Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения.

"Послание к Евреям 9:22"

Ты нарезаешь на ломтики мясо, чтобы отправить в сковороду.

Так и не понял, что собираешься готовить, но судя - уже! - по запахам - что-то сочное, хорошо прожаренное, смешанное с овощами в сливочном соусе. Ужин в одиннадцатом часу вечера, зато - какой! Думал, разучишься со своими ежедневными доставками... Талант не пропьешь. Тем более, ты теперь вообще не пьешь. Раньше со мной гданьскую водку мог разделить за милу душу и баночку пива опрокинуть у телека, а сейчас окончательно перешел на здоровый образ жизни.

- Ты теперь совсем не пьешь? - сижу на табуретке у входа в кухню. Табуретка была из старого набора: крепкая, советская, мы такие в школе на трудах делали. В кухне вокруг стола уже давно были другие стулья с кожаными сидушками и железными спинками, а этот должен был подпирать микроволновку, потому что иначе шнур до розетки не доставал.

- Почему? Пью.

- Не замечал.

- Да я умираю от водки, вкус пива разлюбил, а вина мне никогда не нравились.

- С твоим достатком пора бы пересесть на коньяки за миллион долларов.

- Это и твой достаток тоже. Почему не пересядешь?

Я пожимаю плечами. Руки медленно, ласково скручивают ремень в спираль, а после - разматывают обратно. Старый мой ремень... не помню, откуда он у меня и зачем. Я брюки никогда не ношу. Как переезжали с Виталиком в этот дом - перевез вместе с остальными вещами. Сколько себя помню - он всегда со мной, но ни разу я его не надевал. От отца, что ли?

За окном тявкает собачка. Та самая, еще с кладбища. Как прибилась, так и крутится вокруг дома. Виталик ее подкармливает, когда приезжает, прошлую-то знакомым в другую деревню отдали. А то мы в этом доме теперь редкие гости, и даже соседей нет, чтоб кормили.

Тоскливо смотрю на него. Мясо он с ювелирной аккуратностью выкладывает на шкварчащей сковороде. Несколько кусочков оставляет для собаки. Пахнет на кухне аппетитно, в животе начинает урчать. Уютно и размеренно тикают часы - они всегда были слишком громкими и старыми, что даже не тикали, а щелкали. Но сейчас их звук меня гипнотизирует.

Я скручиваю и раскручиваю ремень все агрессивнее. Он уже весь мокрый от вспотевших ладоней. Уши закладывает, перед глазами все плывет. Никогда я так не волновался.

- А хорошо, что ты не забываешь этот домик, - радуется Виталик, и нож его ходит уже по моркови. - Так здорово между рутиной выехать на природу, в дом возле леса. Село ведь все забыли уже, Вень. Все поразъехались, даже отец деревню оставил. Хоть мы будем как-то поддерживать здесь жизнь и подкармливать местных собак. Есть хочешь? Потерпи, скоро все будет готово. Тут у папы коллекцию чаев нашел на травах... опробуем?

Сглатываю. Ремень начинаю с щелчком натягивать и отпускать. Просто чтоб занять руки.

- Внимание! - глухо вещает маленький кухонный телевизор на холодильнике. - Пятнадцатого февраля ожидается усиление ветра, порывы до двадцати пяти метров в секунду! МЧС призывает россиян не покидать помещений и закрыть окна, а в случае нахождения на улице не приближаться к деревьям, рекламным щитам...

Сигареты кончились. Пиздец как невовремя. 

- Виталь, я... поговорить хотел.

- Только поэтому? - спрашивает он, не оборачиваясь.

- Чего?

- Только поэтому ты меня сюда позвал?

- Нет, не только. Еще и...

Ремень обессиленно разматывается в мокрой руке, и я запрокидываю голову.

- Это все неправильно, - хриплю. - Хрен бы со мной. Многого хочу - свободы. 

- О, ты все-таки решил помочь? - серебристо смеется Виталик.

- Нет. 

- Почему? - просто и спокойно.

- Потому что не хочу. Даже слышать, что попросишь. У тебя и так есть все. Дети, блять, во дворах в твои книги играют... и это только начало.

- У Коли дети, если помнишь, не только играли.

- Он не хотел этого. Его такая власть пугала, а тебя привлекает. Он знал, что не справится, но ты... Ты все просчитал. Когда выставил передо мной на столе пачку гондонов - уже тогда у тебя все было просчитано.

- Зачем эти пафосные речи, Вень? - он повернут ко мне спиной, но я слышу, что улыбается.

- Объясняю, почему все так.

- Кому объясняешь? - кажется, улыбка становится шире. Он высыпает в мясо морковь и принимается за зелень.

- Не понял.

- Не мне ведь. Себе объясняешь. Ты слишком долго и слишком сильно любил меня, чтобы вот так вот просто решиться, не объяснившись перед своей совестью.

Сжимаю ремень.

Собака за дверью особенно жалко тявкает. Поднимается ветер - ей, видать, холодно.

- Наверное, - пожимаю плечами, безотрывно наблюдая за Виталиком. - Ты всегда меня знал лучше, чем я сам. И сейчас, кажется... все знаешь.

Сглатываю. 

Стучит в висках.

- Знаю, Вень.

- И так спокоен?

- А чего ты от меня ждешь? Визгов, протестов? Я обещал поддержать любой твой выбор. И с пониманием отнесусь к этому.

Всхлипываю и роняю голову на грудь. Стискиваю зубы.

Лучше б ты визжал и протестовал.

Собака слышит голоса и скребется в дверь, тихонько подвывая. Я встаю с добротного советского стула, какие мы делали еще на трудах.

- Мне страшно, - вдруг выдыхаю. Само вырывается, инстинктивно.

- Все хорошо, Вень. Ты все делаешь правильно. Нужно жертвовать привязанностью ради благих целей. А цели, с твоей точки зрения, у тебя ведь благие?

Выдыхаю.

Натягиваю ремень. Делаю шаг к Виталику. Еще один.

Никогда так не боялся.

И ветер на улице поднимается такой, что едва не выдавливает напором стекла.

Собака все еще скулит.

- Но если ты думаешь, - по-прежнему ровно произносит Виталик, не оборачиваясь, - что я не стану сопротивляться - увы, стану.

Замираю.

Замирает и он. Выпрямляется. Натягивается, как струна.

- Значит, борьба? - уточняю. Почему-то от этого мне спокойнее.

Как же я, блять, ошибаюсь...

- Значит - да.

- Ладно. Спасибо.

- Да пожалуйста. Вень, мы не враги. У тебя все еще есть выбор. Мы можем жить дальше, как прежде. Я дожарю мясо, мы поедим. Включим дешевую американскую комедию, завтра можем покататься на лыжах, приютим дворняжку и вдвоем съездим в гости к твоему Олегу. Тебе... - всего на секунду он заминается, - не будет легко в этой схватке. Говорю - потому, что знаю тебя лучше тебя самого.

- Не пизди, что тебе меня жаль.

- Мне тебя жаль. Ты можешь считать меня мразью, эгоистом, лжецом, человеком без души - но мне на тебя не плевать. И никогда не было. Только у тебя слишком низкая самооценка, чтобы ты в это поверил. Я правда готов быть на твоей стороне до тех пор, пока ты не решишь обратное.

- Я уже решил. 

- Хорошо.

Я не успеваю понять, что это "хорошо" было решающим. Не успеваю натянуть ремень или хотя бы отшатнуться в сторону.

Крутанувшись, Виталик вспарывает ножом мое лицо. Так точно, будто и я был всего лишь куском мяса, которое он собирался пожарить.

Глаза мгновенно жжет от крови, кровью наполняется нос и рот, я скрючиваюсь и взвываю. Бляшка ремня с лязгом ударяется о пол. Пячусь, спиной налетаю на тумбочку, и с нее, пошатнувшись, падает банка. Он не задел глаза - и я не верю, что случайно. Он очень выверенно нанес порез ровно между них.

