В эту секунду Марк сжал зубы и завороженно посмотрел на кулак, истекающий кровью вперемешку с шампанским. Резкая боль щипала, она вытравила то, от чего так хотелось хотя бы ненадолго избавиться, и надо же — работает лучше любых разговоров с самим собой и якобы близкими людьми, психоделиков и литров алкоголя, быстро и эффективно. Жаль, целых конечностей не напасешься на такие волшебные решения проблем, а в левой руке все еще что-то взбивалось мычащим «ты».

— Марк! — вскрикнула Василиса и кинулась было к нему, но застыла, не зная, что с ним делать.

Тим выронил фужер на стол, игристое вино разлилось по скатерти прозрачной лужей, а одна из зажженных свечей чуть не рухнула следом. Не важно, надо схватить кучу салфеток и подлететь к Марку с другой стороны, подставить их под кровоточащую ладонь и увести его в ванную. Тим пустил холодную воду из крана и пошел обратно в коридор, бросив на ходу:

— Под водой подержи.

Сознание словно бы вырубило после случайного взрыва — Марк молчал и вообще ничего не говорил, стоял и морщился. Где-то снаружи лепетала Василиса, Тим вернулся вместе с ней, табуреткой, пинцетом, свертком бинта и флакончиком спирта. Шутки о Варфоломеевской ночи по-пермски должны были остаться шутками, но сейчас всех придушивала тесная горечь от одного взгляда на распоротую кожу. Тим сел на край ванной, кивнул Марку на табурет. Обработал инструмент для скорой помощи, взял трясущимися руками такую же дрожащую руку Марка, всю в алых ручейках, мелких и более крупных осколках, перевел дыхание и стал аккуратно извлекать их и сбрасывать на дно раковины.

— Вам что-то принести? — спросила Вася в дверном проеме и покосилась на испачканный пол.

— Не, — ответил Тим. — И в гостиной я все потом уберу, не парься. Посмотри, пожалуйста, где ближайший травмпункт, ща достану, че смогу, и поедем.

Василиса мгновенно покинула три квадратных метра. Струны ее нервов были на грани того, чтобы лопнуть, и все тело колотило от капель крови на линолеуме, крови на руках Марка и Тима, крови на скатерти и в тарелке вперемешку с кусочками стекла и столичного салата. В своей голове Вася до сих пор стояла и смотрела на замершего в полуночи Марка, съела половину себя, пока пыталась понять, почему не смогла как Тим сразу кинуться на помощь и впала в ступор, почему Тим как будто знал заранее, что ему нужно сделать, или кто-то надиктовал ему — так быстро он со всем разобрался. И оставшаяся часть Бестужевой так же быстро убирала со стола, вытирала пол. Это же куда легче, убирать за кем-то как в баре, чем понять, что нужно делать с разбитым бокалом и потрескавшимся Марком.

Он зашипел, когда расстался с очередным осколком, таким необходимым ему теперь — больше любой заведомо бесполезной помощи.

— Больно? — Тим на миг прекратил ранить Марка еще сильнее.

Все же было в порядке, он улыбался и даже не жаловался на каперсы в оливье, куда все это делось? Подсознательно Тим ощущал горизонт неизвестных ему событий, ощущал, как почти опоздал и запрыгнул в последний вагон теневого экспресса.

— Прости, — пробормотал Марк и задрал повыше рукав.

— За что?

Тим продолжал вытаскивать бывший бокал и поглядывал на оцепеневшее лицо Марка, которое уже свыклось с болью и надело мертвую маску.

— Я там скатерть кровью залил. Может, стул тоже.

— Да ладно, отстираю как-нибудь. Ты же не специально...

— Может, и специально, не знаю.

Нет-нет, Марк же не хотел, кто в здравом уме захочет раздавить бокал? А Марк так похож на человека в здравом уме, ну. Мало ли, с алкоголем перебрал.

— Да похуй, — подытожил Тим, хотя «похуй» нисколько не описывало горящую дорожку пороха, ведущую от «специально». — В смысле, че случилось, то случилось.

