы хотите сказать, что Маргарита – это ваша сумасшедшая бывшая, которая каким-то образом сознание пяти разных людей собрала в одном искусственно созданном сюрреалистическом мире, из которого невозможно выбраться?

Лу смотрела на Анатолия не отрываясь. По ее рукам бежали мурашки, кровь отливала от щек, но как бы внимательно она ни слушала, сколько бы раз ни прокручивала в голове все события последних дней, она не верила. Не могла поверить в то, что такое возможно.

– Я знаю, что это похоже на сон. Но наш с вами опыт показывает, что в одном сне могут встречаться разные и совершенно реальные люди. Это феномен, который не поддается объяснению.

– И как она это сделала? Прочитала заклинание?

– Это своего рода... медитация. Марго перешла на особый уровень общения с Сущностью, проникла внутрь своего нутра и оказалась здесь. А сама Сущность воронкой втянула нас.

«Воронкой», – повторила Лу и вздрогнула, неожиданно вспомнив о черве Даниэля, а следом – о призраке, который в паре километров на север лежал с пробитым черепом.

– Я могу понять, как она втянула вас. Вы связаны с Маргаритой как минимум прошлым. Но причем тут я? Просто подвернулась под руку? Причем тут Саша и Соня?

– Я не знаю, – выдохнул Красинский. – Я очень хочу вам помочь, но сам слишком многого не понимаю.

Лу опустила взгляд. Перед ней лежали огрызки яблок – единственного ужина, который они смогли найти. В голове все еще не укладывалось.

– Что такое Сущность?

– Все, что есть вокруг и все внутри тебя.

– Это что-то религиозное?

– Если бы я только мог знать...

***

Я видел ее лишь однажды, мельком: мама вообще не хотела, чтобы я видел эту картину. Она то хотела ее уничтожить, то продать, то выбросить, но любила больше жизни. Это творение делало ее совершенно сумасшедшей, помешанной, она всегда была где-то... не здесь. Витала в облаках, бредила идеями, которых я не понимал. Никто не понимал. Она всегда, всегда прятала картину в темном углу и старалась возвращаться к ней как можно реже. Но она манила меня. Притягивала, словно магнит.

Она была больше всех остальных картин, совершенно нестандартного размера полотна, поэтому и прятать ее было сложно. Интерес, подогревавший меня, был сродни помешательству. Если бы я знал, что после эта картина будет возвращаться ко мне в кошмарах удивительно часто, я бы подавил в себе эту нечеловеческую тягу к ней, чтобы никогда не встречаться с ней, чтобы никогда не касаться ее, быть может, тогда бы этот водоворот не втянул бы меня внутрь своего нутра.

Мне казалось, что очень сильно поднялась температура. Меня лихорадочно трясло и сильно тошнило, комната плясала перед глазами, но я все равно протягивал руку вперед, к черной материи, скрывавшей под собой врата в ад. Я скинул ее с холста и развернул картину к себе. Она не была человеком или животным, не имела глаз, но я провалился внутрь нее, стоило нам встретиться взглядами. Она обволакивала меня в своих колючих объятиях, затягивая все глубже и глубже.

Холст был разделен на три части и, подобно триптиху Босха, он точно так же изображал рай и ад. Но в изображенном не было иронии, не было причудливых фигур и форм, и музыканты не играли на своих трубах у кого-то в заду. Этот ад был настоящим. В нем людей пытали, насиловали и разрезали на части. В нем люди не безмолвно открывали рты, они вопили. И их бесконечный крик стоял у меня в голове.

А рай был совершенно пуст, и только грустное бледное лицо призрака растворялось за горизонтом.

Я боялся возвращаться взглядом к аду, боялся снова увидеть зверства, реки крови и перекошенные от ужаса лица, но не мог сопротивляться притяжению картины. Я жадно поглощал каждое перекошенное от боли лицо, и оно становилось мной. Они было прорисованы удивительно реалистично, словно фотографии настоящих людей. В центре располагался бесконечный тоннель из повторяющихся и светящихся, словно неоновые вывески, разноцветных арок. Люди были и внутри него, и снаружи, как в моем сне. Те, что были внутри – не страдали и не вопили – во всяком случае, это было невозможно знать наверняка – они стояли спиной к зрителю, а те, кто были вовне, оказывались обращены лицом.

