— Ну, ну, потерпи, — приговаривала в кабинете врач.

Медсестра куда-то отошла, и Марк остался наедине с ровесницей своей матери, иглой в руке и разъедающими слезами. Еще и это двойное нукание так напомнило Машеньку, а сети мимических морщинок и проступающих из-под кожи вен вселяли дикую слабость в ногах.

Он покачал головой и смахнул хлынувшие из глаз слезы, но спустя секунду они вновь заполонили собой все. Марк и не понимал, почему же: потому что нихера он не смог разлюбить за год, потому что страшно только от мысли о билете и в ад, и в рай, потому что зачем-то впутался в отношения, в которых находится лишь ногой или пяткой, а не всем своим существом — тоже в некотором роде суперпозиция. Марк готов был рассказывать о всех своих «потому что» тысячу и одну ночь, но не вслух, и на восходе помилования не заслуживал. И даже так никакая сказка, внушенная самому себе, больше не спасала от концентрированной правды, что впитывалась в сознание бензиновыми пятнами.

— Девочка не любит?

Марк усмехнулся, но выглядело так, будто еще сильнее заплакал. Банальная реплика совершенно незнакомой женщины подстрекала признаться, что дело вовсе не в абстрактной девочке, и что-то в ворохе оборванных крыльев убеждало, якобы посторонний человек все поймет и не станет ни о чем расспрашивать. Но Марк промолчал об этом, как молчал всю жизнь, за исключением разговора на балконе у Василисы.

— Полюбит-полюбит, вон, какой красивый, как тут не любить-то.

— А любить за красоту надо?

— Да за все плохое и хорошее, — просто ответила врач и забинтовала руку поверх наложенных швов. — Главное, что ты любишь и она это знает. Иди, умойся. И водички попей, — женщина показала на кувшин с водой и одноразовые стаканчики возле раковины.

«Да нихуя он не любит», — отнекивался Марк в мыслях. Покупать билет без спроса, наплевав на то, что у человека сессия скоро, пропускать мимо ушей слова с неудобными воспоминаниями. Делать вид, что ничего не было, что все померещилось или приснилось. Делать вид, что и без этих слов тебе все ясно.

Очень на любовь похоже, да. Ее деформацию.

И когда Марк представлял, как приезжает и остается наедине с Веней в его квартире, это мешалось внутри как дерганым разрядом возбуждения, пылающими ветвями запретных чувств, так и мерзкой опустошенностью, бесконечным унижением вплоть до пересохшего горла и тошноты. Ничего и близко напоминающего плавкий зной с острыми шипами и нежными соцветиями.

Легкий отек и краску Марк так и не смог снять холодной водой. Он бы с радостью остался в кабинете и послушал житейские ненужные советы по обращению с женскими сердцами, но в травмпункт постепенно прибывало все больше пациентов, так что Марк вышел в коридор на поиски Тима и Василисы.

Тим до сих пор размышлял о том блаженном выражении лица, примерял к нему самые логичные и абсурдные трактовки. Однако ни во что не хотел верить, кроме как в тупую случайность. Много чего могло почудиться за одну смазанную секунду, и все же почему-то эта беспочвенная немая радость впивалась сорняками в память и прокручивалась в ней снова и снова, пока не испарилась в настоящих красно-стеклянных глазах Марка. Красных, словно иглой копошились в белках вместо руки.

— Ты как? — спросила Василиса, когда он рухнул рядом на сиденье без всякой ласки во взгляде. В нем теперь и сама пустота с трудом различалась, не то, что ничего не было.

— Водку пила? — тихо предположил Марк.

— А че, воняет так? — Вася подышала в ладошку и поморщилась от спиртного запаха.

— Я такси заказал, скоро подъедет, — сказал Тим и покосился на Марка, бороздящего своим тотальным расфокусом недостижимые дали.

— Хотите шоколадку? — Василиса достала непонятно откуда два маленьких батончика в черной обертке.

— Спасибо, — поблагодарил Марк.

Сначала он очень медленно разрывал упаковку, а потом в три голодных укуса прикончил ее содержимое. Тим убрал сладкое в карман и поинтересовался, где же Вася успела взять эти батончики, потому что среди сегодняшних покупок ничего такого определенно не было.

— Художественный фильм «Спиздили», — улыбнулась она с прищуром.

— Ты опть врвла? — пробубнил Марк с набитым ртом.

— Забыла отдать на кассе, че такого?

Много ли она вот так воровала, а затем строила из себя невинную забывчивую девочку? Да сколько бы тупые наклонности Василисы ни бесили Марка, он все равно спускал ей все с рук, а терпение тем временем бесконечно стремилось к нулю и в направлении Тима.

— А если по камерам увидят потом? — сказал он и затерзал зубами обветренную нижнюю губу.

— Да ниче не увидят!