— А в травмпункт зачем?

— Видишь это? — Тим провел пинцетом над длинными порезами, не касаясь их. — Глубоких нет вроде, но зашивать надо.

— Че ж ты в мед не пошел? — усмехнулся Марк.

— Не хочу людей лечить.

— У тебя хорошо получается.

Тим приподнял очки запястьем и всмотрелся в результаты своей работы: красные черточки расплывались с новыми приливами крови, а стекла покоились в раковине. Он медленно снял составной перстень, сполоснул раны спиртом, пускай и не знал, надо ли их дополнительно обрабатывать, просушил и замотал бинтом руку.

— Специально, говоришь?

— Я не знаю, — повторил Марк.

— Ладно, — спокойно произнес Тим и стал мыть свои окровавленные руки. — Я не буду тебя доебывать. Мне главное, чтобы мы в травмпункт съездили.

— Вы же на салют хотели?

— Да хер с ним, с салютом.

Что же загадывал Тим перед тем, как все так обернулось? Что-то светлое, бесконечное, красивое, что-то про Василису и Марка. И себя. Впервые нечто новое вместо дежурного пожелания родным всего наилучшего, что звучало скорее как молитва. Но вряд ли вселенной понравилось такое несоответствие ее распорядку, и всю новогоднюю магию точно рассеяло.

Создаешь свои правила или живешь по устоям — соблюдай, все же так просто, элементарно. Тим нарушил второе, Марк повелся на чужую игру и тоже огреб неплохо, не хватало только столкнуться с Василисой.

Тим никогда не был в травмпункте, и впервые побывает там даже не из-за себя. И как бы ни подбешивала вероятная выходка Марка, Тиму вдруг очень захотелось, чтобы все оказалось иначе и это он сейчас сидел с перебинтованной правой рукой.

— Я там все убрала, адрес н-нашла, можем такси вызывать, — поежилась Вася на пороге. Она словно вернулась с балкона, где простояла без верхней одежды часа два.

— Вась, ты чего? — тихо сказал Тим и заглянул в бегающие по ладони Марка глаза.

— Все будет н-нормально?

«Как же, — подумал он. — Все будет пиздец как нормально, Васен».

— Там неглубокие порезы, чуть-чуть зашьют и все.

— Да я боялась, что там все плохо. Крови столько было...

— Ниче, Вась, три руки еще есть, — улыбнулся Марк.

— Ага, и два рабочих рта, — прибавил Тим.

— Придурки! — сдавленно рассмеялась Василиса.

— Спасибо, что прибралась, — сказал он и встал с табурета. — Ты с нами поедешь?

Тим бы склонился и поцеловал в макушку Васю, когда она кажется совсем не высокой из-за разных уровней пола в коридоре и ванной. Но почему-то в присутствии Марка с любыми невинными жестами хотелось повременить. Хотя бы потому, что Тим никогда не целовал его так.

— Я и один могу съездить, — предложил Марк. Уши под рыжими кудрями так и потянулись за ним, мол, давай, оставь нас. И Тим бы непременно согласился... при каких-нибудь абсолютно иных обстоятельствах.

— Ну да, ща я тебя пущу одного, чтобы ты по дороге где-нибудь сдох, — скептически ответил он.

— Реально, я на десять секунд глаза закрыла, а ты уже кровью истекаешь!

Марк снова рассеянно улыбнулся. Вот бы Васечка нашла его в комнате раньше, когда он только заговорил с Веней, вот бы заставила сбросить звонок «рекламщиков» и никакого билета в Питер не случилось. Конечно, сам билет не означал, что им воспользуются, однако проснуться седьмого января и приехать на вокзал с паспортом — все равно что закинуться маркой и подождать полчасика.

Какого черта ты про это думаешь?

Тогда Марк подумал, какого черта над ним так трясутся буквально и в переносном смысле. А потом вспомнил, как сам сходил с ума, когда ехал посреди ночи к Васе с разряженным телефоном, и когда смотрел со стороны на обдолбанного и увязшего в бэдтрипе Тима. Наверное, это что-то естественное — переживать за человека, который тебе небезразличен. Заслужил ли Марк это небезразличие по отношению к себе? После того звонка?

