Жених

Оксанка бежала по неприметной тропке, петляющей через поле, не чуя под собой ног и не замечая бегущих по щекам слёз. Над её головой раскинулось тёмным бархатным платком небо, расшитое бисеринками звёзд, с приколотой посередине брошкой-луной. На поле была накинута тонкая кисея тумана, пронизанного благоуханием июньского разнотравья. Где-то в густой траве перекликались сверчки. Оксанке было не до красот короткой купальской ночи. Душили слёзы, в груди колом встали обида и злость. До красот ли, когда рушатся девичьи мечты и вся жизнь?

Тропка вильнула в сторону, к темнеющему перелеску. В иное время Оксанка через лес ночью ни за что бы не пошла. Не решилась бы. Боязно, хоть и не лес это, а просто лесополоса, отделяющая поле от деревни. Но сейчас ею владели совсем другие чувства, отодвинув страх на задворки. Девушке хотелось скрыться под мощными кронами, в плотном мраке, чтобы не видеть насмешливую физиономию полной луны. Перед глазами стояла сцена, увиденная в берёзовой роще у озера, и Оксанка чувствовала себя обманутой дурочкой. А говорят, что Купальская ночь заветные желания исполняет. Ну-ну!

Летний праздник «Купальские огни» в районе стали отмечать недавно, несколько лет назад. Ставили палатки на берегу озера, торговали съестным. Артистов местных приглашали публику развлекать. Весело и для бюджета выгода. Конечно, на праздник отовсюду съезжались. Может, и не со всего района, но с окрестных сёл и деревенек ‒ точно. От Оксанкиной деревни до озера было и вовсе рукой подать: всего-то перелесок пройти и поле пересечь. Поэтому и на праздник почти всей деревней ходили, особенно молодые. И то, что Петька Востриков там будет, Оксанка знала загодя. И венок сплести, чтобы к концу праздника ему на голову надеть, девушка тоже заранее придумала. Так бы она никогда ему о своих чувствах сказать не решилась, а вот с помощью венка ‒ не страшно. Догадается ‒ хорошо, ответит взаимностью ‒ счастье, а не поймёт или отвергнет ‒ так всегда на шутку списать можно. Чтобы деревенские не судачили понапрасну и на смех не поднимали. И рану на сердце не бередили зря.

Под древесными кронами стало совсем темно, и Оксанка сбавила ход. Лунный свет проникал сквозь листву, ложился хаотичными пятнами на тропу и стволы, рябил в глазах. В чаще леса, то тут, то там, вспыхивали огоньки, плыли в темноте, манили в ночь и вдруг гасли. Оксана подумала о волшебных купальских цветках папоротника и горько вздохнула. Вот бы ей такой цветок! Она бы обязательно загадала, чтобы сегодняшнего дурацкого вечера и в помине не было.

Память, будто в издёвку, выдала ей новую порцию свежих воспоминаний, как она, дурочка этакая, бегает по берегу озера с дурацким венком, ища Петьку, который вот только что был неподалёку, а теперь пропал куда-то. А потом натыкается на парочку, уединившуюся в берёзовой роще в стороне от озера. Лунный свет ложится полосами, подсвечивая стоящего среди белых стволов парня. Высокий, широкоплечий, темноволосый и в светлой футболке. Точно Петька, любовь её ненаглядная. А рядом, прильнув к нему, ‒ девица в белом сарафане в крупный горох. И в этой фигуре цепкий взгляд Оксаны неизменно угадывает Катьку Лаптеву, заразу эту рыжую, которая постоянно глазки ему строила. Вот и добилась своего. И что он только нашёл в ней, дуре конопатой?

Лес расступился перед ней, вывел к деревенской околице. Оксанка прошла знакомой улицей мимо спящих домов к родной калитке. Толкнула её, входя на двор. Дом уставился на неё тёмными окнами: мамка давно уже спать легла. Даже Чуча, их собака, и та встречать не хочет. Носа из будки не высунула, лентяйка. Оксана остановилась посреди двора, чувствуя, что слёзы снова наворачиваются на глаза. Луна плыла прямо над крышей дома, бесцеремонно таращилась на девушку, склонив лик на бок. Будто докучливая соседка, которой всё надо знать и везде нос сунуть. Вроде и сочувствует, расспрашивает, сопереживает якобы, а потом возьмёт и на всю деревню растрезвонит о твоих бедах. Хорошо, что она к Петьке с венком своим не сунулась. То-то бы над ней посмеивались теперь. Девушка вдруг осознала, что так и держит его в руках, уже успевший немного подвянуть. Повертела, раздумывая, куда б его деть. Разве что в компостную кучу закинуть? Шагнула было по дорожке вперёд и испуганно вздрогнула, когда навстречу ей из мрака выступил силуэт, широко раскинув руки. Девушка охнула, но тут же с облегчением выдохнула, узнав огородное пугало.