Не больно, лишь щиплет рана, а глаза слипаются от крови. Нужно просто от души вылить на порез спирта, и я вылил бы, если...

Если б не услышал, как хлопнула входная дверь.

Вслепую кидаюсь на звук, щекой врезаюсь в стену. Я выронил ремень и не захватил нож. Чего я хотел, бросившись за Виталиком с голыми руками? Наверное, просто не упустить.

Выскакиваю за дверь в чем был: в колючем свитере, который носить не любил, но в холодную погоду приходилось. В тяжелых джинсах с современными принтами, которые купил мне Виталик, чтобы я хоть немного следовал трендам. Едва успев всунуть ноги в ботинки, чтобы не бежать в носах по снегу. В лицо мгновенно ударяет стена могучего ледяного воздуха, в щеки вонзаются снежинки (это были даже не снежинки, а льдинки!). Не понимаю, то ли собака подвывает где-то слева, то ли ветер.

- Стой! - кричу, вслепую шатнувшись к калитке. Толкать мне ее даже не пришлось. Она сама - после того, как отодвинули засов - распахивалась под ветром так, что стонали петли. Значит, Виталик был уже за двором.

Выбегаю метров на десять. Нужно открыть глаза. Как я собираюсь ловить Виталика, если ничего вокруг себя не вижу? У меня и зрячего-то догнать его нет шансов, а уж со слепленными кровью глазами...

- Стой... - жалобно повторяю и вдавливаю кулаки в глаза.

Нахрена ору? Сейчас послушается и остановится, ага. А, может, и вправду остановится. Он же понимает, наверное: мы не на равных. Сам говорил, что мне сочувствует.

Как был я дураком, так и остался. Виталик же овца, да - покорно пойдет со мной на бойню и примет смерть ради... чего? Любви ко мне? Смешно. Думал, не будет защищаться. Ага.

И поблажек никаких мне не даст. Он свою жизнь любит. И уж точно сильнее, чем меня.

Снежинки смочили кровь, и у меня получается осторожно стереть ее с ресниц. Промаргиваюсь. Глаза все еще щиплет, но я могу видеть мир. Правда, это не особо помогает: в метели он все равно одинаково белый. И фонарей нет - вот настолько глухая деревенька. Но небо светлое, и мир под этим небом видно неплохо, будто с прибором ночного видения. Это из-за пурги так? Или луна так светит? Хотел выйти на Виталика по следам, но и следов не видно - снег под ногами сметается каждые три секунды. И не мороз вроде, но ветер продувает сквозь свитер до самых костей. Как я собрался в таком виде его искать? Я сам-то хоть знаю, где? Быстрее сам обморожусь. И пусть потеряю время, пока хожу за курткой... Все равно он ведь никуда не денется. Поблизости дома все пустые и запертые, до трассы в такую погоду не дойдет. Может, вообще не идти никуда? Сам ведь вернется. Вернется ведь?

Я разворачиваюсь, чтобы уйти за одеждой. 

И слышу прямо за спиной выстрел из ружья.

Взбивая снег ногами, разворачиваюсь... куда?! К дому! К дому?! Конечно, блять - прямо в ловушку! Рванув в сторону леса, чуть не поскальзываюсь. И за спиной гремит еще один выстрел. Пуля проносится прямо рядом с мной, и от этой близости внутри у меня все корчится в судороге. Запетлять между деревьев...

Виталик не убежал, а успел зайти в гараж и достать отцовское охотничье ружье. И снова я в нем ошибся. Он никогда не стал бы бежать, только сражаться.

Да он же не намерен убивать! Он в армии служил в мотострелковых, с отцом охотился - неужели промахнулся бы? А, может, и промахнулся бы - не видно ж ничерта. И чего он будет специально промахиваться? Я-то убить его намерен был серьезно! Или... нет?

Как ебаный заяц, петляю меж деревьев. Не знаю, следует ли за мной Виталик, но проверять не хочется. Адреналин хлынул в кровь, стало совсем не холодно, и иглы снега по щекам стегают здесь реже. Ногу, главное, не вывернуть - тут столько кочек и ямок, которые под снегом хер разглядишь. Еще и коряги всякие торчат, корни...

Третий выстрел пробивает дерево справа от меня. Золотым фейерверком взрываются от пули опилки.

Он все-таки следовал за мной!

С какого расстояния можно так пробить дерево? Я никогда не стрелял. Но точно не с большого. Самое хуевое, что из-за своего сердцебиения, из-за свистящего дыхания, из-за треска веток и визгов вьюги я не слышу позади шагов. И расстояние определить не могу.

Наугад уклоняюсь, наугад выбираю направления. Организм на пределе. В глазах темнеет, грудь будто сдавливают тисками, но я ускоряюсь из последних сил. Понимаю, что не могу дышать, и готов уже рухнуть в обморок, но вижу обрыв. С облегчением рухаю в снег - и тело само скатывается по склону.

Зря все-таки забросил с Виталиком тренировки по бегу.

А тут открытая местность. И деревьев нет, чтоб спрятаться. Если Виталик спустится - стану для него мишенью.

Если нет...

Рисковать было нельзя.

Пурга на пару секунд утихла - этого мне хватило, чтобы уловить сзади журчание. 

Я оборачиваюсь.

Речка. Нет, даже не так - река! Не такая, как в фильмах про веселые деревни, вокруг которой собираются школьники и без стеснения светят титьками рыжие девчонки. Черная, неторопливая, густая река, как смола, переливающаяся из одного места в другое. Она не была широкой, от силы метров триста. Может, пятьсот - успел увидеть острые силуэты елок на том берегу, пока буря молчала. Но была ли она при этом глубокой?

Я думаю пару мгновений. Улавливаю хруст веток с вершины обрыва - и рискую воспользоваться шансом, пока он у меня есть.

Забредаю в реку сначала по колени. Стискиваю зубы, чтобы не взвыть - вода была настолько ледяной, что ноги заболели так, будто я сунул их в кипяток. А потом, не думая, погружаюсь весь.

Как там в сказке было? Укрой меня, река, чтоб гуси-лебеди мимо пролетели...

Вода жжет лавой. И вынырнуть я первые секунды хочу не из-за холода. Просто иррационально боюсь, что кипяток ошпарит мне кожу до костей. Не сразу удается убедить себя в обратном. 

Слишком поздно понимаю, что не успел заглотить побольше воздуха. Но если высунусь - все будет зря. Или нет? Разглядит ли Виталик что-нибудь в этих черных водах? Будет ли всматриваться?

А не зайдет ли?

Тело привыкает к холоду. Конечности просто парализует, и, если ими не шевелить - ледяной кипяток не ощущается совсем. Но мешает другое: легкие готовы разорваться от нехватки воздуха; лопнуть, как перекаченный воздушный шарик. Ногтями я впиваюсь в скользкое дно, чтобы не снесло течением. Ухватываюсь за какие-то камни. Скрючиваюсь, стараюсь припасть ко дну, чтобы не дай бог наружу не выглянула моя спина. Если Виталик выстрелит в реку - попадет ли в меня пуля? Должна. Я же не глубоко совсем. Если он дерево пробивает - разве воду не пробьет?

Не знаю. Не интересовался. Не думал, что это мне когда-нибудь вообще пригодится. Выживу - буду интересоваться вообще всем. 

Решившись, медленно поднимаю голову. Покрывало воды опускается до уровня подбородка. Я бесшумно заглатываю воздух, успеваю заметить охотничьи берцы на берегу - и снова погружаюсь в варево.