Размечтался.

Сборы на улицу проходили как в тумане, и не в том, что заволакивает голову под градусом, а сама улица позднее обдавала холодом и выстужала накрученные витки в голове. Такси должно было скоро приехать, Василиса пританцовывала и делила с Тимом сигарету. Ему тоже позвонил кто-то с неизвестного номера, и на мгновение внутри все рухнуло от навязчивых предположений. К счастью, на другом конце провода раздались поздравления с Новым годом нежным девичьим голосом, к несчастью — кто это, знал один лишь Тим.

— Ксюшка, ты, что ли? — засмеялся он и отдал окурок Васе.

— Я просила не называть меня Ксюшкой!

— Да лан тебе. Ты как вообще? Мы ж год не говорили, жесть время летит, а ты меня с ДР не поздравила, и я обиделся...

Такой радостный, несмотря на обиды, и завалился в салон прибывшего автомобиля спереди. Марк с Василисой тихо поздоровались с водителем, расселись и стали молча вслушиваться в достаточно громкие фразы из динамика.

— Ты обиделся?

— Канеш, сама Ксюшк... Ксения Дмитринна забыла. Да шучу я, ну, ты как там в Екате?

— И Ксенией Дмитриевной не называй! Да хорошо я, с семьей вот сижу, покурить вышла. Ты как сам? Тоже со своими?

— А я в травмпункт качу, прикол, — похвастался Тим. — Не, предки в Березах, я не с ними. У меня в Москве...

— А про Москву я знаю, знаю. А травмпункт чего? Ты опять подрался с кем-то? Я тебе говорила, луна в овне!

— Сама ты луна в овне, друга я везу, у него в руке бокал разбился.

— Стасик, что ли?

— Не, другой, ты его не знаешь. Я осколки достал, ща зашьют порезы и все. Ты бы писала-звонила хоть иногда, Ксюш, пропала совсем.

— А ты бы тоже звонил-писал.

— Ну че ты, меня не знаешь? — с широкой и виноватой улыбкой спросил Тим.

— Знаю я тебя, вот и позвонила. У меня родители хотят летом в Москву переезжать, переводиться буду, встретимся?

— Канеш, ты че. Все покажу-расскажу, а ты не пропадай и с ДР не забудь поздравить.

— Не забуду...

Некоторое время Тим помалкивал и участливо угукал, пока Ксюша о чем-то тараторила. Местами пустынные, а где-то оживленные дороги и тротуары мелькали за окном, с разных сторон доносились приглушенные хлопки фейерверков. Василиса переглянулась с Марком, шепотом поинтересовалась, как там рука, и Марк сложил кольцо из большого и указательного пальца. Вася тут же нацелилась на него, неудачно ткнула по перевязке и затем долго извинялась со страдальческим выражением лица под беззвучные маралиновские маты.

— Какие мы старые стали, Ксюш, девятнадцать лет скоро, — наконец заговорил Тим.

— Ну это тебе скоро, а мне еще жить и жить. Ладно, дед, я докурила, побегу. На связи будь.

— Давай, люблю.

— Люблю.

— Это че за Ксюшка? — сразу напала Вася, как только Тим убрал телефон в куртку.

— И Стасик, — выразительно произнес Марк, сверкнув глазами в зеркале заднего вида.

— Ой, не начинайте вот это вот. Подруга детства это, она в том году переехала в Екатеринбург, и мы чет перестали общаться. А Стас — это друг из школы.

— И че это за «люблю» в конце было? — спросила Василиса.

— Да она мне как сестра, типа. Мы так прощаемся давно, привычка.

— Просто подруга? — уточнила она. — У вас ничего не было?

— Ничего.

