Его секретарша, которая увольнялась, позвонила мне на следующий день и сообщила, что адвокат решил взять меня на работу. Её голос был безжизненным и совершенно лишённым интонаций.

— Эти курсы машинисток быстро окупились, — заметил отец, — это было отличное вложение денег, — он расхаживал по комнате в радостном возбуждении со стаканом пива в руке. — Юридическое бюро может быть прекрасным местом.

Даже Донна соизволила спуститься вниз, подогрела попкорн и поставила его на стол в большой жёлтой чашке. Она лениво выбирала своими толстыми пальцами кусочки покрупнее: — Всё будет в порядке. Возможно, будут приходить разные интересные личности. Хотя этот адвокат скорее всего окажется козлом.

Мама сидела тихо и молча ела попкорн, довольная своей ролью в поиске работы.

Перед сном я положила одежду, в которой пойду завтра в офис, на стул. Коричневая юбка, бежевая блузка. Скромненько и уродливо, но я всё же видела в них что-то привлекательное. Я бросила последний взгляд на их серые очертания в полутьме и перекатилась в дальний угол своей кровати.

Энтузиазм родственников вызывал у меня ехидную усмешку. Это касалось не только новой должности, но и в принципе любых попыток добиться чего-либо. На фоне их эйфории единственно логичными казались апатия и грубость.

Но за завтраком, поедая яйца-пашот и тосты, я почувствовала нарастающее любопытство и возбуждение. Эти ощущения усиливались, пока мама везла меня к кирпичному зданию. Мне показалось, что я смогу преодолеть препятствия и достичь успеха. Когда мы проезжали мимо магазина пончиков «Эми Джой», я увидела сквозь витрину строителей. На них были куртки и массивные ботинки, они сидели на виниловых вращающихся сиденьях и ждали свои порции пончиков и кофе. Я подумала, что даже их работа, не требующая чрезмерной мыслительной деятельности, заслуживает уважение, и мне было бы приятно быть похожей на них. Когда я вышла из машины, мама пожелала мне удачи, и мы улыбнулись друг другу.

— Отлично, вот и Вы, — хлопнул в ладоши адвокат, — как раз вовремя. Доброе утро!

Он начал обучать меня, и это продолжалось всю неделю. Интересные личности в офисе не появлялись, и вообще сюда мало кто приходил. В течение первой недели было всего три посетителя. Одной из них была нервная женщина средних лет с неаккуратно подстриженными волосами и в детских резиновых сапогах цвета лаванды. Она садилась на самый краешек стула в комнате ожидания и копалась в своей сумочке. Ещё приходила полная дама в ярком платье. Её безумный взгляд давал понять, что в случае опасности она готова использовать в качестве оружия всё, что попадётся под руку. Третим клиентом адвоката был мужчина, который так отчаянно крутил головой в разные стороны, словно проверял, может ли она открутиться от тела. Я слышала, что в кабинете он повышал голос. Когда он ушёл, адвокат подошёл ко мне.

— Он абсолютно чокнутый, — бросил он и попросил меня напечатать чек на пятьсот долларов.

Все посетители казались забредшими сюда случайно, непрошеными гостями. Они вечно ёрзали на стульях. Элегантные старинные кресла и диван с мягкой обивкой совершенно не соответствовали современному интерьеру комнаты ожидания и сбивали с толку. Мой массивный дубовый стол стоял вплотную к покрытой бежевой штукатуркой стене, это выглядело по-идиотски.

Я была удивлена, что у юриста, который, по идее, должен был быть очень организованным человеком, офис выглядел именно так. Мне было комфортно здесь, словно птенцу в гнезде, свитому из хаотично подобранных деталей с единственной целью — сохранять тепло.

Первые две недели здесь были безмятежными. Я наслаждалась серостью будней, повторением простых действий, условиями и вежливым общением с адвокатом. Мне нравилось чувствовать, как он навязывает мне свою безумную уверенность. Он говорил мне: «Напечатайте это письмо», и все ощущения блекли, пока абстрактное представление о продуктивности не воплощалось в физическом виде готового текста. Я была полезной.

Мама встречала меня с работы каждый день, после чего мы обычно заезжали в магазин и покупали французский багет, пиво и колбасу для папы. Зайдя в дом, я поднималась в свою комнату и скидывала юбку и блузку на пол, забиралась на кровать в одних трусиках и чулках и, завернувшись в одеяло, слушала, как отец орёт на мать, до тех пор, пока я не засыпала. Потом обычно приходила Донна, тарабанила в мою дверь и орала: «Ужин!»

Я спускалась вниз, и мы все садились за стол, ели и смотрели новости. У мамы на лице застывала маска рассеянности, а отец нависал над своей тарелкой, как бульдог над миской.

После ужина я возвращалась в спальню, где слушала музыку, записывала всякую чушь в дневник или играла в настолки с Донной допоздна. Пялилась на юбку и блузку, которые надену завтра. Проверяла цвет предсказателям погоды в виде керамического пуделя. Предполагалось, что он должен менять цвет: становится розовым, синим или зелёным в зависимости от атмосферного давления, но он оставался серым. Потом я валялась в кровати и прислушивалась к разным звукам за дверью: шум воды из ванной, радио, звон стекла, ругательства Донны.

Оглядываясь назад, я не могу объяснить, почему это время казалось мне счастливым.