«Ниче не увидят», а потом огребать в случае чего придется Тиму, а не кому-то другому. Не закрывая век, он уже видел, как приезжает в тот торговый центр с родителями и Дашей, а там все обклеено распечатками с камер наблюдения, на листочках отчетливо красуется кудрявая шевелюра (а если запись цветная, то вдобавок наглая и рыжая), и все здание мгновенно оцепляют, и в громкоговоритель объявляют: «Карельский Тимофей Викторович, вы окружены», и мама так кричит, как никогда не кричала, ее оттаскивают дяденьки в форме, а Тиму перед арестом озвучивают монотонным голосом права, типа как в сериалах, и общество наконец избавляется от этого страшного маргинального элемента, Даша носит в тюрьму передачки...

— Блять! — оборвал Тим поток панических мыслей на пути к подъехавшей машине. Василиса и Марк в недоумении оглянулись. — Да не, ниче, — отмахнулся Карельский и открыл переднюю дверь, — забейте.

Ну, в самом деле, за батончик максимум штраф влепят, чего разводить. Еще бы Марк отвечал, когда его спрашивают, как он, и можно было бы не клясться себе, что доброй половины «Егермейстера» скоро не станет.

Тиму исполнится в феврале девятнадцать, и эта цифра ничем не отличается от восемнадцати, судя по всему. Та же привычка любые трудности и нервные встряски топить в алкоголе, закуривать сигаретами, испытывать желание чем-то вмазаться и гасить его, потому что те же сигареты и алкоголь хотя бы не надо с лишними нервяками выискивать под балконами на первых этажах или еще в каких местах, искать место для употребления и переживать, как бы не спалиться. Захотелось даже поблагодарить Марка за то, что он отказался взять «какую-нибудь травку» — нового массового убийства нервных клеток Тим бы попросту не выдержал.

Он посмотрел через зеркало заднего вида на Марка, на то, как тот отрешенно пропускает нагромождения заводов за окном и пялится в рассеянную на миллионы частиц одну точку. Марк и раньше так иногда глазел в никуда, но это длилось недолго, а сейчас он застрял в каких-то личных тысячах ярдов, о которых Тим имел лишь смутное представление. Он и сам не заметил, как потерял концентрацию и смотрел теперь на Марка из прошлого, у которого глаза хоть чем-то сияли. Серебряный подсолнух в алом бархате, секунда перед объятиями или поцелуями тайком в университете или безлюдном переулке, бледный огонь в зеркале под имя Тима, новые рисунки (и неважно, с кем именно), первая общая пара утром понедельника и вообще любая встреча спустя много часов разлуки, монологи за пивом в баре, случайные прикосновения в метро.

Что-то пустое в глазах Марка было и до всего промелькнувшего в сознании, и пустота эта, кажется, постепенно стремилась к тому, чтобы в конце концов вывернуться наизнанку. Тим думал, могло ли Марка так пошатнуть то, что случилось перед праздничным ужином, и опять сосредоточил взгляд на Марке, когда машина остановилась возле подъезда, однако что-то замечать уже было поздно. Надо было заметить, как побелели сгибы фаланг на бокале, заметить, что Марк проснулся гораздо раньше, чем казалось, и заметить столько всего другого, о чем ты в моменте понятия не имеешь, что это должно быть замеченным, что это что-то значит, что из-за твоей невнимательности через секунду все раскрошится и сгинет.

Что толку спрашивать Марка, как он, когда по этим красным белкам, плетущейся походке и сутулым плечам все и так ясно? Василиса как бы не смотрела на Марка, без всяких слов воспринимала все мысли Тима и делилась своими, а в них ничего изобретенного не было, все то же. Одного Тим точно не понимал, и что Василиса повторяла как мантру громче всего прочего: «Только не он, только не он, только не он».

— В химчистке кровь отстирывают? — спросил Тим дома в процессе уборки гостиной. Свободная рука сжимала кружку, в ней плескался теплый горько-сладкий чай с травяным ликером. Рядом по ковру мельтешила Вася, а Марк пил в одиночестве на кухне, после того как от его помощи максимально вежливо отказались.

— Дорого там, наверное...

— Да на деньги похер, надо отстирать это. И со стулом еще чет придумать... А если я скажу, типа, это вино или чет такое, не доебутся же?

— Да расслабься, скажешь, что так и было, а ты ниче не знаешь!

Тим покачал головой и задвинул сложенный стол между кресел.

— В прошлый раз мать сказала, квартира потными мужиками воняет, а я никого не водил и дошики заваривал. Ну, мылся тоже нормально, не знаю, че за мужики ей в нос попали.

— А ты не знал, что мужской пот пахнет дошираком?

— Блин, если бы пот пах дошиком, я бы дезиками не пользовался...

— А! — ахнула Василиса. — Мы же подарки, подарки забыли!

— Да ща откроем... Марк! — громко позвал Тим и присел на ковер у елки рядом с Васей.

Да, Вась, обязательно обо всем с Марком поговорим, только пускай он напьется сперва, и прибраться, вообще-то, не помешало бы, и подарки, да, как же мы без подарков.