Марк бы подшутил над этим «ничего», мысленно сослался на свои скелеты в семейном шкафу и умер от сомнений, Василиса бы взъелась, но оба не сделали ничего из этого. Сейчас литр-другой вина и чего покрепче плескался в Тиме, отвечал он быстро и беззаботно, улыбался все с той же глупой ностальгией, да и это «Ксюшка» звучало прямо как «Дашка», а в «люблю» не было ничего такого, что было в «я боюсь потерять тебя» и «ты мне не просто нравишься».

И все равно ни Марк, ни Василиса не слышали и не говорили «люблю», пускай и для таких громких слов было рано, а Тим оставался на пороге с собранным тревожным чемоданчиком. Только сам Карельский видел себя иначе и никак не на низком старте.

В холле травмпункта не толпились пациенты и сопровождающие — видимо, не все успели сломать себе что-нибудь в эту ночь. Марк быстро исчез в одном из кабинетов, а Василиса с Тимом остались дожидаться второго пришествия на свободных сиденьях снаружи в безлюдном уголке. Тиму вновь позвонили, на этот раз на экране высветилось «Папа». Краем уха Вася слушала недовольное ворчание из-за пропущенных входящих, затем поздравления и расспросы, как там справляется Новый год у некого Сени. Голоса сменялись с мужских на женские, со скрипа и рявкания на что-то помягче, Тим обращался то к отчиму, то маме, бабушке, деду и всяким тетям и дядям, пособачился с Дашей, а потом тяжело выдохнул, когда с бурной беседой и поздравлениями было покончено. Застучал по своей коленке неровный ритм, опаздывал с ударами и чуть покачивал головой в такт играющей в голове музыке. Это еще ничего, но когда Тим напел что-то с сомкнутыми губами, то Василиса резко сказала:

— Тебе вообще пофиг?

Он перестал отыгрывать воображаемый концерт и потер нос.

— В смысле?

— Сидишь весь такой «с Новым годом», блин.

— Мне семья звонила, я че, игнорить их должен?

— Я не про семью, — произнесла Василиса и сложила на груди руки. — Ты какой-то слишком веселый.

— Ладно, буду сидеть грустный, — Тим закатил глаза для убедительности, прикрыл их и сгорбился.

— Да я не про это... С Марком что-то не так.

— Да с ним всегда что-то не так.

А когда с ним было что-то нормально? Не Василиса же училась с ним четыре месяца, она точно видела в несколько раз меньше закидонов Маралина, вот и надеется непонятно на что. Тим же почти перестал удивляться и даже устал от перманентных ожиданий чего-то в привычном стиле «ща я вам такое устрою». Скажешь или сделаешь что-нибудь не то — пеняй на себя, и Тим добровольно подписался на это давным-давно. Нечего жаловаться и верить, словно бы все обязательно изменится, когда изначально тебе ни черта не обещали и говорили, как все будет херово.

— По-твоему, это нормально? Он же наркоту потреблял, пьет он часто и много, курит тоже дохера, спит плохо, теперь вот бокал разбил.

«Какая трагедия», — скучающе подумал Тим, при том, что ему в этом перечне не доставало лишь последнего пункта.

— Он случайно.

— Тим, прекрати, пожалуйста, — сказала Вася и посмотрела на него. — Бокалы не настолько хрупкие, он сдавил его специально. Ты же понимаешь, ему явно не рекламщики звонили?

Василиса осеклась и подумала, не много ли она болтает. Но не вечно же ей одной носить тайну Марка, и вроде бы Тим тоже ее должен знать.

А ты правда думаешь, он мог бы знать? Да он скорее нахуй пошлет, чем продолжит со мной встречаться после этого. И твоя маленькая тайна ему бы тоже нихуя не понравилась. Ты же понимаешь, почему мы оба должны молчать?

— И че я должен сделать? — раздраженно пробормотал Тим.

— Давай потом с ним поговорим про это. Я волнуюсь.

— Если ему нужна помощь, он сам попросит.

— Когда я болела, я не просила покупать мне лекарства, — возразила Вася. — И Марк не просил везти его в травмпункт. Но ты купил лекарства и Марка отвез сюда.

