В жизни всегда найдутся причины, чтобы опустить руки, но этого делать нельзя.
(с) Холм одного дерева

Я просыпаюсь от пронзительного крика неизвестной птицы. Вздрогнув, пристально вглядываюсь в удушающий холод ночи и, не заметив ничего подозрительного, решаюсь встать с постели. Тихо потрескивают головешки в костре, в противоположной стороне комнаты мирно посапывает Лука — я вижу, как выглядывают из-под выделанной овчины, заменившей одеяло, его ступни. Осторожно обуваюсь и выхожу на улицу, с любопытством и тревогой поглядывая по сторонам. Кое-где полог темноты рассеивает тусклый свет самодельных фонарей, развешанных на ветвях деревьев, окна в домах сумрачны и похожи на пустые глазницы в полуистлевшем черепе. Местами оконные проемы вместо стёкол завешены плотной тканью — чтобы их не продувал жадный сквозняк.

Хрустальный весенний ветер доносит до меня легкий запах чужого костра. Оглянувшись, вижу в пролеске неподалёку свечение, едва пробивающееся сквозь негустые деревья. Кому же не спится в такую глубокую ночь? Нерешительно потоптавшись на месте, аккуратно и едва дыша пробираюсь сквозь смолистые шершавые стволы и раскидистые лапы ветвей, стараясь ступать так, чтоб не хрустел мелкий сор под ногами.

Приблизившись, замираю и трусливо прячусь за ворох валежника, старательно не выдавая своего присутствия. Костёр горит не так сильно, но я почти зажмуриваюсь, чтобы ненароком не обнаружить жарящуюся на вертеле человеческую конечность. Или что пострашнее. Я почти готова убежать прочь с нервным визгом, но, к своему огромному облегчению, вижу только неподвижно сидящего Дагласа, сосредоточенно разглядывающего пламя. Выдохнув застоявшийся в лёгких воздух, неизящно вылезаю из своего укрытия и направляюсь к нему. Он спокойно поворачивает голову на шум и смеряет меня недоуменным взглядом.

— Извини, мне не спалось, — виновато бормочу я, хотя меня никто ни о чем не спрашивал.

— Твои волосы, — самоубийца издаёт смешок, — Ты добиралась сюда ползком?

Быстро провожу рукой по волосам и, к своему стыду, достаю оттуда несколько сухих сучков и пару птичьих перьев. Парень с улыбкой берет из моих рук этот мусор и бросает в костёр, а потом отодвигается в сторону, тем самым приглашая меня присесть.

Недолго думая, плюхаюсь рядом и смущенно кошусь на самоубийцу, не зная, что делать дальше. Связь между нами настолько невесома и тонка, что мне до сих пор непонятно, могу ли я сейчас просто так взять и прикоснуться к нему? Имею ли я уже такое право? Впустил ли меня Даглас в свои границы?

— Знаешь, хотел тебе сказать, что мне жаль. Это из-за меня ты здесь.

С изумлением поворачиваюсь к нему.

— О чем ты? Дело же не в том, что я просто последовала сюда за тобой. Дело в Робе и его грязных играх.

— Вы с Фейт открыли ящик Пандоры и ее судьба была предрешена, но если бы ты держалась подальше, то не сидела сейчас в самом центре кровавой помойки. Это моя вина. Я должен был тебя предупредить и не находиться рядом с тобой слишком близко. Тем более, пара Самоубийца и Спирит слишком мозолила всем глаза.

Мне ужасно неприятно слышать эти слова, но я сдерживаю эмоции и, сжав кулаки, ровным голосом произношу:

— Я думала, если между двумя людьми есть чувства, то какая разница, из каких они каст. Разве нет, Даглас?

— Никакой разницы. Но я должен был отойти в сторону и разобраться в том, что это за чувства, а не спешить, словно летящий на свет мотылёк. Я угодил в ад и потащил тебя за собой, и за это прошу у тебя прощения.

Внутри меня все холодеет и я, сжав плечи, тихо глотаю злые слёзы. «Должен был разобраться». Значит, дело не в том, что я теперь здесь, а в том, что он чувствует вину за то, что у меня была и есть надежда на взаимные чувства? И он думает, что я специально отправилась за ним, лишь бы быть рядом?

— Не за тебя и не во имя тебя я отправилась в Котёл, Даглас, — как можно более язвительно отвечаю я, — А за Фэйт. За себя. За Эллиота и Андерса. За Кристину и даже за Элизу, в конце концов. Они все заслужили спокойной и мирной жизни в Тектуме.