Марк явился в гостиную со стаканом сока, в котором щедро было замешано что-то еще, судя по раскрасневшимся щекам. Губы тоже налились алым, и контур их отчетливо выделялся, как подведенный косметическим карандашом.

— Подарки! — повторила Вася и похлопала по месту между собой и Тимом. Марк отставил стакан на убранный стол и тоже сел у елки. — Чур, я первая!

Василиса молниеносно расправилась с голографической упаковкой и осмотрела блестящую золотистую коробочку парфюма, достала флакон, сосредоточенно открутила крышку и поднесла к носу. Легкие наполнили годы воспоминаний, закупоренных вместе со знакомым ароматом: проливной летний дождь, первые сигареты, первая влюбленность, скомканные нелепыми ошибками отношения, которые так и не начались, прятки от грозы под навесом на набережной родного города, пустые клятвы, никакущая первая зима в Москве и ноль градусов, и все это так не хочется вспоминать, но почему-то все равно так приятно.

— Это, это же... — пролепетала Бестужева, — это ж прям как...

Без последующих лишних слов она распылила облако себе на шею и сбрызнула за ушами, помахала рукой и прикрыла глаза.

— Обалде-е-еть, они так похожи на те духи! — с улыбкой сказала Василиса, обняла за плечи и поцеловала в щеку Марка, сидящего поближе, а потом и Тима. — Вы че, специально выбирали такой?

Парни не сразу ответили, поглощенные дурманом сладкого послевкусия настолько, что радужка обоих затуманилась, несмотря на пульсирующие вспышки гирлянды.

— Ага, — обронил Тим, сглотнув.

— Спецальн, — невнятно поддакнул Марк и деревянно кивнул пару раз. — В смым... смысле, ты ж раньше ими пользовалась, мы се запомнили.

— У тебя язык заплетается? — засмеялся Тим, потому что не мог вспомнить, когда это у Марка в последний раз так дикция портилась от алкоголя. У Тима же наоборот говорить выходило бодрее обычного, как и у Васи наполовину.

— Ой, бля, сам нихера не пил с полуночи и чет выпендриися, — промямлил Марк.

— Давай тогда, — Василиса всучила ему увесистый сверток из крафтовой бумаги, — открывай, пока не вырубился.

— Да я н-намана, — заверил Маралин, практически не качаясь, и завис над подарком.

— А я, — поправился Тим, — я тебе потом в Москве отдам, забыл в общаге.

— Ну да, — осклабился Марк и с переменным успехом принялся выуживать шнуры бечевки из невозможных узлов и бантиков. На предложение разрезать ножницы протестующе буркнул: «Н-не», а когда наконец освободил таящуюся под слоями бумаги книгу, то застыл во времени и пространстве похуже встречи с подарком на день рождения.

Книга была в мягкой обложке, ни один из ее уголков чудом не потрепался. Мужчина в костюме прижимал к себе в поцелуе девушку, на которой развевалось платье до колен, и она так же трепетно отвечала своей любви. Цитата какого-то издательства сбоку обещала, что этому произведению «суждено стать современной классикой», внизу перечислялись некоторые позиции в мировых топах. Уши мнимо захлестнула мелодия, что пальцы никак не хотели разучивать на протяжении не одного года. «У нас было сегодня», — так называлась заглавная композиция экранизации, которую Марк полюбил до скрипа в сердце, еще ни с кем ее не ассоциируя в свои двенадцать лет. И даже потом не нашел, с кем связать этот фильм, просто хранил в себе два часа хронометража, чем-то так сильно зацепившего и не отпускающего до сих пор. Мало ли существует хороших фильмов — существует и много, после той картины Марк посмотрел по меньшей мере сотню шедевров, превосходящих романтично-трагичный «Один день». Но только ноты «У нас было сегодня», одни-единственные не покидали спрятанного за шторами электронного пианино, ноты, которые Марк так бездарно не мог разучить. Ничего дальше первой страницы, как будто «сегодня» заключалось именно в ней.

— Тебе не...

— Как ты узнала? — перебил Марк протрезвевшим голосом Василису и погладил книгу большим пальцем перебинтованной руки.

— Я когда у тебя ночевала — ну, когда ты нас с Чучей увез, — увидела за шторами на синтезаторе ноты. Загуглила, узнала, что это из фильма, а по фильму есть книжка, а на полках у тебя такой книжки не было... Ты уже читал ее?

Марк не стал исправлять «синтезатор» на «электронное пианино», все желание что-то исправлять и переставлять в другом человеке заслонило иное чувство. Оно же кружило в легких, когда удавалось сыграть хотя бы несколько тактов подряд без ошибок и подглядываний в партитуру, оно же с надетым уникальным перстнем ворошило в душе забытое летнее поле, девственно-чистое до пошлости, которое не знало ничего подобного ни с Веней, ни с Майей.

— Не читал, — неровно ответил Марк от стесненной нехватки воздуха, его же было так много в последующем выдохе Василисы.