— Это простуда и открытая рана, — покачал Тим головой.

— А помощь, по-твоему, нужна, только если человек простыл или поранился? — просипела она и на миг прикусила язык. — Все, что он делает во вред себе — это тоже самоповреждения. И я не хочу однажды проснуться и узнать, что он повесился или типа того.

— Я не хочу заставлять его насильно что-то рассказывать.

Да, потому что лучше нихуя не знать. Зачем грузить себя чем-то, переживать и пытаться помочь, действительно. Вась, пускай он ничего не знает, так будет лучше для всех.

— Да у тебя вечно так, — сказала Василиса и отвела глаза в мокрый от снега бетонный пол. — Ты ничего не спрашиваешь.

— Когда человек задает много вопросов, спрашивают потом с него.

— Это ты к чему?

— Да так, — Тим пожал плечами и откинулся на спинку сиденья.

С Марком по-другому же не бывает. Спросил одно — дай что-то взамен или не суйся, куда не надо. И когда сам не хочешь слышать каких-то вопросов, то лезть со своим участием и сочувствием дело гиблое и неблагодарное. В конце концов, хотел бы Марк что-то услышать от Тима, сам бы спросил. Как спрашивал, не уйдет ли он. Марку же так легко делиться чем-то, конечно. Изредка дать слабину достаточно, а уж пояснять за разбитые бокалы — не, спасибо.

— Может, тебе просто удобно, чтобы он был таким?

— А с чего ты взяла, что я не «такой»? — сказал Тим, ненароком утрируя интонацию. — Вась, я от тебя только и слышу что-то про Марка. Я все понимаю, но у меня тоже есть проблемы, — произнес он и наконец поднял глаза на Василису. — Хватит давить на меня. Я делаю, что могу.

— Я не давила...

— А как это еще называется? — прошипел он и вскинул брови. — Я заебался постоянно чувствовать, как меня на части разрывают. Вы оба хороши.

Рисуешь Марка — а почему рисунков с Василисой в десять раз больше, переспишь с Марком — а почему не с Василисой, придешь к ней ночевать — а почему не к нему, попытаешься хоть что-то наладить — все летит в пекло, как будто это одному Тиму нужно, чтобы все было нормально. Как будто раз Тим предложил встречаться втроем, то он единственный тут за все отвечает, а Вася и Марк никаким боком здесь не участвуют.

— Да почему на части? Я просто говорю, что беспокоюсь, вот и все.

— Да, а кто меня спрашивал, кто мне больше нравится? И теперь тебя пиздец как волнует именно Марк. Он и меня доебывает с этим, а в итоге все говно получаю я, пока у вас двоих все охуенно.

Тим перестал фильтровать мысли, когда в голове разгорелись паршивые щепки, на которые он упорно старался не обращать внимания. Сейчас они потрескивали в ушах и заполоняли сознание безудержными стаями, голодными до сомнений и неустойчивой от спиртного психики. Тим вроде бы сохранял спокойствие совсем по-взрослому, но этого опять было недостаточно. И зачем изображать из себя всего такого уравновешенного парня, когда ты все еще ничего не смыслящий в жизни подросток, который как всегда облажался и сорвался на жалкие обвинения?

— При чем здесь это? — сказала Василиса. — И у нас тоже не все хорошо.

— Чет я глубоко сомневаюсь, что он тебя так же доводит, как меня, — сдержаннее продолжил Тим, покачиваясь на месте.

— Что значит «доводит»?

— То и значит, — отрезал он и встал с сидения. — Я курить.

— Я с тобой...

— Я один хочу побыть.

И что, все одной разгребать? Может, Марку действительно не нужна помощь, раз он не просит? Может, пускай он и дальше давит в руках посуду? А Тим, Тим же помог ему, и зачем было на него нападать?

Вась, ну, как всегда все через жопу.

