2015 год, мне семнадцать лет

Год прошел в затворничестве. Я продолжала выкладывать фотки с длинными подписями в Инстаграм, общалась с читателями и даже ответила на вопросы интервью, которые журналист местной газеты прислал мне в почту. Он хотел встретиться, но я так и не смогла побороть страх. После встречи с «охотниками» я старалась избегать незнакомцев.

Большую часть дня я проводила дома. Занималась с учителями дома, чтобы получить выпускной сертификат. Ездила к бабушке в Донегал, где часами гуляла по берегу моря в полном одиночестве или гоняла по дорогам на своей машине. Или помогала Сейджу с переездом.

Он перешел на последний курс универа, выписался из общаги и тут же решил съехаться с какой-то девицей, которую ни разу нам не показывал. Кажется, на этот раз у него назревало что-то серьезное: Сейдж светился, сверкал и словно порхал по воздуху. Разве что радугой не блевал. Никогда его таким не видела.

— Как ее хоть зовут? — однажды не вытерпела я. — Когда приведешь ее на ужин? Я скоро стану тетушкой? Она такая же старая, как ты, или помоложе?

— Але, мне двадцать два, а не девяносто два, — фыркнул Сейдж. — На ужин пока не приведу. Тетушкой пока не станешь. Как зовут ее, не скажу.

— Блондинка, брюнетка?

— Меняет цвет под настроение.

— Как хамелеон?

— Лучше расскажи, что будешь делать, когда придет время поступить в универ? — резко поменял тему Сейдж.

— Буду получать образование дома заочно. А что?

— Не глупи, университет — это лучшее время в жизни.

— Если кожа не облезает от дуновения ветра...

— Мы что-нибудь придумаем, — заверил меня Сейдж, укладывая мне на плечо руку. — Будешь носить перчатки — такие тонкие, что никто даже не заметит. Будешь жить не в общаге, а на съемной квартире, где никто не будет прикасаться к твоим вещам. Я буду неподалеку, всегда смогу приехать. Твоя болезнь не должна становиться помехой. Университет — это и правда здорово.

— Сейдж, я очень хочу получить высшее образование, но не очно. Я боюсь людей. Не понимаю их и не чувствую потребности общаться...

— Аппетит приходит во время еды, — возразил он.

Тогда я задрала рукав и ткнула ему в лицо предплечье со шрамами, которые оставила рука Аарона. И отказалась впредь говорить на эту тему.

Однако брат решил не сдаваться и уламывал меня целый год. Именно уламывал — упрямо и настойчиво. Пока я однажды не выдержала и не пожаловалась родителям. А те, к моему изумлению, приняли его сторону! «Лори, а ведь неплохая идея! Лори, а почему бы и нет? Лори, если принять все меры предосторожности, то все получится!»

Я чуть на задницу не села. Ничего себе. То шагу сделать не давали, ограждали от любого чужого чиха, а теперь вдруг из дома родного выпихивают.

Но я приняла твердое решение не влезать в этот щиток с высоким напряжением.

— Не будет никакого универа, успокойтесь, — объявила я и поставила на обсуждении жирный крест. — Вы смерти моей хотите, что ли? Я буду учиться дома заочно.

А потом я встретила Мишель.

***

Как-то мне написала незнакомая девушка, рассказала, что следит за моим Инстаграмом и предложила встретиться: «У меня другой недуг, Лори, но я все равно очень хочу познакомиться с тобой. И может быть, кое-что рассказать, если ты не против. Напиши, возможно ли это. Я вообще живу в Америке, но буду в Ирландии через месяц с родителями. Я знаю об истории, когда тебя схватили за руку и снимали все на камеру. Поэтому не возражаю, если возьмешь с собой кого-то из близких. Например, брата — он такой милашка :) Мишель».

«Милашка? Видела бы она, как этот милашка поет песни Ники Минаж в туалете, держа в руках освежитель воздуха, как микрофон, — зрелище не для слабонервных».

Я рассмеялась собственным мыслям. В сообщении этой Мишель было что-то очень подкупающее и искреннее. «Давай встретимся, я не против», — наконец ответила, печатая вспотевшими пальцами.

Через месяц мы встретились в Дублине, куда Сейдж подкинул меня на машине, предварительно набив багажник личным хламом для перевозки в новое жилье.

Мишель оказалась симпатичной белой американкой с каштановыми волосами и робкой улыбкой. Лет двадцати на вид. Она заказала себе латте, я открыла бутылку минералки, которую принесла с собой, и мы минут десять болтали обо всякой ерунде, вроде погоды и ценах на проезд, словно приглядываясь друг к другу.

А потом Мишель вдруг смахнула слезу и сказала, что ужасно рада видеть меня.