— А я подумала, что зря ее выбрала, — пробормотала она и убрала за ухо выцветшие пряди. — Тебе не нравится?

— Это мой любимый фильм.

— Не знал, что у тебя есть синтезатор, — глухо произнес Тим и записал в воображаемом списке «Смотреть позже» название с обложки.

Надо же, стоял все время там, за шторами, и почему-то именно Василиса все нашла, заметила, а Тим ничего и не пытался искать. Это же не плохо? Плохо рыться в чужих вещах без спроса? Тим вдруг подумал, тот сложный перстень, созданный по самолично разработанному дизайну с примесью идей Васи, никак не сравнится с тем, как она заглянула за шторы в спальне-гостиной. И почему от этого факта, пустяка так добела жжет изнутри?

— Да я редко играю, — сказал Марк и погладил заголовок так, что из-под пальцев виднелось лишь «Один». — Не знаю, зачем купил его год назад... Фоно выбросил после музыкальной школы, не играл долго, потом захотелось опять.

— Так тебе нравится? — не унималась Вася, окончательно позабыв о том, как хотела вручить этот подарок и любоваться счастливой улыбкой на лице Марка вместо ее вымученного подобия. Правда, в тех хотелках не умещались бинты и зашитые порезы, и вдобавок он будто протрезвел наполовину так точно.

Он перевел взгляд на руки Василисы, которые она заламывала в нетерпении, склонился к оголенному виску и поцеловал в него почти неосязаемо, если бы не высохшая пленка и жар на искусанных губах. Тим отвел глаза, но Марк помнил о своем обещании и отстранился так же быстро, как и поблагодарил за подарок. Руки Вася заламывать перестала и расслабленно оставила их на своих коленях, до сих пор обтянутых плотными колготками после поездки в травмпункт.

— А... О чем этот фильм? — спросил Тим, прочистил горло и почесал затылок, хотя чесаться нисколько не хотелось.

— Тебе со спойлерами или без?

— Без, пожалуйста.

— Девушка с парнем много лет дружили, но, — Марк постучал по обложке, — не совсем дружили.

— Это ты меня из-за Ксюши подъебываешь? — уточнил Тим и сощурился.

— Блин, а я только забыла, как ее зовут!

— Вы прям... — Марк беззвучно икнул. — Друзья-друзья?

Тим глубоко вздохнул и потер переносицу, на которой точно скоро исчезнет кожа такими темпами, а затем развел руками.

— Ну да-а... Ну, я иногда думал, может, она мне нравится или типа того, но были другие девочки, которые больше нравились.

— Покажи ее фотки, — строго сказала Василиса.

— А причем тут фотки?

— Давай, расскажи, что внешность для тебя не главное, — произнес Марк. — Ты по Васе месяц сох еще до того, как вы познакомились.

— Да ниче я не сох!

— У нас буквально треть разговоров была про «красивую девочку из метро», и половина рисунков у тебя тоже была с ней.

— Серьезно? — тихо переспросила Вася и вновь заломила запястья.

— Да ты — это вообще другое, — пробормотал Тим. Взгляд его потупился и впечатался в мнимый поцарапанный пол вагона, где секунду назад стояли громоздкие черные ботинки на платформе. — Типа, я никогда таких красивых девушек не видел. Но если бы мне только внешность нравилась, мы бы сейчас тут с вами не сидели. И вот, почему у нас с Ксюшей ничего не было.

Василиса коротко улыбнулась до ямочек, а щеки покраснели прямо как в школе, в классе восьмом и задолго до первого поцелуя.

— Ладно, выкрутился, — скучающе вздохнул Марк и театрально закатил глаза.

— Так и знал, что ты стебешься, — проворчал Тим и слегка толкнул Марка. — О чем фильм-то?

— А я не врал, о чем он.

— Ты гонишь?! Вот эта мелодрамка — твой любимый фильм?

— А чего ты ожидал?

— Не знаю... «Вход в пустоту» как минимум, как максимум — «Космическую одиссею».

— Ноэ слишком грязный, а Кубрик переоценен, — поморщился Маралин, поднялся с пола и забрал со стола стакан.

— Ноэ — грязный?!

— Ты фон Триера точно смотрел? — возмутилась Василиса.

— «Любимый фильм», — перебил Марк и сделал несколько глотков, — не значит, что я его смотрю постоянно. Он просто мне нравится больше остальных. И смотрел я его всего два раза.

— Почему так мало?

— Да я от него ревел хуже, чем от «Джейн Остин», — сказал он, опустившись на прежнее место.

— Ты вообще Марк Маралин? — скривился Тим. — Нет, серьезно, «Джейн Остин»?

— У тебя марафон фильмов с Энн Хэтэуэй был? — предположила Василиса.

— Я думал, она на маму похожа.

— О-о-о, — протянула она жалобным голосом и прильнула к плечу Марка, — это так мило, но очень грустно...

— Ладно, выкрутился, — передразнил Тим.

— А ты только повторять умеешь, — произнес Марк и кивнул на оставшийся подарок.