При упоминании имени бывшей невесты лицо Дагласа всего на мгновение мучительно искажается и тут же принимает обычную отрешённость. Всего мгновение — но и его мне хватило, чтобы догадка болезненно пронзила всё моё существо.

— Ты всё ещё любишь ее!

Даглас отвечает отстранённо:

— Он её любил, но не я.

— Но ты искал ее!

— И не нашёл, — заканчивает предложение самоубийца, — И она, и я безвозвратно изменились, закончив земную жизнь. Смерть всегда забирает все самое светлое и доброе.

— Я не верю тебе, — вытираю рукавом глаза, — Скажи, Даглас, зачем тогда тебе я? Ты же такой пустой, что даже эха не слышно, так что же между нами происходит? Ты бесчувственный, как мертвец!

Внезапно я осознаю, насколько глупо выгляжу. Мои друзья в опасности, весь Тектум на грани великой беды, а я сижу здесь и, словно законченная истеричка, выясняю отношения с самоубийцей, ноя о своём «мне же боооольно». Так ещё и назвала его мертвецом, глупая-глупая дура. Он мёртв ровно настолько же, насколько и я, точно так же, как и все остальные в этом запутанном мире. Ооо, Вселенная, почему я вечно всё делаю по одному и тому же сценарию?

Сконфуженно встаю на ноги и, скомкано пробормотав извинения, пытаюсь сбежать от позора, но Даглас тянет меня за рукав, вынуждая сесть обратно, а затем коротко целует в затылок.

— Ты прекрасна в своих эмоциях, какими бы они не были, — говорит он, — Помни об этом.

За деревьями сначала мелькают неясные тени, а уже спустя мгновение вырисовываются несколько фигур, освещаемые отблесками пламени от костра. Я напрягаюсь, принимая оборонительную позу, но самоубийца мягко осаживает меня, кладя руку на мое плечо.

— Успокойся, — бросает он, и я прижимаюсь к нему поближе, поджав под себя ноги.

Несколько мужчин, негромко поприветствовав Дагласа, садятся вокруг костра и с неодобрением поглядывают на меня. Я отвечаю каждому таким же тяжелым взглядом и насупленно хмурю брови, когда один из них недовольно басит, указывая в мою сторону узловатым пальцем:

— А она что здесь делает?

— Она со мной, — парень равнодушно выдерживает его злой взгляд.

— У нас сугубо секретный разговор, а не романтичные посиделки под звёздами, так зачем ты притащил сюда свою девку, Даглас?

— Ещё раз повторяю, она своя. И пережила то, что вам даже не снилось, поэтому перестаньте греметь яйцами и давайте ближе к делу!

Ого. Я с уважением поглядываю на самоубийцу, стараясь, чтобы моя злорадная улыбка не расползлась до ушей. Тем временем мужчины заводят разговор, зачем-то переходя на шёпот и кидая на меня крайне неодобрительные взгляды.

— Прорыв с западной стороны?

— Исключено. Охрана усилена в несколько раз, за неделю уже двое не вернулись с разведки.

— Но там же была подкуплена стража?!

— Тебе показать, где лежат их кости?

— Вот чёрт.

Тяжелый разговор сменяется отборной руганью. Угли костра тлеют и постепенно гаснут, как гаснет последняя надежда в сердцах ни в чем не повинных узников Большого Котла. Ночь давит на плечи покрывалом безысходности и тоски, и я, зябко ёжась, с тревогой смотрю в помутневшее небо.

— Надо просто вставать и идти, нужно бороться! — один из мужчин в ярости встаёт на ноги и ударяет тяжёлым кулаком о поваленный ствол дерева, — Пока мы будем здесь языками чесать, всех снаружи подомнут под себя или убьют. А я ни в чем даже не был виноват, понимаешь?!

— Не получится, — подаю голос я.

— Ты куда лезешь, пигалица? — он иронично фыркает в мою сторону.

— Заткнись! — Даглас незаметно кладёт руку на пояс, где покоится оружие, — Продолжай, Сесиль.

— Просто встать и пойти в наступление не выйдет, — я немного стесняюсь, когда несколько пар глаз смотрят на меня, как на тупицу, — Революция никогда не свершается группой людей, только массами. Если часть струсит и просто будет ждать результата от других — то ничего не получится. Вас просто уничтожат. А в случае с теми, кто живет в Котле, такой исход уже предопределен.