Кто? Он? Берцы его, я их помню. Когда успел переобуться? Или так быстро оделся, пока я от раны корчился? Почему в воду не заходит, не стреляет? Не видит? Блять, не успел проверить, остались ли на берегу следы - по ним поймет, что я никуда отсюда не уходил. Вроде не должны - снег под ветром кочует беспрерывно. А по звуку? Неужели не слышал всплеск, когда я в воду заходил, когда нырнул? Хотя - речка сама ведь журчит на весь берег, да и ветер воет сиреной. 

За секунду, пока выныривал, понял: погода стала еще хуже. Никогда таких ветров вживую не заставал, только в фильмах про апокалипсис. Не просто ураган, а какой-то, блять, армагеддон. Деревья хрустят, как щепки, и даже в реке начинается шторм. Сидеть тихо под водой получается все сложнее - меня шатает, колыхает из стороны в сторону, и единственное, что удерживает меня на месте: ебаные скользкие камни, о которые я уже изрезаю все руки.

А, может, и не держаться? Отпущусь, течение само унесет подальше от Виталика, и там уже он хрен меня найдет?

Только я плавать не умею. Скорее наглотаюсь ледяной воды, перезахлебнусь сто раз, утону нахер, а всплыву уже трупом. Даже пловцы в такой шторм в воду не лезут. Особенно в ледяную. Еще пару минут тут пробуду - все равно сдохну. От обморожения. Мне что в лоб, что по лбу. Вынырну - пулей в фарш лицо размолотит. Не вынырну - захлебнусь. Смогу удержаться и отсижусь тут - слягу с какой-нибудь смертельной болячкой. Такие температуры и натренированный организм не вынесет, не то что мой. Эх, зря я все-таки тренировки с Виталиком забросил... Закаляться хотя бы надо было. Кто знал.

Ну и зачем тогда захлебываться? Не проще подохнуть быстро и не мучаться?

Выныриваю.

Щурюсь, вглядываюсь в мутное молоко пурги. Кажется, берег пустой... Или кажется?

Нет, точно пустой!

Не сдерживаю победный выдох. Ну конечно! Кому в голову придет искать человека в реке, да еще и зимой? Самое банальное: по берегу беглец ушел, вот Виталик по берегу искать и отправился. Я либо слишком умный для него оказался, либо слишком тупой. Настолько тупой, что даже от меня он подобного не ожидал. А как хвалился, а! Знаю, мол, тебя лучше тебя самого! 

- Ищи, ищи, - миролюбиво шепчу ему вслед, выбредая из свихнувшихся вод.

Сейчас нужно срочно вернуться домой и переодеться в сухое. По мокрой одежде ветер физически меня стегает со всех сторон! А еще она стала пиздец какой тяжелой, и в ней я еле шевелюсь. Бежать от пуль - точно не смогу. 

Вернусь. Оденусь потеплее. Возьму с собой еды кропалек и... нож? С ножом - на ружье? Все равно что с зубочисткой на медведя. А что мне, блять, остается? В гараже у него не оружейный магазин. Может, в соседские дома влезть? Наверняка отец Виталика не один охотник на всю деревню был - учитывая, что живут они рядом с лесом. Поищу ружья... да или бензопилу какую, на худой-то конец...

Усмехаюсь почему-то. Походу мозг на холоде уже воспалился и херню мне выдает. Сначала бы дом найти. Если немедленно не отогреюсь - точно сдохну. Скатился я с обрыва, это понятно. А бежал с какой стороны?

И следов не видно, я так и думал. Хорошо б прямо бежал, так я ж петлял, уворачивался. То влево, то вправо уклонялся - я разве сейчас вспомню?! Побродить... поискать тут пробитые деревья... Конечно, блять, поищу я! Я рук своих из-за пурги не вижу! Какие следы от пуль? Какая дорога до дома?!

Не до дома хотя бы... В смысле, не до своего. До любого. Дверь выломать, думаю, сил хватит, а там уже одежду теплую по-любому найду, да и от Виталика укроюсь. Или до трассы. И буря - она ж не вечная, утихнет потом, а там и тропинки какие-нибудь разгляжу. Вот только панике, главное, не поддаваться...

Я начинаю идти. Не петляя, не сворачивая. Когда идешь прямо - непременно куда-нибудь выйдешь. Когда поворачиваешь туда-сюда - можешь зациклить свой путь и, как хомяк, ходить кругами. В лесу действительно много кочек и углублений - и как я, убегая от Виталика, умудрился ничего себе не сломать? Сейчас шел медленно и осторожно, а ноги то и дело запинались о выступившие корни, маленькие пеньки и ямки. В особенно больших ямках лежал снег, и ветра выдували с него лишь верхушку. Зацепив ногой невидимый камень, падаю в этот снег и позволяю себе пару секунд передохнуть.

А Виталик сразу сказал, что битва не будет легкой. Но не говорил, что она при этом будет еще и неравной.

Он - натренированный и выносливый. С малых лет он посвятил жизнь спорту и регулярно работал над собой. Пробежка для него - как для меня встать и воды выпить. Он служил в армии и наверняка больше всех там интересовался стрельбой... хотя кажется мне, что стрелять он научился задолго до этого, с отцом на охоте. Он родился и вырос в деревне, в лесу этом провел все детство и знает, уверен, в нем каждое дерево. Это - его стихия, в которой он никогда не заблудится. Захочет - вернется домой, теплее оденется, перекусит и снова выйдет на охоту. Наверное, и зверей выслеживать он тоже умеет. И ловушки ставить. Он умелый охотник, а я... даже не волк, блять. Волк - житель лесной. Я покоцанный дворовый пес, который в лес случайно забежал и потерялся в нем. Только у псов хотя бы нюх есть, а у меня нихуя. Идеальные условия Виталика: мир без законов. Мир без морали и совести. Мир, где люди существуют как животные, а выживает сильнейший. В эти условия он меня и погрузил. И тут, кажется, очевидно, кто все-таки станет сильнейшим. Потому что условия изначально неравны. Потому что играем мы - по его правилам.

А что, блять, тогда равно?! Подкрасться к нему сзади, пока он не видит - и ремнем задушить? Это - равные условия?! Это же Виталик! Даже досадно, что я был такого о нем мнения. Его якобы можно просто увезти в глухую деревню и забить, как корову. Ну а что? Он же тупой, он же не понимает, почему я через минуту после разговоров о его убийстве вдруг предложил съездить в деревню. Он же наивный, добрый дурачок, ага! Он же любит меня, он сам говорил! Настолько любит, что и смерть от моих рук готов покорно принять! Вень, ты такой долбоеб. Только из-за себя сейчас страдаешь. И поделом страдаешь.

Только понять меня можно, я ж тупость дикую поймал только из-за стресса. Мозг полностью отключился. Страшно решиться убить того, кого когда-то любил сильнее жизни. Не думал, что после Эмиля придется переживать подобное.

Решив, что думать мне хватит, я поднимаюсь. Ветер милостиво сбавляет напор. Становлюсь совсем бодрым. На улице же вообще-то тепло! Был бы мороз в минус сорок - я бы даже до реки не дошел, в моем-то свитере и джинсах. Градусов сейчас от силы семь вниз от нуля. Холодно было от ледяного ветра. Блять, господи, лишь бы опять буран не поднялся! Мне б только до дома дойти!

Набравшись уверенности от усмиревшей погоды, я двинулся вперед. Старался глядеть и под ноги, и на деревья: нет ли где заветного следа от пули? Виталик прострелил ствол почти у самого дома, и если я найду то самое место...

А дальше? Ну, выйду на дом. Переоденусь, вооружусь и... Опять в лес? Искать Виталика? Только теперь охотником буду я?

Даже останавливаюсь.

Яростно растираю обмороженные уши, шмыгаю. Чуть касаюсь подушечкой раны на лице. Оглядываюсь и - снова иду.