Там были женщины и мужчины – все голые, но не было детей и животных. Животные наполняли только лишь рай и окружали то призрачное лицо, что исчезало за горизонтом. На самом краю рая сидела собака, что грустными и большими глазами смотрела на ад. Будто бы в ее взгляде было что-то сочувствующее, но вместе с ним и восторженное. Если и был Бог в этой картине, то мне тогда показалось, что он не в полупрозрачном лице из рая, а в той собаке, сидевшей между двумя мирами.

Страшнее всего были люди. Не потому, что они были некрасивыми или изуродованными, нет. Просто всех их я знал. Или готовился встретить каждого из. На картине «Et cetera» нас было шестеро.

Я, Лу, Соня, Анатолий и Маргарита.

А в центре лежала девушка, которая истекала кровью.

***

Завидев кровь, Лу не сразу смогла понять, что она принадлежит ей самой. Красное пятно стремительно разрасталось на рукаве рубашки, но Лу не чувствовала боли. Она вообще уже ничего не чувствовала, только тошноту и то, как неприятно все кружится перед глазами.

Лу подняла руку и ощупала шею в месте укуса призрака – ранка опухла, но уже затянулась корочкой и не кровоточила. Раны и порезы на руках были не глубокими. Лу вдохнула побольше воздуха, отвернулась от Анатолия и принялась расстегивать рубашку. Кровью было залито все предплечье: кровоточила татуировка мотылька.

– Какого...

Лу закусила губу.

Рубашку пришлось снять полностью, и Анатолий молча отдал Лу свою, оставшись в одной лишь серой майке.

– Спасибо, – сказала она, залившись краской. Сознательно ей уже было все равно, ведь не так давно Лу на полном серьезе была готова расстаться с жизнью, лишь бы все это закончилось. А теперь по телу изнутри растекался абсолютный холод равнодушия. Однако же прежняя привычка краснеть не готова была так быстро остаться в прошлом.

Трясясь от озноба в чужой огромной для ее тощих плеч рубашке, пахнущей незнакомым мужчиной, Лу оторвала от своей длинный лоскут ткани, чтобы перевязать руку.

– Давай помогу, – сказал Анатолий, и Лу кивнула, не поднимая головы.

– Я не знаю, откуда эта кровь.

Анатолий кивнул, будто бы для него это было нормально, и туго перевязал руку.

Он сел напротив Лу и долго смотрел своим грустным и каким-то стариковским взглядом, хотя сам был намного моложе.

– У вас есть план? – спросила Лу наконец.

– Нет.

– Вы знаете, что нам делать дальше?

– Может быть.

– Круто, – выдохнула она. Сил не было. Голова все еще кружилась. Тянуло в сон.

– Лу, – тихо сказал он. Девушка вздрогнула. Это тяжелое сожалеющее упоминание ее имени зачастую тянуло за собой продолжение «У меня плохие новости». И как бы Лу ни хотелось, чтобы все закончилось как можно скорее, она знала, что возможно, это не закончится никогда. И даже скорее всего. Она была готова смириться с этой мыслью, но когда-нибудь потом. Не сейчас. Только не сейчас. Но Анатолий твердо решил сказать ей то, что она так не хотела слышать. – Лу, будет тяжело. Возможно, намного тяжелее, чем было до этого. Будет страшно, больно и невыносимо. Но дальше все зависит от тебя. Я не понимаю до конца, как строится эта система и на чем она держится, но я знаю одно – чтобы выбраться, мы должны попасть на самые нижние ее уровни.

– И что это значит?

– Тебе придется спуститься в свой собственный ад и выйти из него живой.

– Звучит как то, что я уже делала.

Анатолий рассмеялся.

– Меня радует, что после всего, что произошло, ты так хорошо держишься.