Тим шуршал курткой над ухом и глухо шаркал по полу где-то спереди, а затем растворился в дверях. Редкие разговоры поодаль взбивали секундную пустоту в голове, нарастали в перепонках постоянной нотой и выдергивали из шквала чередующейся пары имен уколы. Они саднили горячие глаза, жгли холодные щеки. Василиса подумала, лучше бы она осталась дома и никуда не поехала, но так и не смогла понять, что она называет домом — квартиру Тима или Москву, ее или Нижний Новгород.

Из-за высокого ворота пухового пальто раздались тихие всхлипы. Кто-то опустился рядом, вот только ничем знакомым от этого человека не веяло.

— Девушка, вы чего плачете? — добродушно спросил он.

Голос звучал суховато, точно прокуренный не меньше самой Бестужевой, но довольно высокий, даже повыше мягкого тенора Марка. Сквозь слезы она разглядела возле себя зимние шнурованные ботинки с массивной платформой и рваные штанины черных джинсов. Несколько месяцев назад этого бы хватило для того, чтобы нацелиться на ни к чему не обязывающую ночь и очередное воспоминание в клубной коллекции, но тех сцен в жизни Василисы уже давно не существовало.

— Из-за парня? Да ладно вам, этих парней будет...

— Н-не надо!.. мне больше н-никаких парней, — перебила Вася, задыхаясь.

— Ну и правильно, дураки те еще. Девушек расстраивают, непорядок.

«Девушки вообще-то не отстают», — мысленно поправила она собеседника и непроизвольно тряхнула головой, как бы не смешать прошлое с настоящим.

— А вы... тоже дурак?

— Конечно.

Вася ломано засмеялась и вытерла рукавом слезы. Картинка перед глазами прояснилась: на месте Тима сидел юноша с коротко стриженными темными волосами и штангой на переносице между бровей. Он снимал кожаные перчатки без пальцев, его легкую улыбку облепляли ямочки.

— Василий, — представился он и протянул ладонь. С тыльной стороны внахлест чернели молнии и неразборчивые готические буквы, прямо как на шее, виднеющейся за расстегнутой длинной курткой. Она словно была сшита из двух комплектов верхней одежды, так что из-под одного вороного слоя вылезал второй.

— Василиса, — со смехом ответила она и крепко пожала едва теплую руку. — А вы не курите?

— Только по праздникам.

— Я так же говорила родителям, когда меня палили.

Вася вскочила с сидения и подождала, пока ее тезка наденет перчатки и поднимется следом, чтобы вместе выйти на улицу.

— Это, знаете как... — заговорил на ходу Василий, открыл и придержал тяжелые двери. — Скажешь, что куришь — и все. Психологическая ловушка. Мне проще думать, что я не делаю этого. Вот так выкурю сегодня сигарет двадцать, а завтра — ни одной.

— Да я сама после двадцати потом сутки не курю!

Тима нигде не было видно — ни в освещенной области у здания, ни во мраке за ее пределами.

— Сюда пойдемте, — направилась Василиса вправо к пятиэтажкам.

— В темный двор?

— Водку будете?

— У вас водка с собой? — оживился Василий и прибавил шагу.

— Целая бутылка!

— Да мне на сегодня хватит, — нараспев сказал он и вынул портсигар с зажигалкой. — И где вы ее прячете?

Василиса остановилась во тьме рядом с низким заборчиком недалеко от подъезда и выудила из бездонного кармана пол-литровую бутылку. Крышка снялась без усилий, горло опалили мелкие глотки.

— Водку в карманах на моей памяти еще никто не носил, — произнес Василий и сунул сигарету в зубы, молча передал вторую Василисе. Он чиркнул зажигалкой, склонился, и синее пламя перекинулось на кончики обоих свертков с табаком. — Кого ждете?

— Дурачков двоих. А вы?

— Да подруга у меня поскользнулась неудачно на гололеде, с ногой что-то.

Василиса выдохнула горький дым с привкусом мяты, в голове приятно закололо от ударившего в нее алкоголя и никотина. Мысли, так изводящие минутами ранее, медленно растворялись в печени и легких.

— На салют шли?