Да, буду искать Виталика. Даже если выйду на трассу. Никуда не уеду, пока не убью его. Либо он меня. Поддамся соблазну, сяду в машину и рвану домой - все будет зря. Зря обморозился в реке. Зря убежал от пуль. Зря все это затеял, ведь мог бы и правда вкусно поужинать, включить дешевую американскую комедию...

Аж головой мотаю. Аж морщусь. Аж дергаюсь от мыслей.

Нет, блять. В этот раз не зассу. И впервые за время знакомства с Виталиком приму свое решение, а не куплюсь на его соблазнительные речи. Больше выхода нет никакого. Без пролития крови не бывает прощения.

Под ногами то хрустят ветки, то скрипит снег. Дерева с пулевым отверстием нигде нет. То ли я не заметил его в пурге, то ли еще не дошел, то ли - вероятнее всего - просто выбрал не то направление. В мокрой одежде уже было даже теплее, чем будь у меня сухая. Кажется, вода нагрелась от моего тела... или я просто слишком энергично двигаюсь?

Натягиваю воротник свитера повыше, зачем-то гляжу на небо. Звезд не видно. Луны, естественно, тоже. Время определить невозможно. Из дома Виталика я выбежал часов в одиннадцать вечера. Сколько убегал? Сколько просидел в реке? Сколько сейчас брожу среди деревьев, где ничего не меняется? Полчаса? Час? Два? Все три? Или больше? А лес все одинаковый! Следов - ни на снегу, ни на деревьях нет! Снег в углублениях - такой, словно он давно тут лежит, его не надуло, и нога в него не наступала! А ветки? Убегая, я задел пару веток, но сломанных недавно нигде не было. Это значит, что иду я вообще не туда.

- Да еб твою мать! - ору, лягнув ногой и подняв в воздух гейзер снега.

Впервые становится страшно.

Я могу действительно не найти выход. Лес вроде приличных размеров. И сгинуть в нем - раз плюнуть, особенно такому, как я. А времени много не понадобится. Раз ветрища такие, значит, погода меняется, вот-вот морозы ударят. А я в свитере мокром, без еды и укрытия. В таких лесах и летом подыхают! 

Вижу поваленное дерево, добредаю до него и сажусь. Оно оказывается удобным: задница удачно вместилась в углубление. Уж точно поудобней нового кожаного дивана. Хлопаю по карманам джинсов, нащупываю зажигалку. Выдыхаю. Сигарет нет, но хоть костер развести можно будет. Если дом все-таки не найду.

А зачем его искать? Не проще поискать Виталика? Уж если я все равно здесь, чтобы убить его, если мне не так уж и холодно и я не так уж хочу есть - может, не стоит тратить последние силы на поиск обратного пути? Поймаю Виталика, выбью ружье... На него нацелю, велю дорогу домой показывать, а как покажет...

Сам же от своих мыслей хихикаю. Ну и бред же несет мозг. Точно, видать, воспалился, скоро совсем дурачком стану. Какие там болячки от холода вылезают? Менингит? Как раз для меня! Я ж еще и без шапки! И похуй. Дурачком стану - хоть совестью мучиться не буду. Стану жить и радоваться, и на все мне будет ссать с высокой колокольни.

Принюхиваюсь. Пахнет гнилой древесиной и чем-то... приторно сладким, до тошноты. На мясо стухшее похоже. Звери кого-нибудь загрызли? Потрясающе. Еще и на зверей с голыми руками идти, с моими-то навыками...

Встряхиваю головой. Встаю с дерева.

А с какими - моими навыками? Я даже сейчас себя хуесошу. Экстремальные условия, могу в любую секунду умереть - и гноблю себя, выжираю изнутри, капаю себе на мозг, унижаю сам себя. Я, я, я! Я слабый, я сдохну, я не выберусь! А кто - я? Взрослый мужик. Не дистрофик, здоровый и нормально сложенный. Я не ребенок, и знания какие-никакие у меня есть. В детстве много фильмов смотрел, и про выживание в лесах там тоже было. Покопаться в памяти - вспомню. Много работал физически, сколько ящиков разгрузил. С Виталиком вокруг дома все лето бегал. Нападет волк или дикая собака - запросто смогу палкой отбиться. И не сдохну я в лесу. Невозможно в лесу сдохнуть, он же не бесконечный. И не магический, в котором всегда возвращаешься на ту же точку. Пропадают, наверное, только те, кто к дереву прижмутся, на коленочки сядут и реветь начинают. Ждут, когда папка с мамкой их вытащат. А меня вытаскивать некому. И от Виталика, кроме меня самого, никто меня не освободит.

Еще раз для успокоения погладив в кармане зажигалку, я опять начинаю идти.

Сторону выбираю рандомно. Главное: идти прямо. С Виталиком сейчас драться самоубийственно, нужно создать равные условия. Подождать его дома, например. Или просто заполучить такое маленькое преимущество, как теплая одежда и хоть какое-нибудь оружие. Помню, Ник в игры часто играл и что-то такое же мне рассказывал, из игр. Мол, к боссу на первом уровне идти бессмысленно, нужно сначала прокачаться. Запомнил до сих пор, потому как удивился, что большой монстр зовется так по-странному - "босс". 

Пробираясь сквозь ветки, с улыбкой представляю рядом Ника. А что было бы, слоняясь по лесу мы вдвоем? Что, если бы ты был вместо меня? Ты бы своих энергетиков напился и, как электровеник, вдоль и поперек бы лес прочесал. Еще и радовался бы - такое вдохновение на новые книги, такой опыт! 

Так по-человечески обидно, что даже такого весельчака и оптимиста депрессия стороной не обошла. Она никого не щадит. Даже если бы заранее я знал об исходе, даже если бы искренне постарался тебя тогда спасти - все равно бы не спас. Я был одним из факторов твоего решения, но никак не главным. За все тебе спасибо, Ник - и прости. Мы самостоятельно умираем, когда больше не хотим спасаться.

Ева... Рано повзрослевшая девочка без ориентира, так жадно и слепо вцепившаяся в кумира. Кто виноват в ее смерти? Да мы. Мы все виноваты.

 Она сама - потому что клянчила адрес, выехала по нему ночью, напросилась в дом к двум взрослым мужикам и полезла к Нику, зная о его состоянии. Потому что не захотела поговорить, а начала вырываться и сама налетела на угол. Потому что ничего не сказала взрослым. Я - потому что слил ей адрес за... какие-то вшивые шестнадцать серебряников. Потому что впустил. Потому что испугался. Потому что попытался удержать и поговорить, а не отпустил сразу. Потому что не позвонил в полицию, как понял, что умерла - а стал пытаться избавиться от тела. Ник - потому что накидался наркоты. Потому что не выволок ее, как она вломилась к нему в комнату. Потому что поддался инстинктам и стал приставать. 

На нас всех лежит вина за ее смерть, но я один взвалил эту вину на себя, чуть не переломился от веса и, не удержав, сбросил на плечи Ника. Мне кажется, прощения, Ев, мы должны попросить перед тобой все. Не только мы с Ником. Все - включая твоих родных. Ты же не от хорошей жизни такая жадная до внимания. Таких, как ты, называют малолетними шлюхами, которые в тринадцать перепробовали не одного пацана, но тянулась ведь ты не к сексу, а только к иллюзорному ощущению, что тебя любят. Хоть где-то. Хотя бы в постели. Мы с тобой так пиздецки похожи, Ева. Наверное, в какой-то параллельной жизни ты могла бы раздеться и лечь передо мной на кровать, уяснившая, что любимой можно быть только так. А я бы тебя укутал, принес чая и спросил, как у тебя дела. О чем ты думаешь. Чего боишься. Мне самому когда-то этого так не хватало. В параллельной жизни, возможно, я даже смог бы заменить тебе отца. А ты бы заменила мне Костю. Ты потухшее солнышко, Ев, и мы тебя потушили.

