Тот вечер ушел, но остался внутри.

— Мне кажется, на сегодня хватит.

Марк подвинул последний бокал от себя. По дороге до кошелька на руке блеснул перстень — только сейчас он оказался в поле зрения.

— Сколько я должен?

В животе все поджало от неудобного вопроса. По расчетам Карельского, ему бы пришлось отдать как минимум добрую тысячу. Родители обещали отправлять по возможности не более пятнадцати штук на проживание в месяц, за прошедшие дни улетело три из них.

Ты должен что-то намного больше денег, Тима. Помнишь?

— Нет-нет, не надо. — Тим хотел было возмутиться, что за него платят, но все оказалось куда сложнее. — Я Витька в карты выиграл. Весь сентябрь в полцены, а пиво так вообще бесплатно.

Халявщик все же протянул на чай бедолаге двести рублей, завалявшихся в кармане рюкзака. Шумный, душный и забитый бар остался позади, ночные улицы приятно освежали.

— Что за кольцо?

— Это?

Ладонь взлетела вверх, демонстрируя серебряное массивное украшение с чернением. Палец обхватывала агрессивного вида гримаса. Деталь придавала Маралину выбивающуюся изюминку, подобно лиловым носкам.

— Акума. Одна девчонка делает. Хочешь? — Он протянул сокровище, но тут же прыснул с ответной реакции. Тим не то выпал в шок с такого подгона, не то убедился: у этого москвича точно беда с мозгами. Или так со всеми жителями многоликого эксцентричного города? Да чего там — с миром, а Пермь держалась особняком ото всех долгие десятилетия, когда еще никакого Марка и Тима не существовало. — Надоело. Хотел чет новое заказать.

— За сколько? — Тим не любил говорить о деньгах с теми, кто явно в лучшем финансовом положении, чем он. Не любил обсуждать гаджеты последней модели — для него они становились доступными лишь спустя годы. И то, в бэушном виде. В гимназии приходилось учиться бок о бок с золотыми детками — пока у многих были «яблоки», Карельский получил дешевенький смартфон вместо кнопочника, с которым затем прожил три года. Пока на одежде одноклассников красовались значки громких брендов, их товарищ довольствовался масс-маркетом. Обычно секондами брезгуют, а они спасали обилием крутых винтажных вещичек за бесценок. Порой те выглядели в разы прикольнее вылощенных тряпок, но сам факт их происхождения стеснял, и престижное место в шкафу всегда занимал улов с распродаж в бутиках.

— Семь кесов, — невозмутимо вылетело из дыма и тотчас растворилось в тишине. Средство связи в руке Тима немногим превосходило кусочек драгоценного металла Марка.

— А то, что хочешь взять?

Маралин заносился большим пальцем по экрану, выискивая профиль нужного аккаунта. Темнота вокруг рассеялась в свете повышенной яркости, перед глазами возникла ослепительная фотография перстня с ужасной волчьей пастью. Из носа существа торчало тонкое колечко, цена такой прелести значилась в десятку.

— Чума-а, — завороженно пролепетал Тим, чем разулыбал более трезвого приятеля в сотый раз за сегодняшний вечер.

Тим казался любопытным существом для Марка, и наоборот. Один из них никогда не встречал по-настоящему оригинальных творцов, — а в искусстве толк московский денди знал, — другой же привык жить без персонажей, сошедших из-под черных полос кино. В помутневшем рассудке вскрылась та самая фраза, что сперва забылась:

— Дым нынче достать тяжело. Делиться легче.

Кто так, блин, разговаривает вообще? Кто держится так уверенно и спокойно что до трех литров пива, что после? Кто выигрывает в карты бармена, чтоб целый месяц напиваться бесплатно? Кто готов устроить экскурс по местной пивотеке, а не просто равнодушно опрокидывать бокал за бокалом? Кто спускает деньги на массивные авторские украшения ручной работы, чтобы потом холодно расстаться с ними, как надоест? Кто искренне хвалит ничтожные рисульки в поганом альбоме и убеждает, что они не настолько плохие?

— Кто-кто, Марк Маралин.

Карельский опешил и покосился в сторону спутника, но тот всего лишь с кем-то созванивался. А Тим бы запросто поверил, что этот чудак и мысли читать умеет.

— Я не... мам, мы про это говорили, — еще бодрый минутой назад тон сделался вялым, а изо рта пошел ледяной пар. — Не надо ко мне никого привозить. У меня учеба началась, покой нужен.

Мама не знает его номер?