— Ниче я не...

Тим поймал обращенные к себе взгляды, осекся и спешно принялся распутывать бечевку. Ему это было не впервой, и после головоломки с фотоаппаратом он помнил, по какой схеме Василиса связывает упаковку: узлы двойные, веревка чередуется в горизонтальных и вертикальных проходах. Вскоре Тим смог открыть подарок, в мятой бумаге скрывались художественные маркеры и квадратный скетчбук с плотными страницами.

— Вась, ты че, блин, они ж дорогие! — с улыбкой вспыхнул Тим и нетерпеливо вывалил на ковер перед собой маркеры. Они имели две разных кисти с обоих концов, и хотя цветов было всего двадцать, Тим знал по видео в интернете, как удобно они смешиваются в процессе нанесения.

— Акварельные карандаши и какие-то ручки у тебя и так есть, а масло или вроде того в общаге, наверное, неудобно хранить. Я подумала, тебе понравятся маркеры, с ними можно цветные зарисовки делать прикольные или раскрашивать...

Тим слушал коралловые образы над собой, и пока Василиса тараторила, исчеркал первый листок плавным градиентом и волнистыми линиями.

— ...Короче, да, а блокнот взяла, чтобы ты потестил на нем все.

— Сколько они стоили?

— Тим! — воскликнула Василиса. — Это подарок.

— Ну даже книжка вот эта явно не стоила столько, сколько маркеры для рисования. А фирму я эту знаю, они... Ладно, прости, — Тим оторвался от маркеров, увидев, как Вася погрустнела в лице. — Я... ну, мне такие подарки обычно не дарят. Но это офигенно, спасибо.

— Их тоже передаришь? — вклинился Марк.

— Ага, в рот тебе запихаю.

— Да ты уже...

— Я против таких шуток в состоянии алкогольного опьянения.

— Ты просто выпил мало.

— Нет, Марк, шутка реально ужасная, — засмеялась Вася. — А ты Тиму ничего не даришь?

— В смысле «ниче»? — переспросил Марк и снял с нижнего яруса елки ярко-фиолетовую хиленькую мишуру, обмотал вокруг шеи и завязал подобие бантика. — Себя, вообще-то.

— Не, спасибо, тебя и так сегодня хватило, — со смехом сказал Тим, собрал подарок в бумагу и пошел на кухню.

— И че это значит? — увязался Марк следом вместе с Василисой.

Карельский положил сверток у микроволновки, налил себе чай с ликером и сел за стол рядом со шкафом-аптечкой. Вася намешала водку с апельсиновым соком, уселась там же, но поближе к стене, так что Марку ничего не оставалось, кроме как расположиться напротив и молча потягивать микс из спиртосодержащих и сколько-нибудь сладких напитков.

— Марк, — тихо позвал Тим и внимательно посмотрел на него. Глаза Марка теперь были слегка красными, не такими мертвыми, но все же мутными и блеклыми. — У тебя что-то случилось? Ну, кроме этого... — Тим кивнул на забинтованную руку. — Ты сегодня какой-то не такой был.

— Да все нормально, — на автомате ответил Марк и потуже затянул мишуру.

— Это не только про сегодня, — встряла Василиса и внутренне сжалась под резко переметнувшимся к ней взглядом. — Мы хотим знать, все ли с тобой в порядке. Может, ты о чем-то рассказать хочешь.

— Мы... ну, я хочу, — поправился Тим, — чтобы мы как-то более открыто, что ли, общались. Потому что да, вот таких штук дохера, когда с тобой вроде чет происходит, а ты ничем не делишься.

— Да месяц тяжелый, — непринужденно начал Марк. — И все как-то сразу навалилось... С вами куча всего, у мамы эта херня непонятная с разводом, который может будет, а может и нет, и она перед фактом тогда поставила, что, наверное, да, будет. Батя мне бабки перестал высылать с декабря, когда я ему машину вернул. И проблема не в деньгах, я не хочу с ним общаться, потому что он меня и так пидорасом назвал в последнюю встречу летом, но, типа, это же мой отец, и я как-то должен с ним нормально общаться, — Марк на секунду прервался, заметив, как бодро звучат его собственные слова и без запинок, будто со стороны, как извиваются интонации, и затем вцепился в поднятые мотивы с новой силой. — Мы же когда-то нормально с ним общались, да. Чуча ест херово, ну это так, херня, приеду, к ветеринару сгоняю. Маш... то есть, бабушка как-то очень хуево кашляла, когда я уходил из дома, и я понимаю, что она по-любому к врачу не пойдет, даже если ей про этот кашель сказать, не любит врачей, да, ну, и с ее возрастом, и сколько она курит и пьет... Она и так в курсе, что там чет стремное может быть, и не пойдет в больницу, она не пойдет, а мне, деду и маме с тетей потом париться.