Лу улыбнулась краешком губ. На секунду стало легче, а в следующее мгновение вернулись все болезненные ощущения, которые прежде притуплял выброс адреналина. Саднило шею и плечи, и Лу тихонечко простонала от боли.

– Давайте пойдем дальше. Я бы хотела отдохнуть, но не на холодной земле.

Анатолий не двинулся с места и улыбка сошла с его губ.

– Лу, насчет «дальше»... то, о чем я говорил – и есть наш путь. И он здесь, – он поднес указательный палец к своему виску и легонько постучал.

– Что вы хотите этим сказать?

– В Пустоши ты еще не все видела, верно? Остались воспоминания, которые тебя ранят, которые ты прячешь внутри? Придется вытащить их наружу.

У Лу перехватило дыхание, но Анатолий выдерживал паузу.

– Что это значит?

– Если честно, я не знаю.

– Да вы издеваетесь надо мной! Идемте, это место не очень-то любит, когда кто-то сидит на месте.

Стремительно темнело. У Лу бежали мурашки от мыслей о приближающейся ночи и нагнетающей речи Анатолия. Она злилась и нервничала. Изо всех сил подавляла страх и быстро-быстро перебирала ногами, едва ли не переходя на бег.

«Что значит вытащить, блин, наружу? Это что, глист какой-нибудь, чтобы его вытащить?»

«Он бредит. Сумасшедший мужик».

«Я тоже брежу. Совсем уже свихнулась».

Лес становился реже, небо – темно-красным. Повязка на руке Лу затвердела, насквозь пропитавшись кровью, и стала такого же цвета. Рука не ныла, лишь немела время от времени и не сжималась в кулак.

За лесом находилась дорога, и они добрались до нее, когда стало совсем темно. На обочине они сели прямо на землю, чтобы отдышаться.

– Сейчас я думаю, что заночевать на голой земле было не такой уж плохой идеей, – выдохнула Лу, переводя дыхание.

– Уже не придется.

Анатолий указал рукой по направлению дороги. Вдали появились два ярких огонька.

– Что это? – спросила Лу. Анатолий не ответил.

К ним подъезжал автобус. Остановившись перед Лу, он открыл свои двери.

Внутри никого больше не было.

***

Они ехали долго, и за окном практически ничего не было видно. Головой Лу касалась холодного окна, и время от времени проваливалась в сон без сновидений. Анатолий не спал. Никак не мог сомкнуть глаз.

– Куда едет этот автобус? – спросила Лу тихо, словно сквозь сон.

– Я думаю, ты и так знаешь. Эту правду слышать не слишком приятно.

– Мы едем в то место, где мне было больнее всего?

Ее слабый тоненький голосок пробрал Анатолия до дрожи. Его природная чуйка, рефлекторное стремление защитить, уберечь, спасти здесь было уже бессильно. Теперь он понимал, что в Пустоши помочь кому-то просто невозможно. Здесь каждый борется с собой, и никто на самом деле не побеждает.

Поэтому эта маленькая хрупкая девушка, которая сжималась в комочек страха, притягивая колени к груди, которая смотрела в никуда с нечеловеческой усталостью от жизни, которая так хотела больше ничего не чувствовать... эта робкая нелюдимая Лу сама же обрекала себя на казнь. Адский котел, в котором каждому из них предстояло вариться заживо.

– Мне не страшно, – сказала она и впервые сама перевела взгляд на Анатолия. – Я не знаю, пытаюсь ли просто убедить себя в этом, усталость ли это или инстинкт самосохранения. А может, это правда. Мне уже не страшно. Меня уже ничем здесь не удивить.

«Бедное дитя», – подумал Анатолий, но ничего не сказал вслух.

– Кем был тот человек, который напал на тебя в лесу?

Лу покачала головой.

– Нет. Не человек. Он и при жизни человеком не был, что уже говорить теперь. Это демоны... Пустошь материализует их из нашей головы. Даня говорил, что он здесь, потому что... – тошнота подкатила к ее горлу, – потому что я этого хочу. – Лицо Лу перекосилось. – Что это я хочу быть с ним вечно. Но я ведь не хочу на самом деле. Я уже давным-давно пережила его смерть.