Из трубки слабо донеслись вздохи разочарования, звонок прервался легким нажатием красного кружка.

Может, телефон новый, или Марк менял симку.

— Предки достают?

— Да, бывает, — безучастно отозвался помрачневший герой. Теперь он снизошел до реального, ощутимого человека со своими проблемами, что не жонглировал моментами так же беспечно.

Он бы и поделился наболевшим, но закурил подкравшийся порыв откровений. Ведь это все... не важно? С кем не случается, каждый ссорится с родителями и терпит от них всевозможные выходки. Это взаимная карусель, что никогда не останавливается. Аттракцион обид, ущемлений, игры на комплексах. Только вот механизм проржавел и давал сбои, а безжалостный ветер сносил притормозившие сиденья.

Марк уже давно не воспринимал реальность за единственное место своего существования. Не здесь его дом. Бывал хозяин там нечасто, но всякий раз путешествия давали понять: все земное не то и не так.

— Это ничего, — говорил он, — это ерунда.

Обратная дорога до метро словно нарочно замедлилась. То один шел медленнее, то другой, шаги растянулись и не думали возвращаться к прежнему темпу. Да и куда спешить? В одинокой квартире никто не ждет, в общаге никому нет до тебя дела.

— У меня, — вдруг начал Тим, собравшись с мыслями. Марк не обернулся, но уши его забавно вздрогнули, — у меня...

«Нет, я никогда это не скажу», — передумал Карельский, возвращая разыгранный в голове диалог обратно на полочку. С чего бы Маралин радовался такой новости, это же ненормально, странно, дико. Скорее всего, он и не примет за правду внезапное заявление. Никто никогда не принимал, кроме родственников, видевших результаты томографии.

На станции пришлось разминуться. Речной — на крайнем севере, Бульвар Дмитрия Донского — на юге. Прощальное рукопожатие вышло крепче утреннего знакомства. Кто же именно не хотел расцеплять ладони или желал блеснуть пробудившейся от пива силой — еще одна капля в море проклятых загадок.

Перемещаться по подземке в соло уже не так нравилось, как на пару с более расторопным и занимательным попутчиком. Неприятный шум стремительно падал в «Буерак». Гитары и монотонный вокал расплывались перед глазами, отбрасывали неинтересных хмурых пассажиров на задний план и мешали их с блеклым салоном вагона. Сауэр попускал, трезвая усталость смещала погасший задор. На душе бы запела печаль, но с музыкой выла тоска. Та самая, русская, какую хочется смаковать, какой подолгу наслаждаешься и считаешь лучше любого веселья и счастья.

Тим слепо улыбался и невидимо, беззвучно вторил словам игравшей песни о корне имбиря. А строки звучали теплее чая с медом, лимоном и этой пряностью. Почувствовав себя яснее, Карельский решил заглянуть в альбом. С последней разукрашенной страницы смотрел затылок таинственной незнакомки, наконец покинувшей мысли. Ненадолго.

— Какие люди! — На выходе из метро как по расписанию объявился Родион, довольно жующий сверток нехитрого ужина. — С кем накидался? — А так пахнет? Или видно? — Шавуху будешь?

— Не, я поел. — Да будь желудок и тысячи раз голодный, рисковать с привокзальной пищей хотелось в последнюю очередь.

За углом торгового центра — там пряталась дорога до дома — по-прежнему разило уриной, но спустя несколько метров отвратный запах унес прохладный воздух еще густого парка. Вдалеке лаяли собаки, визжали загулявшиеся дети и выкрикивали что-то бессвязное районные выпивохи.

— Ну, рассказывай, — важно промямлили сквозь трапезу. — Как тебе первый день?

— Да херня какая-то, — признался Тим. За все пары он четырежды побил рекорд по нарешиванию судоку в соответствующем приложении.

— Зато пивка тяпнул с однокурами.

— Это верно. — Тим перешел на бордюр в попытке удержать равновесие по дороге, в свободные от поглощения шаурмы мгновения гуру общажной жизни подталкивал. Нет, алкоголь пока не отошел. — А ты не знаешь каких-нибудь девчонок с темными короткими волосами? Высоких.

— Таких навалом сейчас, брат.

— С пирсингом на брови?

— Вот теперь поконкретнее... не-а, не знаю. В универе видел?

— Да не, просто.