К выпивке под этот монолог ни Тим, ни Василиса не притрагивались, только искали в человеке напротив кого-то запертого наглухо в самом себе и пытались ухватиться хоть за одну мысль, прежде чем она ускользнет и поскачет вдаль.

— Мне кажется, все нарастает как снежный ком и становится хуже, а когда мне кажется, что хуже некуда, все становится еще хуевее в десять раз, — Марк жадно отхлебнул алкоголя и продолжил, глядя то на Тима, то на Василису, то угасая в синем мраморе покрытия стола: — И я знаю, что дальше будет хуже, я знаю, что мама разведется, а с кем Саша и Ника останутся? Когда мама развелась с папой, то меня сбросили на бабушку, пока они устраивали себе новые семьи, и я нихера не удивлюсь, если через полгода она будет жить с тем мужиком, которого мы видели с ней на Патриарших, — Марк зачертил указательным пальцем невидимые схемы на столе. — Потому что она вот такая, она может бросить детей и пойти дальше, а прицеп этот ей там нахуй не нужен, и я знаю, что бате я нахуй не нужен такой, я десять лет почти не вижу его и больше разговаривал с его женой, чем с ним, я знаю, что ему нужен какой-то долбоеб, который пойдет в армию вместо универа и выучится в военке, потому что мать его прессовала только так и ему надо это компенсировать чем-то, он во мне вообще сына не видит, ему нихуя во мне не нравится. Что я на фоно играл, что я плаванием занимался, что девушки у меня не было, а он тупо не знал, что она была; что я ношу — ему тоже не нравится, какой длины у меня волосы, куда я поступил и че хочу от жизни, ему даже мой голос не нравится, как я разговариваю... Сука, это просто мой голос, да? Мама... нахуя она стала со мной снова общаться? Не, я знаю, почему, потому что она знает, что я ее буду, блять, поддерживать, когда все пошлют ее... И я знаю, что если у бабушки рак или еще какая-то дичь, она так и сдохнет, ничего нам не рассказав, а насильно ее в больницу никто не потащит, и я знаю, что ей похуй, что кому-то будет хуево от ее смерти, потому что она всегда знала, что не доживет до семидесяти, и я знаю, что все будет хуево, я знаю...

Говоришь как обиженная восьмилетка.

Марк еле сумел себя одернуть, ужалившись о призрачную фразу в трезвых остатках разума, и перевести дыхание. Вернуться в начало это разговора и переиграть не выйдет, зато никто не станет мучить расспросами о каких-то там проблемах месяц как минимум. Тем более вместо рта у Тима и Василисы нарисовались унылые прочерки, а глаза дребезжали и точно зеркалили ком из грязного снега, исчезающих объятий матери, полузабытого силуэта отца и трости Машеньки.

— Простите, я чет загнался, — пробормотал Марк. — Да все вообще какое-то... не знаю, слишком быстро все меняется.

— Мы справимся с этим вместе, Марк, — сказала Василиса и взяла его за руку, голос дрогнул от соприкосновения с холодной ладонью и вывернутыми наружу мыслями. — Я понимаю, что мы — не твоя семья, но если что мы будем с тобой, как бы плохо ни было.

— Может, у тебя получится про все это поговорить с родителями и бабушкой и достучаться до них, — медленно прибавил Тим. — Хотя ты говоришь, типа, знаешь, что все будет плохо, но попробовать можно...

Марк всепонимающе кивал, а понимал лишь то, что сколько бы он ни пробовал, у него ничего не получится, и что справляться в итоге со всем он будет один. Точнее, не справляться.

— Да все нормально, правда, — остановил Марк и выпустил теплую руку Василисы. — У меня давно какая-то херня в семье, так что я привык.

— А я думала, ты тут расплачешься, и мы тебя пожалеем, — с поджатой улыбкой произнесла она.

— Я все у врача выплакал за сегодня, — устало сказал Марк. — Так что можем на этом закрыть тему. И спасибо, что выслушали.

— Да всегда пожалуйста, — прозевал Тим и спросил: — Может, спать пораньше ляжем? Чет рубит уже.

— Тим, ну ты сама поддержка во плоти, — засмеялась Вася.

— Звините, я чет не подумал, — промямлил он и потер нос.

— Давайте реально спать пойдем, — предложил Марк, — день какой-то ебанутый.

— Я в своей комнате постелю, — сказал Тим и отнес пустую кружку в раковину. — Вы не торопитесь, это меня сонливит с алко иногда по жести.

Перед уходом он подошел к Марку, аккуратно снял псевдошарф и покачал головой, и губы со шрамом сами расплылись в глупой улыбке.

— Вспомнил про свой новогодний подарок? — спросил Маралин и попытался отобрать мишуру, но Тим кинул ее Василисе, а она с невозмутимым видом спрятала блестящее украшение под столом.

— Какой-то грустный подарок получился, — заметила она.

— Ко мне Даша, кстати, добавилась в друзья и в ЛС написала.

— И че пишет? — уточнил Тим.

— Я же говорил, что разведу ее...