— Салют, да, тут в паре кварталов, слышите?

Охрипший голос качался в ушах, сквозь него пронеслись выстрелы вдалеке.

— Слыш-слышу, — бодро кивнула Вася. — Вы, получается, отсюда?

— Получается так. А вы?

— Нижний Новгород. Ну, в Москве живу, в гости тут приехала.

— В Москве? — переспросил Василий. — И как там живется?

«Хорошо», — чуть было не ответила на автомате Бестужева. Столица засверкала перед глазами бесчисленными станциями метро, вечной спешкой, дорогой куда-то и погоней за чем-то, фальшивыми слезами. Чередой разбитых отношений, обретенных и вскоре потерянных друзей, стойким запахом спиртного в каморке руководства университета, заполненных анкет для устройства на работу в баре, мятых конвертов с урезанной зарплатой и копеек на банковской карте с бесплатным обслуживанием. Проникновением в чужие рты и души, в себя и наружу, свербящим в носу порошком неизвестного происхождения и десятком Василис, ушедших с не-Тимами. Москва катком утрамбовала родной НиНо, кажется, еще в первый день, как Вася переехала, и вроде в последние недели она смогла отскрести ничтожные остатки того, что почти не напоминало ее саму в прошлом. А порой, как сегодня, думалось, это всего лишь новый виток беспощадного бега по кругу. И, наверное, завтра отскребать будет нечего.

Но «завтра» каждый раз все равно наступало.

— Да, знаете, — всплакнула Василиса, — всякое бывало.

Она проглотила ненавистный город вместе с водкой и облизала губы, соленые от вспоротых трещинок и настоящих слез.

— Всякое, — негромко сказал Василий и замер с сигаретой у рта. В квартале от темного двора небо вспыхнуло тысячным фейерверком. — Иногда все складывается не так, как мы того хотим. Иногда оказывается, что мы вообще не хотели того, что сделали или получили. Иногда это происходит слишком часто. И тогда кажется, это происходит постоянно, а иначе быть не может... И жить дальше просто страшно. — Речь прервалась долгой затяжкой и тишиной, потревоженной шорохом колес на ближайшем проспекте. — Но выбора у нас нет.

— Выбор есть, — заметила Вася, — только после него уже ничего не случится.

— Какой же это выбор?

— Триумф смерти, — вспомнила вслух она картину Брейгеля, чью репродукцию видела с Тимом в галерее.

— Вы же помните, какой угол был не тронут ей?

— Правый нижний.

Двое влюбленных. В октябре Василиса смотрела на них и находила свои хрупкие надежды в подоле умиротворенной девушки, в Тиме, под аркой.

Изображенному юноше с лютней подыгрывал скелет на скрипке. Не тронут?

Это не любовь, а слепота, такая нужная слепота, когда все идет к известному концу.

— А чего с дурачками вашими случилось?

— Новый год, — усмехнулась Вася. — Бокальчик в руке лопнул у одного, кровищи было... Поехали вот с ним за компанию.

— Ничего, зашьют, неделю-две погуляет и швы снимут, — сказал Василий. — Жить будет.

— А мне кажется, у него не бокальчик-то лопнул на самом деле.

— Зашьете, — улыбнулся он.

— Меня бы кто зашил!

Василий ничего не ответил и уставился на кого-то за спиной Васи. Она лишь теперь расслышала позади быстрые шаги, с которыми нахлынул знакомый пряный аромат, и внутри заколыхались мятые лепестки.

— Вечер добрый, — поздоровался Тим и обогнул Василису для рукопожатия.

— Василий.

— Серьезно? — переспросил он.

— Абсолютно.

— А водка откуда? — обратился он к Васеньке.

— Да я из дома стащила...

— Ладно, ребят, я вам мешать не буду, пойду, — сказал Василий на прощание и побрел к травмпункту. — А ты, Тим, смотри, чтоб девочка у тебя больше не плакала, — донеслось напоследок.

— Ты че, плакала? — просипел Тим и едва разглядел живой блеск в летних глазах. — Вась...