— Я читаю тебя уже где-то полгода и просто боготворю. Ты такая смелая! Болезнь не сломала тебя, не вогнала в депрессию, ты относишься к ней с насмешкой и подшучиваешь над собой. Помнишь пост, где ты написала, что почти смирилась с тем, что парней тебе не видать, и поэтому вот-вот начнешь собирать коллекцию фаллоиммитаторов. Но у тебя одна проблема: как лишить себя девственности самостоятельно? Я хохотала, как ненормальная. Или пост, где ты решила-таки сходить в кафе и выпить там кофе, взяв с собой переносной стерилизатор. Ты еще спрашивала, насколько дико это будет смотреться со стороны, если ты вдруг поставишь эту штуковину на столик и станешь стерилизовать кофейную чашку! Ох, Долорес! Глядя на тебя, мне впервые захотелось расслабиться, принять себя и прожить с радостью то, что отмерено... Моя болезнь пока не дала о себе знать, но терпеливо ждет своего часа...

Мишель сжала в руке салфетку и выпалила следующее (словно боялась, что смелость вдруг оставит ее, и она больше никогда об этом не заговорит):

— У меня фатальная семейная бессонница. Наверно, ты о таком даже не слышала. Наша семья узнала относительно недавно — врачи диагностировали все это уже после смерти отца, он был носителем... Меня уже проверили — у меня, как и у него, мутации в двадцатой хромосоме, из-за чего в мозге накапливаются вредные белки, которые уничтожают отдел, отвечающий за сон...

— Продолжай, — подбодрила я, видя, что чем дальше, тем тяжелее ей говорить.

— В общем, сначала у меня будет просто сильная бессонница, сопровождающаяся паническими атаками. Потом к паническим атакам присоединятся галлюцинации. Затем возникнет полная неспособность спать, сопровождаемая быстрой потерей веса. А дальше я перестану говорить и не буду реагировать на окружающее. Это последняя стадия болезни, после которой я умру. Все займет примерно полгода-год. Лечения нет. Снотворные не помогут...

Окружающий мир исчез. Исчезли стены кафе, столики и посетители, стучащие вилками по своим тарелкам. Осталась только я, сидящая напротив девушка и история, от которой у меня зашевелились волосы на голове. Мишель отхлебнула кофе и подняла на меня влажные глаза, пока я собирала воедино осколки своего прежнего я.

— Но мне больше не страшно. Я устала бояться. У меня еще лет десять в запасе, а то и больше, когда я могу крепко спать и видеть чудесные сны. Тискать храпящего рядом парня. Выбирать постельное белье в магазине и шелковые пижамы. И наслаждаться всем этим. Сложнее всего с мамой. Я уговариваю ее родить второго ребенка. Если у нее появится еще один, то с ней все будет в порядке... И еще с парнями сложно...

Мишель сдула челку с носа и, робко улыбнувшись, продолжила:

— Знаешь, у тебя бывало так, что ты встречаешь человека один раз, второй, а потом понимаешь: если встретишь его в третий раз, то втрескаешься по уши? Вот и у меня такое было совсем недавно. Ах, что это был за парень — мечта! Я чуть глазами его не съела на первом свидании, отдалась на втором, а встречаться в третий раз не стала. Написала ему, что все, адьос-досвидос. Он не понял, что произошло. Носился за мной пару месяцев, а я отшивала его. Ходила с задранным носом, а сама прихожу домой из универа и рыдаю в подушку остаток дня. Как ему объяснишь, что я умру в муках через десять лет? Я не настолько эгоистична...

«Господи, да как я смею вообще жаловаться на свою жизнь?» — внезапно подумала я.

— Долорес, это такое облегчение — рассказать обо всем кому-то. Никто не знает, кроме мамы. Все друзья думают, что я переборчивая дура, ха-ха. Иногда все так и просится наружу, но я не хочу сочувствия, или чтобы они потакали мне во всем. У меня и так характер дерьмовый, а если меня жалеть начнут — это будет катастрофа... Послушай, ты писала в Инстаграме, что семья уговаривает тебя пойти в университет. Иди! Если есть хоть малейший интерес в душе — следуй ему. Бери все, что на блюдечке протягивают. И на то, что не протягивают, позарься тоже! — хохотала Мишель. — Я учусь в колледже, это кайф. Только там и забываешь об этом дерьмишке, вроде смерти в муках. Там словно параллельная реальность, в которой не существует боли и болезни. Там жизнь, драйв, каждый день что-то новое. Горячие парни на спортивных машинах, милые ботаники со сладкими улыбками, бунтари на мотоциклах... Прости, я увлеклась, знаю, что для тебя это больная тема...

— Все нормально, продолжай, кто мне еще об этом расскажет? — улыбнулась я, приходя в полный восторг от того, как круто она справляется со своими эмоциями и переключается на позитив.

— Богатенькие стервы с фигурами Джиджи Хадид: красивые, но пустые, как церкви в пятницу вечером. Серые мышки, о которых все вспоминают только через десять лет после окончания универа, когда мышка внезапно становится женой мэра, — хихикает Мишель. — Прекрасные неформалки с болтиками в языках и проколотыми сосками.