 Уже не чувствую ног. Кажется, метель снова начинается, но я ее не вижу из-за густой темноты вокруг. Или я иду с закрытыми глазами? Только бы не уснуть...

Данька. Никак не мог запомнить твое имя, пока ты у меня жил, а спустя столько лет ожидаемо не вспомнил. Маленький, ты ко мне тянулся, как мотылек к лампе, а я боялся подпускать. Твой Игорь - уже так неважно, отцом он тебе был или просто другом - тоже стал тем, на кого я сгрузил с плеч вину за произошедшее с Эмилем. Тогда это еще не было привычным. Я брал на себя слишком много, слишком много сожалений и грехов, хотя распределены были они равномерно на всех нас. Каждый несет свой крест, а я поверх собственного напялил еще и Иры, Эмиля и Кости. Понятно - не выдерживал. Совесть точила. И сбрасывал. Самое печальное, что пострадал от всего этого - ты, Данька. Тот, кто к грехам нашим не имел никакого отношения. Не знаю, пробовал ли ты рассказать об Игоре полиции, а та не пробилась через защиту Виталика. Или никуда так и не пошел. Но я пиздец как рад, что в жизни у тебя теперь все хорошо. По крайней мере, надеюсь на это.

Наверху - темно. Слева, справа - темно. Под ногами темно. Если раньше мир был будто под ПНВ, то сейчас этот легкий свет словно кто-то перещелкнул тьмой. Пурга все еще мела, деревья все еще периодически встречались, но брел я как во сне. Я даже протер глаза, чтобы проверить, не закрыты ли они. Глаза были открыты, но покрылись ледяной корочкой. Приходилось идти медленно, с вытянутыми руками. Бродил я уже точно несколько часов. Когда расшибал лоб о стволы деревьев - понимал, что все еще в сознании. Главное сейчас - не уснуть. 

Очень бы сейчас не помешал фонарик.

А еще я истощаю силы и хочу есть.

Не просто "хочу есть", а до того хочу, что просыпается первобытное желание грызть собственную руку. До того хочу, что попадись мне заяц - я бы впился в него как есть, прямо в шерсть, прямо высасывая теплую кровь. Вспоминаю Виталика, который жарил мясо в сливочном соусе, и тихонько поскуливаю.

Запинаюсь обо что-то и в который раз падаю на землю. На этот раз - не в снег, а в замерзшую прошлогоднюю траву.

Да выберусь я, блять. Сейчас все равно смысла нет куда-то идти. Тьма-тьмущая, а ходить ради факта - только силы впустую тратить. Надо отдохнуть, восстановиться. День наступит, светлее станет - снова пойду. Потерплю денек без жратвы. Люди в войну, вон, годами без еды жили - и выдержали! Надо не думать просто и все. А вода у меня все равно есть. 

Встаю на четвереньки. Ползу вперед, руками жадно изучая каждый сантиметр земли. То о камни их рассекаю, то о сухую траву шоркаю. Ползаю до тех пор, пока рука не проваливается куда-то в пустоту. Я замираю. Подключаю вторую руку. Кажется, стою на краю какой-то ямы. И хуй знает, насколько глубокой - дна не достать, но стенки на ощупь скользкие и каменистые. Колодец, что ли? Блять, хорошо, что руками прощупывал, вот бы весело было улететь. 

Нашариваю снег. Его мало совсем, сантиметра два, впадину с сугробом еще поискать надо, а в темноте это сделать невозможно. Припадаю к земле, собираю языком несколько ледяных крупинок, рассасываю и глотаю. Пересохшее горло после изнурительного брождения наполняется влагой. Губами набираю снега еще, глоток за глотком. Немного, но хватает.

Моя одежда уже почти высохла. Высохнуть окончательно не дает пот.

Теплее не стало.

Ветер успокоился, но температура снизилась. Или это я весь обледенел? Не двигался бы, не шел так упорно все эти часы - точно бы умер, гарантированно. Значит, и сейчас долго отдыхать нельзя. А пока отдыхаю - надо как-то согреться. Не дать снизиться своим шансам на выживание.

Касаюсь зажигалки, но морщусь. Нет. На свет от костра Виталик придет, а я слишком замерзший, слишком голодный и слишком без сил, чтобы с ним в бой вступать. Застрелит - и все. Не пожалеет. Не теперь. Сначала нужно дом найти. Все днем. И задача моя - вытерпеть голод, продержаться до утра, не замерзнуть и не уснуть.

Карабкаюсь по стволу дерева, чтобы просто встать на ноги. Взвываю. Колени будто херачат молотком сзади, и они сами прогибаются. Никогда столько не ходил, вот и результат. Лицом жадно припадаю к коре, втягиваю острый запах хвои. Елка. Пальцами стараюсь задеть ее ветки. Дотягиваюсь, хватаюсь, дергаю. Слишком истощен. Дергаю еще. Ветка хрустит, но не отрывается. Прокручиваю ее, вытягиваю во все стороны. Главное на жопу не ебнуться, хрен встану потом. Рванув еще раз - отрываю. И даже на ногах удерживаюсь!

Вот и согреюсь, и ноги отдохнут. Руками хоть поработаю. Оторванные ветки скидываю прямо под ноги, чтоб потом в темноте не тыкаться и не выискивать их. Наламываю столько, сколько смог наломать и сколько позволил мне мой рост. С облегчением стекаю по стволу, укладываюсь на еловых лапах. Самыми большими пытаюсь себя укрыть. Иголки колят сквозь свитер, но становится действительно теплее! Вот бы костер еще развести... И согрелся бы, и вокруг все увидел, веток побольше наломал, полностью б в них зарыться смог...

Главное не уснуть. Блять, главное: не уснуть. Голод живот скручивает до тошноты, вот и пускай, от голода спать не так сильно хочется! 

- Мягкое кресло, клетчатый плед... - хрипло напеваю под нос, чтобы хоть чем-то себя занять. Чтобы задействовать мозг и язык. Чтобы не обморозиться окончательно. - Не нажатый вовремя куро-о-ок...

Все равно никак не получится накрыться полностью. То руки снаружи, то грудь мерзнет. Наверное, пожертвовать стоит руками. В груди-то легкие, я уже, вон... кашлять начинаю. Может, от курева. А может и нет. Руки перемерзнут - так их ампутируешь и живи дальше, а с легкими такой фокус не пройдет.

- С-солнечный день... В ос-слепительных снах...

Ладони прижимаю к губам и энергично дышу на них. Растираю друг о друга, работаю пальцами. Ну давайте, вы не замерзните! Согревайтесь! Шевелитесь!

- Группа крови на рукаве, мой порядковый номер... н-на рукаве... Пожелай мне удачи в бою. Пожелай мне...

Шмыгаю носом.

Ветки греют, но я не двигаюсь, а потому - переохлаждаюсь. Холод кусает ноги и лицо. Температура абсолютно точно стала ниже. Сейчас по ощущениям доходило до градусов пятнадцати.

Все хорошо. Я все контролирую, у меня есть план. Дождаться утра, с новыми силами пойти искать дом, сразиться с Виталиком и... не... уснуть...

- Пожелай мне... не остаться в этой траве! - напеваю громче, чувствуя, как сознание медленно начинает отключаться. - Не остаться в этой траве! Пожелай мне удачи в бою. Пожелай мне!

Сейчас все зависит от меня. Я ошибался дохрена раз. Сейчас не ошибусь. А там - может, заслуженная тюрьма. Может, смерть от какого-нибудь воспаления легких. Может, действительно погибну без Виталика. Но я не сдохну, блять, в этом ебучем лесу!

Не сдохну!

Не сдохну!

- И есть чем платить, но я не хочу победы любой ценой. Я никому не хочу ставить ногу на грудь. Я хотел бы... остаться с тобой... - вновь шмыгаю. Судорожно вздыхаю. - Просто остаться с тобой... Но высокая в небе звезда - зовет меня в путь!