— Блять, Марк, — выдохнул он и направился в коридор, — сам себя утешай с такими шутками.

«Да, поддержка просто на высшем уровне», — горько согласился Карельский с Василисой, пока плелся до нерасправленного дивана. В голове носились обрывки фраз из насыщенного монолога Марка, насилу придуманные ответы Василисы и самого Тима. Может, они действительно были настолько паршивые, раз Марк оборвал их и стал заверять, якобы все в порядке, а потом и вовсе соскочил с темы. Может, Марк весь в бабушку, и потому так отреагировал. Может, Марк не хотел ничем делиться и разболтался после неприличного количества выпитого алкоголя. Одна фраза скрежетала надо всем этим и утробным воем взмывала сквозь нагромождения тревог, подлинных страхов, десятка обреченных «я знаю» и неведомой правды: «Я привык». Как будто привыкать ко всему услышанному — это что-то нормальное, гораздо нормальнее того, что должно скрываться под этим размытым определением.

Тим подумал, что тоже привык и привыкает ко многим вещам, к которым привыкать вовсе не стоит. К тому, что в пределах его квартиры вечно кричат, когда нет посторонних, к тому, что для матери все его потенциальные или настоящие девушки — «оборванки», а про парней она и вообразить боится хуже конца света. К тому, что рассказать год назад про Юлю невозможно было ни маме, ни отчиму, ни отцу, ни Даше, как и рассказать про что угодно под понятием «личное», и оттого родного сына и брата в этой семье знают как какого-то другого Тима, чужого и бесконечно далекого от истины. К тому, что из Марка все доставать приходится со скальпелем и щипцами или ловить такие редкие моменты, когда все само вываливается внезапно и оглушает, стекает ледяной водой и намерзает, трескается, а отогреть себя толком и нечем.

К чему привыкла Василиса?

— Марк, ты же не из-за родителей и бабушки сегодня расстроился? — спросила она на балконе за сигаретой, разделенной на двоих. Тим из комнаты не вернулся и погасил свет, а Марк еще выпил и добрался до той кондиции, в которой ровно стоять получается лишь облокачиваясь на что-то поблизости. Сейчас опорой служили подоконник, морозный воздух и Васечка под боком.

— А из-за чего?

— Ты знаешь, о ком я, — мрачно произнесла она. — Что случилось?

— Ничего не случилось.

— Он звонил тебе?

— Я сказал, ничего не случилось, — повторил Марк. Нижняя челюсть предательски задрожала и зубы почти застучали, но это от холода, конечно.

— Хорошо, — послушно кивнула Вася и передала окурок. — Я тебе верю.

— А как же доебаться до меня, пока я бухой и Тимочки нет рядом?

— Так хочешь этого?

Пасмурное небо к этому часу заметно прояснилось, и в разводах малиновых облаков заярчили звезды. И если где-нибудь их наивно и приторно зажигали, потому что это реально нужно, то здесь они давно умерли и опаздывали на тысячи лет в никуда. Марк долго помолчал, прежде чем качнуться и наконец выдать:

— Любопытной Василисе нос откусили лисы.

— Сам придумал? — усмехнулась она.

— Это мой ма-а-агнум опус-с, — громко прошептал Марк и выронил сигарету, также шепотом ругнулся и закурил вторую.

— Марк, — раздраженно выдохнула Бестужева, — я понимаю, что ты набухался, но можешь просто ответить на мой вопрос — о чем вы говорили?

Она и сама ощущала, как едва держится на ногах, однако мысленная мгла на пару с зимой отрезвляла лучше любого здорового сна и не давала языку и сознанию пьяно заплетаться.

— Вопросов всегда должно быть больше, чем ответов.

— Ну, если ты хочешь довести меня до нервного срыва, то вперед, — огрызнулась Василиса и трясущимися руками забрала тлеющий сверток из красных губ.

Марк оперся на вертикальную раму окна, смазанно всмотрелся в профиль бесовки. Он совсем не бесил теперь и таинственным образом успокаивал с каждой каплей кислорода, порывом слабого ветра и скомканным воспоминанием.

— Почему тебя это так волнует?

— Мы вроде как встречаемся. Естественно, меня это волнует.

Пальцы перебинтованной ладони плавно вернули сигарету. Марк смаковал затяжки одну за другой, пока лицо перед ним оставалось сосредоточенным на темном куполе в блестящую редкую крапинку.

— Мне иногда кажется, я... — продолжила Василиса, — я схожу с ума от того, что ты столько всего скрываешь и я не знаю, что тебя тревожит, и что может случиться, если я не узнаю и ничего с этим не сделаю.

«Все уже случилось, — подумал Марк. — И сделать с этим ничего нельзя».

— Со мной ничего не случится, — отчетливо выговорил он. — Меньше всего я хочу говорить про этого выблядка.

— Он же твой брат...

— Он — чудовище, — перебил Марк. — И это все, что тебе надо знать.

— Ты же сказал, у вас ничего не...