Она высовывает язык, и я вижу серебристый шарик, лежащий в розовой ложбинке. Мы хохочем, как двинутые.

— Ты должна увидеть все это. И многое другое. И попробовать все, что можешь попробовать. Ну кроме секса втроем и наркотиков — я считаю, оно того не стоит, — краснеет Мишель и вешает на лицо выражение «опаньки». — И чтобы Господь Бог на том свете воскликнул: «Долорес Макбрайд! Ну ты отожгла!» Да-да, я читала и этот пост тоже, про Бога и твои с ним разговоры... Я после тебя тоже с Богом разговаривать начала. И представлять его по-своему. Теперь это не нудный старик, загибающий пальцы на каждой моей ошибке, а любимый папаша, с бородой, как у Чарли Ханнэма и татуировкой «Всех люблю» на мускулистом плече.

Мишель отсалютовала чашкой. Я подняла минералку в ответ.

— Выпьем за нас, молодых и бесстрашных, — сказала она, и мы выпили, глядя друг другу в глаза. — И пусть твой Стигмалион однажды перестанет быть тюрьмой. Жаль, что я не могу тебя обнять, Долорес Макбрайд... Наверно, ты такая же теплая, как твой Инстаграм.

***

Я молчала всю дорогу от Дублина до Атлона. Пару раз горько всплакнула.

— Все прошло нормально? — нахмурился Сейдж.

— Все было прекрасно, — кивнула я.

Сейдж не стал больше допытываться, просто положил руку на мое плечо. Правой придерживал руль, а левой обнимал.

— Я хочу в университет, — тихо сказала я.

— Боже правый, у меня слуховые галлюцинации!

— Нет, я действительно сказала это.

— Опять они! Господи, я, наверно, переутомился...

— Сейдж, ну прекрати, — шлепнула я его. — Кое-что изменилось, и теперь я считаю, что мне стоит... открыть этот щиток с высоковольтным напряжением.

— Где этот волшебник? Я хочу его расцеловать!

— Целуй своего хамелеона. Этот волшебник слишком волшебен для тебя.

Я показала средний палец, Сейдж дал мне щелчок по носу.

— Если серьезно, то я очень рад, что ты решилась на это, Лори. Очень-очень рад! И какие доводы, позволь узнать, изменили твое мнение?

— Сегодня мне показалось, что новые люди и новые знакомства, — это... может быть интересно.

— А я тебе что все это время талдычил?!

— И еще я поняла, что только среди чужих людей смогу преодолеть свой страх и наконец начать... жить.

— Да, детка! — заорал Сейдж, как будто мы с ним только что выиграли финальный бой в компьютерной игре.

— И еще университет поможет мне стать кое-кем. Я все думаю об этом, и с каждым днем идея влечет меня все больше...

— И кем же?

— Мне интересно лечить и заботиться о ком-то. Наверное, я бы могла быть врачом, если бы не моя боязнь людей и если бы мне не грозила смерть от чужой крови... Или слюны... Или мочи, или желудочного сока, или околоплодных вод, или рвоты...

— Все-все! Я понял! Профессия врача тебе не подходит.

— И я подумала, что могла бы лечить того, на кого у меня нет аллергии.

— Меня?

— Сейдж, ты невыносим! Животных! Собак и кошек, лошадей и голубей, хомячков и зайчиков! Мне можно к ним прикасаться! И мне нравится к ним прикасаться. Я хочу быть ветеринаром. Что думаешь?

— Я думаю, что мне ужасно повезло с сестрой, — приобнял меня Сейдж. — Она такая добрая, умная и красивая. И любит зайчиков! Мой детектор милоты сейчас сломается к чертовой матери...

Я рассмеялась, а Сейдж продолжил:

— На самом деле я всегда знал, что ты захочешь быть ветеринаром.

— Да ладно...

— Да! Помнишь, мне было десять, а тебе пять, и ты увидела, как я с друзьями нашел в саду ежика и...

— Помню ли я, как ты помочился на бедного ежа? Да у меня до сих пор психическая травма, болван, — буркнула я.

— А потом ты зарядила мне кулаком в живот, схватила ежа голыми руками и побежала на кухню, чтобы помыть его в раковине.

— И, между прочим, исколола руки до крови...

— Но все-таки отмыла его! И потом неделю со мной не разговаривала. Я уже тогда подумал, что из тебя вышел бы отличный звериный доктор. Ну или полицейский.

— А я вот осознала это только сейчас. Удивительно, да? Родные часто знают нас лучше, чем мы сами... Что ты еще знаешь обо мне, чего не знаю я? — спросила, толкая Сейджа в бок.

Но Сейдж ничего не ответил. Он смотрел на дорогу и улыбался ну очень странной улыбкой. Как будто действительно знал что-то еще. Но сколько я ни упорствовала, ни упрашивала его и ни дулась, он так и не признался в том, что было на уме.

____________________________

За фото спасибо https://www.instagram.com/svetlana_tumatova/