Жалкая надежда как вспыхнула, так и тут же истлела. Пепел налип на сердце, лишал солнца проростки глупых мечтаний. Конечно, не впервые Тима зацепила чья-то внешность, и он знал, что скоро ему станет все равно, как всегда было раньше. Эта девушка останется одним из многих нарисованных и бережно хранимых в сердце персонажей. Персонажем, выдумкой, фантазией, не больше.

Уже дома в рюкзаке нашелся перстень Маралина, непонятным образом попавший внутрь.

— Так отдай кому-то, если не нравится.

Карельский не отдал.

Учеба в университете оказалась еще скучнее, чем представлялось накануне. Лекции о математических, физических понятиях разбавлялись парой английского и физкультурой, на которой загоняли до точек перед глазами. Однокурсники обсуждали бесконечные мемы и все-подряд-институтское. У Тима не было никакого желания смеяться над прической препода по линейной алгебре, сетовать на дрянной график работы столовой и уж тем более слушать что-то про новый трек паршивенького исполнителя. Единственной отдушиной на протяжении всех следующих дней были встречи с Марком в курилке. С ним и поговоришь, о чем влезет, и послушаешь чего-нибудь интересного. Вдобавок иногда он водил в тот бар и угощал вкуснейшим пивом, а то и показывал красивые закоулки Москвы.

Так и пролетела половина сентября — пасмурная, промозглая, отчасти одинокая. Внутри до сих пор подвывало от невозможности увидеть ту девочку с каре снова. За это время Маралин не подбил художника создать страничку для своего творчества в соцсетях, зато стал верным зрителем, что впрыскивал под кожу маленькие дозы уверенности каждым восхищенным отзывом. Заполучив внимание со стороны к самому сокровенному впервые за столько лет, Карельский ловил себя вечерами на мыслях, что готовит рисунок не просто к конкретному дню, но для Марка. Вдохновение теперь прочно вязалось с ломкой по лестному одобрению, пусть и неосознанно.

Тим так и ни разу не примерил демоническую гримасу, бережно храня подарок в миниатюрном внутреннем отделе рюкзака. Все никак не мирился с тем, что это больше не чья-то вещь, но его личная. Как будто не достоин носить ее. Не то чересчур дорогая, не то слишком цепляет к былому владельцу. Наденешь — и сам в каком-то смысле становишься Марком Маралиным. Он, впрочем, не вспоминал о ней и вовсю хвастался новым заказом, а после и щеголял с вожделенной покупкой.

Казалось, все люди находятся по ту сторону стены, а Марк иногда захаживает в комнату, делится чем-то своим, марает раскиданные вещи и уходит, к себе никогда не пускает. Тим пытался узнать хоть что-нибудь о нем, кроме любимых музыкальных исполнителей, фильмов и книг, где во вкусе оба почти сходились. Однако до сих пор все, что удалось выяснить, — отношения с родителями складывались не лучшим образом, а почему — неизвестно.

Одним вечером на третьей неделе сентября загадочный приятель в очередной раз расстроился после короткого разговора по телефону, но быстро сделал вид, что все у него отлично, хотя погрустневшие глаза так и остались поблескивать в печали. Марк сменил тему на излюбленные выпытывания у талантливого (по его мнению) товарища ответа на вечный вопрос: когда начнешь в сеть заливать? За пивом ребята тогда время не проводили, но что-то нахлынуло и заставило сказать больше, чем можно и нужно. Бессильная надежда давила забрать взамен хоть глоток личного, за ним же польется все и накроет потопом — и только отвязывай окаменевшие скелеты с ног вовремя.

— Они же засрут, я знаю. — Тим выронил сигарету и достал другую. — Думаешь, я не следил ни за кем? Да нахер нужно, лучше буду для себя рисовать, чем потом сидеть читать дофига умные коммы типа: а ты тут тень не так наложил, а ты тут непропорционально сделал, а ты рисуешь жопой, бла-бла-бла, — Карельский запнулся, когда голос дрогнул, и пришло осознание того, насколько раздраженно все сказанное сейчас прозвучало. Насколько это прекрасно подходит ему — убогому (недо)художнику с самооценкой ниже двойного дна — жаловаться и бояться.

— Нахер людей.

Залитое стыдом лицо обернулось к умиротворенному зрителю, что не ронял сигарету и спокойно отвечал на вспыльчивую слабость. Все ведь так просто — нахер людей. Ну, не понравится кому-то. Может, напечатают гадостей. Ведь это они потратят время впустую, а не Тим. Может, напишут что-нибудь полезное, уже здорово. Может, им и вовсе понравится. Или очень понравится, как Марку.

— У меня фонопсия.