— Да ничего, — помотала она головой, — мы оба перенервничали, наверное.

Наверное, обнять Василису после этих слов и почувствовать, как она все крепче впивается пальцами в куртку, — единственное во всей вселенной решение, от которого точно хуже не станет. Но Василиса почему-то опять вздрагивала в плечах, а ногтями почти рвала плотную ткань.

— Ты н-никогда так со мной н-не разговаривал, — всхлипнула Васенька.

— Я не...

— Д-даже к-когда узнал, что м-мы с М-марком поцеловались, — перебила она. — И н-не говори, что ты выпил м-много. Это раньше ты н-не говорил, о чем думаешь.

— Да я хуйню сморозил, — выпалил Тим и обнял немного сильнее. — Это нормально, что ты переживаешь за него, — продолжил он спокойнее, — я тоже волнуюсь. И я обещаю, что мы поговорим с ним, когда приедем домой. Прости, что сорвался на тебе.

— Он н-ничего н-не расскажет, н-ничего, ничего, — как заведенная бормотала Вася под воротом.

— Значит, расскажет потом.

— Н-нет, ты н-не понимаешь!

Может, понимать Марка вовсе не нужно? Тим прекрасно справлялся с ним на изнанке галактики, например, где это разумное понимание уступало всецело размытому чувственному. Тим подумал о том, что Марк вообще был крайне приятным человеком под кислотой — никакой язвы, только редкие вопросы и пространные фразы, на иное язык не поворачивался. Правда, спустя двенадцать часов карета превращалась в тыкву, а кучер — в крысу, и от прежнего Маралина оставались одни намеки.

— Ты знаешь, что с ним? — спросил Тим, уткнувшись в покрытые инеем волосы. Они пахли табаком и стужей, которой всегда сквозило от Василисы, и не важно, зима это ее пропитала, одолженный мужской шампунь или безымянные северные ветры изнутри.

— Н-нет, но мне кажется, он будет молчать, — промямлила Вася.

— Тогда мы просто будем рядом, — ответил Тим. Самому же не верилось, что так от Марка получится что-то услышать, а больше дать ему было и нечего. — Погнали обратно? — предложил Карельский, когда Василиса притихла и перестала плакать. — Я ща от холода откинусь, если честно.

— А мне не холодно, — с поджатой улыбкой сказала она и нехотя отстранилась.

— Да мне бы тоже полегче было после ста граммчиков.

Бестужева спрятала бутылку в недрах подклада тонкого пуховика и засеменила к травмпункту, попутно рисуя полосы кончиком ботинок на асфальте поверх снежных островков. Тим отчего-то засмеялся.

— Что-о? — плавной мелодией произнесла Василиса.

— Да ниче, на минуту отошел, и ты уже с первым встречным водку пьешь в подворотне.

— А Василий не пил, я сама!

«Как будто не плакала», — подумал Тим, рассматривая ее танцеобразные движения. Как будто и не в травмпункт возвращаются, и как будто никакого Марка с перевязанной рукой ждать не надо. Как он там вообще? У него были операции или вроде того? А Тиму даже аппендицит не вырезали, и рассеченную кожу над губой не зашивали, а Марк прямо сейчас вот сидит там в кабинете и ему по ладони иглой как...

— Вась, тебе чет зашивали раньше?

— Да не, не помню такое, — пробормотала Василиса, опустив голову на плечо Тима в прежнем углу холла. — Думаешь, это очень больно?

— Не знаю. Но все лучше, чем с открытой раной ходить.

С Марком такое впервые? А если бы он был один, он бы поехал в травмпункт или забил и ходил с этими порезами? Тим вспоминал лицо Марка в тот момент, когда бокал только-только разбился: это длилось всего секунду, прежде чем Тим бросился оказывать скорую помощь, но что в этом лице было — такому мало чем поможешь. И дело не в естественном ступоре, а в таком безмятежном выражении глаз, таком ласковом взгляде, словно случилось что-то хорошее или несуществующее МДМА ощутимо подействовало.