Дышу на ладони чаще и агрессивнее. Убираю обе руки в один карман. Пальцы задевают зажигалку, но я встряхиваю головой.

Рано.

- Не остаться в этой траве... - как заклинание бормочу сам себе. - Не остаться в этой траве... Пожелай мне удачи в бою... Пожелай... мне...

- Ну ты бы, блять, еще "Владимирский централ" спел!

Заторможенно верчу головой. И не заметил же совсем, как стало светлее. У меня даже получается разглядеть темный человеческий силуэт неподалеку.

А когда он склоняется - даже его лицо.

- Ну нет... - истерично усмехаюсь и бешено мотаю головой. - Нет, быть не может...

- Мамки твоей быть не может, - возмущается Ник и утирает нос. - Уже радовался, поди, да? Радовался-радовался! Педик, блять. Сдох надоедливый балабол, помер, какое, сука, счастье! Хрен тебе. Много чести, чтобы я из-за какого-то педика решил с жизнью проститься. Я тебя, конечно, люблю. Но не сильнее, чем себя.

Ник. Такой живой и солнечный. Такой пышущий жизнью, румяный от мороза. Такой кудрявый и лохматый. Такой красивый. Такой не по-погоде одетый. Такой привычный и родной, будто никуда не уходил.

Я слишком замерз, чтобы удивляться. У меня едва шевелится челюсть. Но спросить получается:

- Ты... жив?

- Нет. Ну включи мозги, Веня! Ты мое тело видел?

- Врачи сказали...

- Хуячи, - Ник подходит ко мне, тянет меня за руку и поднимает. Отряхивает от снега. - Мне стратегически помереть нужно было, понимаешь? Не понимаешь. Ты не медийная личность, а хотя... - даже в темноте его глаза задорно сверкают. - Понравилось известным быть? Пиздец ты йети! Держи куртку мою! Держи-держи, я энергетика бахнул, мне даже жарко. И шапку мою на! Перчаток... нет, извини, я их хейчу. В карманы руки сунь! И капюшон, капюшон накинь! Ну вовремя я тебя нашел, ты ж почти обморозился... педик, блять! Кто так делает?! На, глотни, а то спишь.

По горлу прокатывается ледяная жидкость с приторным вкусом винограда. Чуть не давлюсь. Выхаркиваю:

- А... как ты... 

- Потом, Венька, ну потом, - он оборачивает меня в куртку, шапку натягивает на самый нос. Мне так хорошо в его вещах. Они хранили тепло его тела. - Виталька позвонил. В лесу тебя, сказал, потерял. Все обчесал, найти не может. Пришлось из мертвых восставать, что ни сделаешь ради пе...

- Ник.

- Да, сладкий?

- Прости меня.

Он оборачивается. 

Ожидал увидеть улыбку, но смотрит серьезно, даже глаза не смеются. Горестно вздыхает. 

Треплет меня по плечу:

- Да ладно уж. Даже я тебя никогда так не чморил, как ты сам себя чморишь. Уже сказал ведь: не настолько важная ты шишка, чтобы из-за тебя одного я такое решение принял. Хоть и поступил ты, конечно, как сволочь конченая. Зато - самая любимая!

И с сердца почти физически падает груз.

Уставшие ноги еле шевелятся, но Ник закидывает мою руку себе на шею и тащит меня.

- Ты знаешь дорогу? - бормочу.

- Ага, там трасса прям рядом. Мы на машине приехали.

- Мы?

- Мы с мамой. 

- А Виталик?

- Он дома уже должен быть. Отвезти к нему?

- Нет. К нему пока не надо.

- А чего? Поругались, педики? - веселится Ник, лихо огибая деревья.

Трасса действительно была совсем недалеко. На обочине стояла машина. Миниатюрная и красная, женская. Мы с Ником выходим из леса, а ослепляющий свет фар нещадно ударяет прямо в глаза.

Я тут же жмурюсь. Дергаюсь всем телом. Ударяюсь о ствол дерева.

И понимаю, что по-прежнему лежу в еловых ветках.

В лицо мне бьет противный свет от фонарика. Я разражаюсь кашлем, мотаю головой. Тело мое вместе с ветками засыпало снегом, когда только успело? Рук я больше не чувствую. То есть совсем не чувствую: даже поднять не могу, чтоб от фонаря спрятаться. Они даже не болят от мороза. 

А, нет. Оказывается, я все тело не чувствую.

И ведь не от холода... Я ведь умираю...

Фокусирую взгляд на размазанном пятне.

Напротив меня возвышаются охотничьи берцы. А сверху прожигает фонарик.

- Выключи... - сиплю. 

Фонарь гаснет.

А Виталик с любопытством садится на корточки и оглядывает меня с ног до головы.

- Ты спал, Вень, - совершенно спокойно и совершенно искренне.

На нем перетянутый ремнем на поясе синий тулуп, похожий на армейский - в таких тулупах ходили милиционеры в советских мультиках. Ремень самый обычный, какой и представляется при слове "ремень", но вот к нему крепился нож в чехле, футляр от фонарика и две квадратных кожаных сумки по бокам. В одной, судя по всему, лежали патроны, а в другой - паек. На голове шапка и капюшон с мехом. Грудь наискосок стянута широким ремешком. А за спиной - ружье.

Хочу ответить, но разражаюсь кашлем так, что - клянусь! - вот-вот выхаркаю челюсть. Плююсь в снег чем-то вязким и бурым. Весь подбородок в слюнях, но вытереть не могу - рук не чувствую! Скрючиваюсь, достаю челюстью до своего плеча и со стоном вытираюсь об него.

Виталик печально на меня смотрит.

Вижу его нечетко. При всех моих болячках я всегда гордился орлиным зрением, но сейчас гляжу на Виталика словно под блюром. Да - вижу и его, и его амуницию. Но слишком, слишком мутно.

Возможно ослепнуть от мороза?

А от стресса?

Скорее всего - я просто умираю.

- Тебе рану обработать надо, - вздыхает Виталик.

Я хочу засмеяться, но опять захлебываюсь кашлем. Теперь от слюней даже не вытираюсь. Хоть бы они и в сосульки превратились.

- Поехали домой, Вень, - тихо предлагает Виталик. - Еще не поздно. Я в детстве и не такие условия переживал. Срочно в больницу рванем, тебя вытащат. Перекусишь в дороге. Я мясо дожарил, пока ты тут гулял. Чаем тебя отогревать будем, рану спиртом зальем. Ну поиграли в войнушку и хватит, Вень. Сворачивай этот детский сад. Кому ты что-то доказать тут пытаешься? Мы же не герои российских фильмов про войну. Мы не погибаем за "идеи, правду и матушку-родину". Мы живые люди и умирать не хотим. Ни за идеи, ни за правду, ни за матушку-родину.

- Никто... - тяжело дыша, выхаркиваю, - не собирался... Я не сдохну.

- Ты уже спал, Вень. Ты бы замерз и умер, если б я тебя не нашел.

Я изо всех пытаюсь пошевелить хоть чем-нибудь. Ну пожалуйста!

- Ну хочешь, уйду?! - впервые слышу, как он повышает голос. - Хочешь, пристрелю, чтоб не мучился?

- Не пристрелишь. Я тебе нужен.

- Господи, Веня, очнись! Мы не в фильме, где суровые умные дядьки играют людьми, как шахматами. Я, блять, не робот! - впервые вижу, как он срывается на слезы. Настоящие, не вызванные нарисованной атмосферой траура вокруг смерти матери. - Я не хочу тебя убивать!

- Ты... - харкаю, - изначально все делал из выгоды. Ради платы. Долгов и... помощи от меня.