— И что ты предлагаешь?

— Вы забыли про темную сторону. Другие, те, которые привыкли убивать, насиловать и уничтожать. Прорвёте стену, не подчинив для начала их — и посеете хаос в Тектуме. Они вырвутся наружу и начнётся полная анархия.

— Нам что, предложить им подружиться?!

— Нееет... — морщусь я. Какие же они неотесанные, — Нужно узнать, чего они хотят. Есть ли у них лидер. Стремятся ли они к организации мятежа. После этого уже можно строить собственные планы.

Собравшиеся переглянулись, разделив между собой смятение на лицах.

— А девчонка дело говорит.

— Как насчёт вылазки в Центр?

— Нужен посредник. Нас перебьют, как новорождённых котят.

— Решим.

— Сесиль, иди спать. Я скоро вернусь.

Даглас видит моё полусонное состояние и, легонько похлопав по плечу, провожает к выходу в деревню, а сам возвращается к уже погасшему костру.

Лёжа в полной темноте, под тёплым тряпьём, пахнущем пылью, вслушиваясь в мерный храп спокойно спящего Луки, я медленно плыву в забвение, повторяя про себя одни и те же слова.

За Фэйт.
За Андерса и Эллиота.
За Кристину и Элизу.
За себя.

***

Ещё пара недель проносятся, не принеся с собой хороших новостей. Центр котла оказался разбит на несколько отдельных каст, и каждая из них имела свой собственный суверенитет. Убийцы требовали власти, Мошенники — единения и освобождения, Людоеды просто нападали на все живое, бездумно сверкая безумными, голодными глазами. Ни у одного клана не было того, что объединяло всех остальных обитателей Котла — человечности. Пустые оболочки, дефектные ещё при жизни и оставшиеся беспринципными тварями после смерти, они все хотели лишь одного — почувствовать собственную ценность, подавить остальных и спасти свою шкуру от этого проклятого места. Были и перебежчики типа Луки, те, кто осознавал свои грехи и всеми силами пытался искупить вину и получить прощение Вселенной, кто лишал жизни других по неосторожности и беспечности, а кто-то — даже из чувства безысходности. Их принимали и вроде бы даже понимали, но не подпускали близко — ровно настолько, чтобы дать надежду на спасение души, но, в то же время, давая понять, что камень на их плечах по-прежнему покоится на своём месте.

Всё это давит на меня, надежда, которая сначала струилась в моей душе тонким ручейком, теперь превратилась в пересушенное русло с несколькими каплями на самом дне. Чтобы не одичать окончательно, я снова села за написание стихов. Получается сухо и коряво, но это та искренность, которая и была мне нужна.

Даглас с каждым днём становится все мрачнее и немногословнее, и всё чаще я провожу своё время в обществе Луки, помогая ему заниматься земледелием — в Котле не так-то просто раздобыть пропитание. По вечерам, лёжа в постели и прижимаясь к прохладному боку самоубийцы, я часто думаю о своих друзьях, моля Вселенную о том, чтобы все обошлось.

С той стороны по-прежнему не было никаких вестей. Множество наших лазутчиков так и не смоли вернуться с задания, натыкаясь на неприступную крепость или погибая под взмахами разящих мечей. Что касается оружия — силы здесь явно не в нашу пользу, но изгнанные по-прежнему продолжают уходить на задания, желая хотя бы на шаг приблизиться к долгожданной свободе.

Каждый раз я выхожу к краю дороги и всматриваюсь в горизонт, отчаянно молясь и выпрашивая у высшей силы, чтобы Даглас вернулся оттуда живым. В такие моменты мне кажется, что от напряжения у меня крошатся зубы.

— Хитрый лис он, наш Даглас, — все время повторяет Лука, вставая рядом со мной и щурясь в дымчатую даль, — Того, кто не цепляется за жизнь, смерть так просто не заберёт. Она сначала наиграется с ним вдоволь, а потом подкрадётся так — что пикнуть не успеет. Не тревожься за него сейчас.

В такие моменты я молчала и продолжала стоять, глотая дорожную пыль и всматриваясь в другую сторону так, что болели глазные яблоки.

Небо над нами накрыло непроницаемым куполом этого всеобщего молчания, и если поначалу изгнанные жадно выпытывали друг у друга хоть какие-нибудь новости, то теперь они все чаще хмуро смотрели себе под ноги, запираясь по вечерам в своих жалких лачугах. Многие забыли свою цель и призывали остальных смириться, другие призывали объединиться с Центром и пойти на Тектум войной.
Безумцы...