Анатолий вздрогнул, и одновременно с этим автобус подскочил на кочке.

– Вся моя жизнь – это гребанный круг, – протянула Лу, снова глядя в окно.

– О чем ты?

– Все всегда возвращаешься. Как бы ты ни был уверен в том, что все это осталось в прошлом, что все погребено в памяти. Все вернется. Мне никогда не выйти из круга.

– Я все еще не понимаю...

– Мы приехали. – Лу и Анатолий встретились взглядами. – Мы снова приехали к дому моей бабушки.

***

Саша писал так долго, что от неудобной (скорее многогранной по контуру, нежели круглой) ручки на его пальце появилась мозоль. Сами же ладони были покрыты испариной. Соня молча наблюдала за ним, словно завороженная.

– Ты молодец, – говорила она, когда он останавливался, чтобы перевести дыхание.

– Почему ты не хочешь мне ничего рассказывать?

– Ты должен понять все сам.

– Я пойму все быстрее, если ты мне поможешь.

Соня улыбнулась и отвела взгляд. В ее глазах читалось «Ты такой глупый, такой наивный». Саша тяжело вздыхал и продолжал писать.

К ночи была исписана большая часть блокнота. Саша захлопнул его и развалился на полу, вытянувшись во весь рост. Они с Соней уже давно перебрались в какой-то маленький домик и расположились в нем. Девушка разожгла печь, и комнату быстро наполнил запах готовящейся еды. Отужинав, они сели около стены плечом к плечу прямо на полу: мебель почти отсутствовала.

– Зачем ты попыталась покончить с собой, хоть расскажешь? – спросил Саша. Они встретились взглядами, но девушка отвернулась, а через секунду опустила голову Саше на плечо.

– Я не хотела оставаться одна.

Ее рука вслепую нащупала его, и пальцы переплелись с пальцами.

У Саши часто-часто билось сердце, и иногда комната начинала качаться из стороны в сторону.

– Я не хочу, чтобы ты делала это снова. – Он лишь слегка сжал ее руку, но Соня все почувствовала и улыбнулась.

– Я больше не сделаю этого. Я теперь не одна.

Она повернулась и потянулась к Саше всем своим невесомым птичьим тельцем, таким хрупким, что он легко мог раздавить ее в своих объятиях. Они были так близко. Они смотрели друг другу в глаза.

– Подожди, – сказал Саша. – Скажи хоть что-нибудь о том, где пропадала все это время. Мне нужно это знать. Мне нужно слышать от тебя.

– Ладно, – Соня улыбнулась. – Такого не должно было случиться, но Сущность отбросила меня очень далеко. На какой-то из труднодоступных уровней. Я бродила здесь, а потом нашла тебя. Это судьба, кажется.

Она снова потянулась к нему, и Саша уже чувствовал на своем лице ее робкое дыхание. Сознание становилось мутным.

– Да, точно... судьба...

Соня обвила его шею руками и коснулась губами губ. Ее кожа была такой нежной, Саша хотел ощутить ее всю.

– Я никогда не делала этого с парнями, – сказала она и заглянула ему в глаза.

Саша не смутился.

– Я тоже.

Они засмеялись вместе и продолжили целоваться с большей страстью. Соня касалась губами его шеи, но на одном участке задержалась особенно долго. А после вонзилась в тонкую кожу зубами.

Саша дернулся и оттолкнул ее от себя.

– Что ты делаешь?

По Сониному подбородку текла кровь.

– Ты думал, что нашел меня? – сказала девушка гробовым голосом и рассмеялась, выхватывая из-за пазухи нож с блестящим в огне свечей лезвием.

Она кинулась на Сашу с ножом. Ему некуда было отступать, Соня загнала его в угол комнаты.

– Ты сумасшедшая! – кричал он. – Ты не она!

Соня смеялась. И нависнув над парнем, она взмахнула лезвием в воздухе и распорола себе горло. Призрак упал замертво.

Саше хотелось верить, что это был только лишь призрак.