‒ Фу, напугал, дурак! ‒ пробормотала она.

Пугало стояло, замерев на своём бессменном посту и раскинув в стороны руки-палки, на которые был накинут старый пиджак. Словно безмолвно говорило Оксанке: ну, иди что ли, обниму да пожалею, горемычную. Девушка переступила с ноги на ногу, повертела не пригодившийся венок, шагнула к пугалу и напялила его на голову, сделанную из старого чугунка.

‒ На вот тебе, ‒ произнесла Оксана. ‒ Дарю! Носи на здоровье, жених…

Собственные слова подняли со дна горечь, подтупили комком к горлу. Оксанка задумчиво поправила на пугале пиджак, вздохнула горестно и тихо пробормотала, ни к кому не обращаясь:

‒ Вот уеду в город, работу там найду и всё у меня будет хорошо. А вы все здесь оставайтесь…

***

Вернулась Оксанка в родную деревню лишь спустя три года, когда мать угодила в больницу. Поджарая, дерзкая, без длинной русой косы. Спортивная сумка через плечо. Прошла по родной улице в сопровождении любопытных взглядов, толкнула калитку и замерла, в задумчивости глядя на дом. Её встречало теперь лишь пугало, дурашливо раскинув руки-жерди в широком обнимающем жесте.

‒ Ну, здравствуй что ли, жених. Заждался? ‒ Оксанка невесело усмехнулась и прошла мимо него к дому.

Отперев дверь, она вошла внутрь, бросила в углу сенцов сумку, прошла в комнату и распахнула окно, впуская вечерний воздух, пронизанный сочными медовыми оттенками заката, пением петухов и птичьим щебетом. Оксанка вытащила из кармана пачку сигарет, закурила, внутренне радуясь, что не слышит мамкиных причитаний по поводу дурного городского влияния. Задумалась и о завтрашних планах, и о возможном возвращении обратно в отчий дом. И о своей так и не сложившейся в городе удачной жизни. День медленно угасал, рокотала дальняя гроза, длинные тени ползли к дому.

Гроза разразилась ночью, обрушив на деревню всю небесную мощь. Ливень хлестал по окнам, сверкали молнии, дом сотрясался от ударов грома. Оксанке не спалось. Она лежала, закутавшись в одеяло, прислушивалась к разгулу стихии за окном. Чудились ей в шуме дождя чьи-то быстрые шаги и невнятные голоса, будто и правда гром гонял по земле расшалившуюся нечисть.

Стукнуло в окно, что-то прошлёпало по лужам прямо к двери. Она с грохотом распахнулась, впуская в дом холодные сквозняки, пропитанные запахом дождя и сырой земли. Оксана приподнялась на кровати, с тревогой вглядываясь во тьму, разрезаемую то и дело вспышками молний.

‒ Кто там? ‒ спросила она ненастную ночь, ворвавшуюся к ней в дом.

Никто не ответил. Что-то ритмично застучало по полу, будто кто-то вошёл, опираясь на палку. Сердце сжалось в дурном предчувствии, затрепетало от страха. Стук приблизился, замер на пороге. Синеватый пламень небес разорвал темноту, осветил комнату, вычертив силуэт в дверном проёме. Старый чугунок съехал на бок, с вымокшего насквозь старого пиджака на пол лилась вода. На палку снизу комьями налипла грязь. «Жених» протиснулся в комнату, и Оксанка истошно завопила, но её крик почти сразу заглушил хлёсткий удар грома

***

Соседка обнаружила её поутру, когда любопытства ради заглянула в дом, да тут же и выскочила, голося на всю улицу. Оксанка лежала на кровати, бледная и холодная, в ужасе вытаращив глаза. На полу вокруг кровати были разлиты лужи, а в её мёртвой руке зажата пуговица от старого пиджака.

(с) Сумеречный Край /Дзен Яндекс