Там, где не гнездятся ласточки,
Где звёзды совсем не горят,
Я зажигаю лампочку
В один миллиард киловатт...

— Что ты там шепчешь? — спрашивает Даглас, ласково перехватывая мои пальцы.

Я лежу у него на коленях и бездумно вожу пальцем по его широкой груди, проговаривая себе под нос наспех придуманные строчки.

— Да так, ничего, — смутившись, привстаю, задевая его лицо россыпью волос.

— Стихи? — он иронично приподнимает бровь, жёсткие складки, залёгшие у рта, разглаживаются.

— Не смейся! — я поднимаю травинку и легонько укалываю его щеку — там, где шрам, — Я устала думать только о плохом.

— Мы можем остаться здесь, — усмехается самоубийца, — Сажать овощи, отбиваться от людоедов...

— Как Ромео и Джульетта из Ада, — отвечаю я, — Не узнаю тебя, Даглас. Должно же это всё когда-нибудь закончиться.

— Мы в плотном окружении, более того — границы принудительно сжимают. Скоро мы окажемся спиной к спине рядом с настоящими изгнанными, — парень сжимает кулаки, — Осада такая, что даже мышь не проскочит.

— С той стороны по-прежнему ничего?

— Ничего.

Я замолкаю, тоскливо глядя вдаль, туда, где должны располагаться границы Котла. Даже не верится, что в Тектуме продолжается какая-никакая, но жизнь. Здесь она тоже есть, но совсем другая — более прозрачная, карикатурная. Даже весна сюда приходит по-своему — осторожно, словно раздумывая, стоит ли ей вступать на эту землю. Заражённое тревогой небо, редкие птицы взирают на всех с высоты, словно дразня своей беспечностью и свободой, лёгкий ветер качает густые кустарники, которые в сумраке похожи на диких зверей, а меж ними изредка даже мелькают ярко-оранжевые светлячки... Постойте!

Я приглядываюсь, насторожившись и совсем перестав дышать. Даглас чувствует мое беспокойство и, напрягшись, без лишних вопросов достаёт меч, вглядываясь за мной в густые заросли.

Сощурившись, разглядываю короткие, едва покрытые зеленью веточки, и понимаю, что это никакие не светлячки. Это рыжий хвост!

— Максим!

Пушистая тушка стрелой летит в мои распахнутые объятия. Я с упоением запускаю пальцы в густую рыжую шерсть, жадно прижимаясь лицом к усатой морде. Кот, довольно урча, запускает когти в мою руку и легонько прикусывает её зубами, будто наказывая, мол, «ты зачем меня бросила?».

— Максим? — удивленно переспрашивает Даглас, во все глаза глядя на животное.

— Да, это мой кот, он жил с нами в комнате.

— Это невозможно. Как он сюда попал?

— Понятия не имею. Но это же кот, он везде проскочит, — я продолжаю чесать припорошенную пылью холку, — Надо же, у тебя теперь даже есть ошейник...

— Покажи, — самоубийца берет Максима из моих рук и бесцеремонно разглядывает его шею, украшенную простым пластмассовым ободком, — Не мог мог он просто так сюда попасть.

— Даглас, это всего лишь кот... — я умолкаю, когда он достаёт из-за ошейника маленькую, сложенную в несколько раз записку, — Что это?!

Даглас разворачивает клочок бумаги и, нахмурившись, пробегает глазами по строчкам, после чего становится мрачнее тучи. Его щека нервно подёргивается, а губы снова сжимаются в одну прямую, жесткую линию.

— От кого?! — я пытаюсь заглянуть, но мне мешает пушистый хвост, который Максим тычет прямо в мое лицо.

— От Андерса.

— Что?! — взвизгнув, мгновенно притихаю, воровато оглядываясь по сторонам, и дрожащими пальцами тяну руки к записке, — Что там написано?

— Ничего хорошего, — во взгляде Дагласа я вижу горечь и даже какое-то подобие сожаления.

Впервые он прячет от меня глаза, но почему? Я беру послание в руки, непрошеные слёзы сами накатываются и застилают глаза, хотя я ещё не знаю, что приготовила мне судьба, пришедшая сюда в виде рыжего кота. Я смахиваю эти назойливые, не ко времени появившиеся капли и начинаю читать.

Сейчас я всё узнаю.