- Я составил стратегию. Я знал, какую выгоду мог с нее получить. Я был обучен риторике и исследовал современные тренды. Это делает меня нечеловеком? Коварным Змием, которого ты доблестно должен сразить копьем и очистить мир от нечисти? Как ты себе это представляешь? Ты сейчас лежишь почти, - он хлопает себя по оружейному ремешку, - под моим прицелом и шевельнуться не можешь. Что мне сделать, чтобы ты пошел домой?

- В натуре меня любил? - фыркаю.

- А ты?

- Конечно. Сам знаешь. Пиздец как. Тол... - громыхаю на весь лес влажным кашлем.

- Верю, Вень. Только ты мне почему не веришь?

Дует ветер. Содрогаюсь от холода, и Виталик срывает с себя ружье. Бросает на пень. Бляшка лязгает - он расстегивает ремень, с плеч скидывает тяжелый тулуп и оборачивает меня в него, а ремень застегивает уже на штанах камуфляжного костюма.

Когда тело укутывает тепло, я начинаю понемногу чувствовать руки. Дышу старой собакой, глаза почему-то слезятся. Виталик набрасывает мне на голову капюшон и застегивает его на пуговицы. Его румяное лицо оказывается совсем близко с моим. И в голове копошатся так и не вытравленные инстинкты благодарно облизать малиновые щеки.

Это значит я проиграл?

Значит, я сдался?

Я все-таки сдох в этом лесу. Если сейчас пойду с ним - сдохшим и останусь, а себя самого, которого отец Алексий советовал беречь, навсегда похороню в еловых ветках.

Уж лучше бы я ушел с Ником.

- Шевелиться можешь? - Виталик берет меня за руку и отрывает от земли, а в качестве опоры тут же подставляет свое плечо. Иронично. - Ноги как, идут? 

Ноги идут. И руки двигаются. Физически я пока не умер.

А где-то внутри меня совсем на донышке плещутся остатки сил.

Их бы хватило, чтобы дойти до дома.

Их бы хватило и чтобы...

- Или, может, перекусишь сначала? Я консервы взял, специально для тебя. И чай в термосе принес! Давай сначала отогреешься, а потом мы с тобой...

- Не будет больше никаких "нас с тобой". Не будет, Виталь! Я один. Я сам по себе. Я сам знаю, что мне надо.

- То есть, чай с тушенкой не будешь? Хорошо, - он безразлично пожимает плечами. - Тогда решай побыстрей, идешь со мной или умираешь здесь?

Смотрю на Виталика.

Он все такой же нечеткий. У меня безостановочно слезятся глаза. Но ружье на пне разглядеть получается. А еще неподалеку в земле зияет дыра: кажется, это и был тот самый колодец, на который я наткнулся ночью.

- Иду с тобой, - выдыхаю и послушно наваливаюсь на него телом. - Зажигалку только заберу.

- Да новую купим, она пять копеек стоит.

- Эту - не купим. Ее мне Ник брал. Пять секунд, она здесь где-то по-любому, вчера со мной была...

- Хочешь, я поищу? Посиди пока. Как она выглядела?

Прислоняюсь к елке. А высокая она оказалась. Будь я с нее ростом - веток бы рвал и рвал.

- Обычная, желтая. На ней верблюд нарисован.

- Верблюд?

- Под дизайн сигарет "Кэмэл". Ник с "Астрой" взять хотел, но не нашел. "Астра" редкие сильно.

Виталик сгибается над еловыми ветками. Костюм почти сливается с ними. Я смотрю на него и хрипло дышу.

- Вень. Тебе срочно нужна эта зажигалка?

- Она от Ника, - твердо повторяю.

Он смотрит в снегу, смотрит в листьях. Наконец приближается к дыре.

Я не знаю, какая она глубиной. Да и нет уже времени проверять.

- Да вон она! - взмахиваю рукой в сторону колодца.

Виталик послушно склоняется, исследует взглядом края дыры. Я подхожу к нему.

Собираю все остатки сил, что у меня были.

И толкаю его в колодец.

Не думая, не просчитывая. Мысли и просчеты в моем случае - палка в колесе.

Дуют обрывки вчерашнего ветра. Солнца не видно за верхушками елок.

Я склоняюсь над ямой.

Глубина не такая большая, как я предполагал, едва ли три метра будет. Виталик лежит, неестественно выгнув правую ногу. Буро-зеленые камуфляжные штаны просвечивают кровь - поцарапался о камни, видимо, когда падал. Сам бледный, губы плотно сжаты. Кажется, так выглядят люди, которые сдерживают сильную боль.

Он мог бы выбраться. С его подготовкой, с его навыками - запросто! Тем более, одна из стен колодца развалена, как будто кто-то отгрыз кусок земли в этом месте. Торчат камни, как пластины на спине динозавра. Вскарабкаться по ним - и...

Но у него сломана нога.

Я подбираю ружье с пня и возвращаюсь. Виталик поднимает взгляд.

Когда волки попадают в капканы, они чаще всего не скалятся на охотника. Они прижимаются к земле, поскуливают и начинают вилять хвостом, как собаки. Ты либо помнишь, что это хищник, либо веришь и освобождаешь его. 

- Веня, мне страшно от того, какой ты наивный.

Виталик говорит сквозь зубы. Не от злобы, просто ему действительно очень больно, и сдерживать эту боль получается все труднее. Лоб даже блестит от пота.

- Убьешь меня? - нервно фыркает. - Убей. Убей - и сам скоро увидишь, как рушится жизнь вокруг... если сможешь найти дорогу из леса, конечно. Почему просто не выйдешь из отношений, если так от меня устал и я так бесчеловечно уничтожаю твою индивидуальность?

- Потому что я тут не причем.

Пробую ружье на вес. Пробую взять его правильно. Прицелиться.

- Потому что ты найдешь другого, - продолжаю. - Такого же загнанного долбоеба с низкой самооценкой, как я. Пустой сосуд. Вцепишься в него - и будешь наполнять... Грех Алексия - это же ты, да?

Виталик молчит. 

- Ты уже так делал, - смеюсь. - Использовал Леху, меня... кого еще? С Алексием не получилось, он слишком светлый. А со мной вышло. Ты еще тогда все запланировал? В пятнадцать лет?

- С ним у меня все было по-другому.

- Конечно. У тебя для каждого индивидуальные методы. Кто потом, Виталь? После меня? Пацан какой-нибудь наивный? Да вокруг тебя уже тысячи таких пацанов! Все пустые сосуды, так удобно. Я не хочу... - сжимаю губы и жмурюсь. - Я, сука, не хочу, чтобы у них у всех была жизнь как у меня.

- То есть детям нельзя иметь кумиров вообще? - Виталик усмехается. Ерзает на камнях, пытается улечься удобнее, чтобы весь вес не приходился на больную ногу.

- Можно. Но не таких, которые хотят воздвичь звериное общество. Не нужна им твоя идея, что Бога нет и все позволено, что можно насиловать и убивать, пока никто не видит. Они не должны верить, что заботиться надо только о себе - и плевать на ближнего. На маму, на мелких братьев-сестер, на, не знаю, больных кошечек и собачек на обочине. Они хотят читать книжки про любовь и приключения. Про Гарри Поттера, где герои дружат и друг за друга горой. Они должны учиться доброте, Виталь. Пусть они любят не потому, что дохуя себя в человека вложили, а просто так.

Нацеливаю ружье на него. В голову попасть трудно, когда берешь оружие впервые в жизни. А попытки у меня, судя по всему, две.

Виталик не двигается.

А у меня ладони-то дрожат...

