В начале третьей недели адвокат вышел из кабинета с более суровым, чем обычно, выражением лица. В его блуждающий зрачках мерцало нечто зловещее, это заставило меня насторожиться. В руках у него было напечатанное мной письмо, он положил его на стол прямо передо мной.

— Взгляните.

Я опустила взгляд на листок.

— Видите?

— Что именно?

— В этом письме три ошибки, одна из которых, я полагаю, орфографическая.

— Извините.

— Это не в первый раз. На предыдущие ошибки я закрывал глаза, потому что Вы только привыкали к работе, но так дальше не может продолжаться. Вы представляете себе, как я выгляжу в глазах тех, кто получает подобные письма?

Я была уязвлена. В безмятежности этих двух недель таилась катастрофа, которую он утаил от меня. Мне казалось это нечестным, но со временем я поняла, что ему самому было неприятно и даже неловко тыкать меня носом в столь нелепые ошибки.

— Перепечатайте.

Я послушалась, но мои руки так тряслись, что я наделала ещё больше ошибок.

— Вы тратите моё время впустую, — сказал он, возвращая мне письмо.

На третий раз я наконец справилась с задачей, но он заперся в своём кабинете и не выходил до конца дня.

Так продолжалось всю неделю, при чём с каждым разом его раздражение становилось всё заметнее. Вдобавок мне казалось, что в дальних, тёмных уголках его души проснулся монстр, питающийся моей уязвимостью.

Я впала в депрессию. Не могла уснуть по ночам. Рассматривала своего серого пуделя и мечтала осмелиться сказать адвокату, что я действительно стараюсь. Он, видимо, считал, что я делаю ошибки специально, чтобы бесить его.

Под конец неделе он начал критиковать то, как я отвечаю на телефонные звонки.

— Вы похожи на робота, — упрекал он меня, — отвечаете механически, особо не задумываясь.

Когда он попросил зайти к нему в кабинет в конце рабочего дня, я была уверена, что он собирается меня уволить. Эта мысль была неприятной, терзающей, но вместе с тем успокаивала.

Я закрыла за собой дверь и села. Он взглянул на меня, и его взгляд был неожиданно доброжелательным. Он откинулся на спинку своего кресла, рука расслабленно свисала с подлокотника. К моему удивлению, он начал говорить о моих проблемах.

— Мне кажется, Вы очень славная, но сложная личность, с резкими перепадами настроения, которые Вы пытаетесь скрыть ото всех. Словно задёргиваете шторы и делаете вид, что никого нет дома.

— Это правда, — ответила я тихо, — так и происходит.

— Почему? Почему бы не приоткрыться слегка окружающим? Возможно, это помогло бы Вам печатать.

У меня мелькнула мысль, что это не его собачье дело.

— Вы должны постараться чаще общаться, — продолжал он. — Я знаю, что я всего лишь работодатель, и у нас только деловые отношения, но я хочу, чтобы Вы могли свободно обсуждать со мной свои проблемы.

Мысль об этом казалась абсурдной.

— Мне трудно представить себе подобный разговор между нами, — ответила я. — У вас твёрдый характер, и в общении с такими людьми, как Вы, я непроизвольно замыкаюсь в себе.

Ему явно польстили мои слова, но он ответил, что я не должна быть такой стеснительной.

Когда я вспоминала этот разговор позднее, решила, что адвокат повёл себя, как мудак. С другой стороны, его комментарии были ужасно трогательными, они задели меня за живое. Никто раньше не говорил со мной так откровенно.

На следующий день я снова ошиблась. Откровенный разговор накануне не дал результатов, и это просто взбесило его. Я уже хотела предложить уволить меня, но фраза застряла в горле, и я молча смотрела на письмо.

— ДА ЧТО С ТОБОЙ НЕ ТАК? — орал он.

— Извините.

Он внезапно замолк на несколько секунд, затем произнёс тихо, но твёрдо:

— Зайди в мой кабинет. Захвати письмо.

Я взяла несчастный листок со стола и поплелась за ним следом.

— Положи письмо на стол, — его голос оставался абсолютно спокойным.

Я послушалась.

— Теперь наклонись над ним так, чтобы смотреть прямо в текст. Локти на стол.

Дрожа, я выполнила и это указание.

— Теперь читай письмо вслух. Продолжай читать его снова и снова.

— «Уважаемый мистер Гарви, я очень благодаррен...»

На слове «благодаррен» он начал шлёпать меня. Самое смешное, что я даже не удивилась, продолжала читать вслух, хотя смысл текста почти не осознавала. Слёзы стекали по моим щекам, капали и размывали чернила. Слово «унижение» пришло мне в голову, выпихнув оттуда весь остальной словарный запас.

Думаю, он шлёпал меня минут десять, хотя за это время я прочитала письмо всего раз пять, так как потом намокший текст стало невозможно разобрать.

— А теперь выпрямись, — сказал он мне, когда всё кончилось, — и напечатай текст снова.

Я вышла из кабинета, и он закрыл за моей спиной дверь. Утерев слёзы и высморкавшись, я подвисла, уставившись в пространство перед собой, ощущая лишь опустошенность и боль в ягодицах. Придя в себя, я перепечатала письмо и отнесла ему, но он даже не взглянул.

Вернулась за свой стол, села, и готова была снова впасть в прострацию, но в этот момент пришёл посетитель. Мне пришлось позвонить адвокату и сообщить о клиенте.

— Попроси подождать, — бросил он.

Посетитель — невысокий, подтянутый мужчина средних лет со шрамом от губы до подбородка — расположился на стуле рядом с моим столом.

— Я был здесь дважды, — обратился он ко мне, — помните меня?

— Конечно.

— Никогда не думал, что вляпаюсь в нечто подобное, — сообщил он, — что когда-нибудь придётся тащиться в адвокатскую контору, но я тут уже в третий раз, а дело так и не сдвинулось. Терпеть не могу юристов.

Похоже, он рассчитывал, что эта фраза способна меня обидеть.

— Как и многие, — ответила я холодно.

— У меня не осталось выхода. Либо так, либо я бы пристрелил этих недоумков, и мне всё равно бы пришлось нанимать адвоката. Вы же в курсе моей истории?

Да, я была в курсе. Он подал в суд на своих соседей, потому что их собака всё время лаяла.

Удивительно, но этот короткий разговор привёл меня в чувство. Всё казалось абсолютно нормальным и естественным, когда адвокат вышел из своего кабинета, чтобы поприветствовать клиента. Я заметила у него в руке своё письмо. Прежде чем уйти, он на секунду повернулся ко мне, улыбаясь:

— Отлично, ты справилась.

Когда я вечером пришла домой, всё было таким же, как и обычно. Моя жизнь не изменилась, разве что немного увеличилась дистанция между мной и моей семьёй. Кожа на ягодицах даже не покраснела — я убедилась в этом, разглядывая себя в зеркало в ванной.

Но спать я легла более возбуждённой, чем обычно, чем когда-либо ещё. Мне казалось, я больше никогда не смогу нормально общаться с другими людьми. Медленно лаская себя, я оттягивала оргазм так долго, как это было возможно, и в итоге так и не смогла кончить, хотя долго пыталась.