— В этом разговоре — нет. А в прошлом рыться я не хочу. И я не хочу, чтобы ты меня об этом спрашивала. Ты боишься, что со мной что-то случится — я обещаю, что не случится. Мы закончили?

Марк выкинул окурок, захлопнул окно и быстро ушел в темную гостиную. Надломленный голос за спиной одернул:

— Спасибо, что отбрасываешь меня назад после всего, что у нас было. Ты ничего не рассказываешь Тиму, мог бы хотя бы мне рассказать.

— Чтобы что? — уточнил Марк шепотом и закрыл дверь, ведущую в коридор. — Быть ближе к тебе, чем к Тиму?

— Блять, — выдохнула Василиса и села на кресло, расстегнув пуховик, — я так и знала, что с тобой говорить бесполезно, даже когда ты напьешься. Марк, ты знаешь, что с тобой вообще невозможно общаться?

— А ты много друзей у меня видела? — спросил он, швырнул на ковер пальто и опустился возле Васи, лицом к распахнутому балкону.

— Я хотела быть тебе подругой, — полушепотом донеслось сверху, — а не только девушкой, в голове которой ты ковыряешься, на которую постоянно злишься и раз в две недели ведешь себя как парень ее мечты.

— Ты сама сказала, что я «загадочный пиздабол».

— Это было в шутку.

— «Парень твоей мечты» — тоже в шутку?

Василиса невольно потянулась к взлохмаченной макушке и расправила выбившиеся пряди. Мягкая текстура обволакивала кончили пальцев, локоны Марка словно никогда не путались, в отличие от собственных волос Васи, и хватало нескольких жестов, чтобы убрать всех бесов из нарушенного порядка.

— Марк, я не могу так, — сипло произнесла она. — Прошлой ночью я подумала, что все стало наконец-то хорошо, что ты ко мне реально что-то чувствуешь, что все поменяется, и я так же думала, когда ты извинился и подарил мне цветы, а в итоге мы опять с тобой говорим за спиной у Тима, и ты выстроил себе стену.

Она не прекращала гладить волосы, медленно ее пальцы пронзали череп бархатными волнами, поддевали плоскости, согнутые в агонии. С лязгом они всплыли и соскользнули в глотку, прошелестели с губ в пропитанном ядом воздухе:

— Мы говорили с Веней о том, что было год назад.

Сознание дополнило диафильм из моментальных снимков. На одного счастливого Марка приходилась разверзнутая неизвестность, в ее проекции мерцали все варианты событий, соскобленные из параллельных вселенных. В одном неправильном, невозможном, почти что несуществующем поцелуе они пересекались и каждую попытку о чем-то догадаться стирали в кометную пыль.

— Почему ты не бросил трубку?

— Ты бы сбросила, если бы это был человек, который тебе важен?

«Они никогда не звонят мне», — едва не выпорхнуло вперед мыслей. Ложную надпись спешно перечеркнули: еще тридцатого декабря Василиса созванивалась перед рейсом с Тимом и Марком.

— Он мониторит твою страницу, — пробормотал он, — Тима, наверное, тоже. Веня знал, что я поехал сюда.

— Давай я не буду выкладывать ничего про то, где мы находимся, хорошо? — предложила Василиса и ласково провела пальцами вдоль корней. — Если тебе так спокойнее будет.

— У него есть ключ от моей квартиры.

— Приедет — будем разбираться, а сейчас его здесь нет.

— Вась, — горько усмехнулся Марк, — если он приедет — это конец. И я не знаю, почему не сбросил звонок. Может, ждал, что он извинится.

— Ты же сказал, что он чудовище.

Чудовище, ближе которого никого нет и никогда не будет.

— Сказал. Но иногда про это забываю.

— Тебе важнее мы с Тимом или он?

Знак сравнения больше не указывал на тех, кто в действительности важен и нужен, он пожирал две маленькие фигуры и растворял их в своем разинутом клюве.

— В ноябре он звал меня приехать на Новый год. А потом позвал Тим, и я поехал с вами.

Марк притянул холодную ладонь с макушки к своим губам, прильнул ими к пропахшей табаком коже, еще раз и снова.

— Мне жаль, что у тебя с семьей все так сложно, и я не только про Веню, — тихо сказала Василиса, склонилась к Марку и поцеловала его в темя. — У меня тоже с близкими все как-то не очень сложилось, и я понимаю... Просто помни, если что, мы с Тимом рядом.

Да, для полного комбо в жизни Марка не хватало лишь смененных замков дома и шантажа под родительским соусом «живи так, как хотим мы, или никаких денег от нас не увидишь». К счастью, второй фокус с Таисией бы точно не прошел. А как можно хотеть чего-то от ребенка, которого ты оставляешь на произвол бабушки с деспотичными замашками и появляешься на пороге раз в месяц, и то в лучшем случае?

Марк почувствовал, как края бездны под его рубашкой пылают и стягиваются, и где-то в самом низу со скрипом открывается люк на следующее дно, сумрачное и беззвездное.