Я убивал. Убивал любимого, убивал невиновного, убивал по неосторожности. Но умышленно - никогда. Всегда что-то забивало сознание, всегда я действовал под апатией, аффектом или алкоголем. Сейчас в моем сознании только я. И было бы куда легче, если бы Виталик поливал меня матом и сопротивлялся! Лучше бы я расправился с ним дома! Пускай бы он дал мне отпор, и я в самозащите его бы придушил! Но когда он, беспомощный и слабый, лежит в яме, когда улыбается мне и разговаривает со мной как прежде... Все еще... не как... с врагом... Все еще на моей стороне. Всегда. Как обещал.

Смогу? 

Смогу?!

- А что ты хотел у меня попросить? - вдруг спрашиваю.

Виталик улыбается. Так спокойно. Чувствует, что ли, что боюсь?

- Ты сядь лучше. Ноги подкосятся и в яму упадешь. И так весь трясешься.

- Думаешь, не смогу?

Я не о просьбе. И он понимает.

- Я ничего не думаю. Ты же не любишь, когда я берусь рассуждать за тебя. 

- Ты не можешь знать меня так хорошо.

- А ты не можешь знать меня настолько плохо, но тебе же как-то удается. Мы были вместе больше полугода. У нас был секс, совместный быт, долгие-долгие разговоры. Но ты говоришь обо мне такие вещи... какие, наверное, сказал бы незнакомец, поболтай он со мной часик на тему погоды. Ты меня так и не понял.

- Если бы ты позволил...

- Я никому еще так не позволял! - рявкает он. Нога, видимо, болит очень сильно. - Так, как тебе. Твоя любовь ко мне как к мужчине была очень короткой. Примерно до нашего первого секса. А потом ты любил меня как волшебную палочку, которая классно избавляет от проблем. На меня, мои идеи и планы тебе было очень сильно насрать. Но мной ты дорожил, да. Потому что помру - и ты опять захлебнешься в бедности, кредитах и ментах. Так если я такое страшное, злое и корыстное существо, то кто ты? Я никогда человеком не был, хорошо. Допустим. А ты - был?

- Ты сейчас чего-то хочешь, не пойму?

И меня вдруг осеняет. 

Я понимаю, почему он так спокоен. Не потому, что чует страх и не потому, что смирился со смертью.

- Оно разряжено, да? - потряхиваю ружьем.

Виталик несколько секунд молчит.

А затем - заходится в громком, скулящем от боли смехе. Когда дергает в припадке ногой - стонет и обнимает колено. Стискивает ткань штанов до белых костяшек.

И вдруг за мгновение становится печальным:

- Да, Вень. Грустно, что ты так ничего обо мне и не узнал.

Можно было - и нужно было! - проверить патронник. Но я доказываю незаряженность по-армейски просто - надавив на спусковой крючок.

Ружье неожиданно стреляет.

Шарахаюсь взад. Тут же его роняю. Падаю в хвойные ветки. Ружье улетает в колодец и с металлическим лязгом ударяется о дно.

Смотреть вниз не буду.

Кот Шредингера жив, пока не откроешь коробку. А я не знаю, куда попал. Я не целился. Целился, но неправильно! Мне тяжело дышать - я забываю, как это делать. От недостатка кислорода кружится голова. 

Я не буду смотреть.

Или...

Виталик мертв. Пуля попала красиво - ровно в центр взмокшего лба. Будто бинди на лице индийской женщины. Выползшее из-за туч солнце осветило колодец, и широко раскрытые глаза Виталика стали янтарными - как в минуты его особенной ко мне нежности. А сам он почти засветился. Словно Иисус под светом Божественной славы после преображения. Лицо его, впрочем, все еще хранило ласковую улыбку, уже неотделимую часть его лица.

Вот и все. Все кончилось. 

Виталик мертв, но я не чувствую свободы. Он правильно говорил. Мы слишком срослись, и друг без друга не сможем. Он умер, а вместе с ним и та часть моей души, которую я продал ему за неозвученные желания. 

Ружье мне больше не нужно. Подхожу к обваленному краю колодца, пытаюсь по нему спуститься, но поскальзываюсь на обледеневшем камне и лечу вниз. Падаю удачно, отделался только ушибом. Ползу к нему. У него есть консервы и термос с горячим чаем - единственное, что мне сейчас нужно. Жмусь к Виталику, сдергиваю с пояса походную сумку.

От его шеи все так же пахнет чистотой и морозной свежестью. От буро-зеленой куртки - дезодорантом. Даже мертвый - он все еще был эталоном чистоты, замерзшим воплощением идеала. Что же ты мне хотел сказать, Виталь? Твоя просьба взамен на успех - какая она была? Хотел ли ты еще большей власти, хотел ли апогея безумия и захват сознаний молодого поколения - или хотел попросить у меня семейный уют и угасшую любовь? Уже никогда не узнаю. Я смог убить тебя, но у меня так и не вышло тебя понять. 

Банка попалась удобная - с ключом. Вскрываю, загребаю онемевшими пальцами дрожащее желе тушенки и отправляю в рот. Чай из термоса согревает пищевод.

Больше у Виталика, кроме патронов и ножа, нет ничего.

Оборачиваюсь.

Над головой лежит снег, внизу я вижу торчащий кончик брошенного ружья. Простоту пути из колодца я переоценил. Вскарабкаться можно, но только если ты - Виталик. Даже со сломанной ногой он мог бы зацепиться за камни, подтянуть туловище руками, перекинуть вперед ноги... А я даже не подтянусь. Особенно - обмороженный и истощенный.

Да и зачем?

Снаружи колодца меня будут ждать полицейские. Все мои дела Виталик заминал, дело Виталика не замнет никто. Там будет Мальцева, которой придется смотреть в глаза. Там будет Ира, звонки которой я неустанно сбрасывал. Там будут дети, лишенные кумира. И журналисты, лишенные куска мяса, но нашедшие кость куда вкуснее. Выбираться из колодца, а потом из леса - чтобы потом всю жизнь карабкаться из болота, которое я сам же и создал?

Или обнять Виталика, уткнуться в его пахнущую мятой шею, и уснуть?

- Не для этого я столько сегодня пережил, - шепчу самому себе, оглянувшись на добродушное лицо Виталика. - Я не сдохну в лесу.

И, повязав на пояс сумку с припасами, я цепляюсь за камни колодца. Скользкие, заледеневшие. Приходится впиваться в них ногтями. А над головой - три метра и бескрайний лес.

- Не остаться в этой траве... - рявкаю, подтянувшись. - Не остаться в этой траве!

Камень выдергивается из земли, и я чуть не падаю, повиснув на одной руке. Виталик наблюдает с нежной улыбкой. Он мертв, но мне кажется, что оттенки этой застывшей эмоции меняются каждую секунду.

- Я хотел бы остаться с тобой... Просто... остаться... с тобой...

Но меня зовет солнце за колодцем. Алексий, которого я никогда не поблагодарю. Ира, у которой не попрошу прощения.

Зацепляюсь за камни.

Подтягиваю туловище.

Перекидываю вперед ноги.

И меня выбрасывает наружу. Мертвый взгляд Виталика становится удовлетворенным и, кажется, спокойным.

Я не останусь в этой траве. Я не сдохну в лесу. Я тысячу раз мог умереть, замерзнуть, упасть в темноте в колодец, утонуть в реке, получить пулю в сердце. Я все это прошел! Пора начинать бороться за жизнь самостоятельно.

И чего я так паниковал вчера? Почему просто утра не дождался? Идти при свете, оказывается, так легко. Особенно когда ты отдохнул. Поел. И когда на тебя никто не охотится.

Я с треском ломаю ветки на пути. Блуждаю между елок, огибаю ямы, не трачу время на передышки. Ноги дубеют, мозг от изнеможения отключается.

Последнее, что я помню: фары машины. На этот раз это действительно фары. Они бьют прямо в глаза, а я падаю, и приземляюсь неожиданно не в рыхлый снег и прошлогодние листья, а на твердый заледеневший асфальт.

Выжил.