Данная глава содержит сцены, которые могут показаться шокирующими. Пожалуйста, читайте с осторожностью.

- Веня, я тебя сейчас уничтожу! - кричит Ник из комнаты, а я, почему-то уже с облегчением решивший, что скандала мне удалось избежать - иду к нему.

Ева всем мышиным телом жалась в угол и растирала запястья под закасанной толстовкой, а вот Ник бушевал. Невзирая на детское лепетание "он не виноват, я сама напросилась" - Ник немилосердно хватает меня за шиворот армейской футболки и вжимает в стену. Будто один пес другого за холку кусанул, по-дружески так. Без агрессии. 

- Она помочь хочет, - пытаюсь оправдываться и кошусь на Еву. Спасения словно ищу. Мол, докажи.

- Да-да, Николай Ильич, я помочь вам хочу!

- Я вам сейчас обоим так помогу!.. Дите, где ты видело, чтобы мелкая фанючка Димы Билана ждала его дома, чтобы вместе пофанючить? Я тебя спрашиваю! А ты?! - жертвой тирады снова становлюсь я. - Ладно ребенок, но у тебя-то мозг есть? Хотя кого я спрашиваю...

Он вдруг подкашивается, и я успеваю его подхватить так быстро, чтобы ребенок не успел понять: пьян он вовсе не "пьянью".

- Николай Ильич! - подрагивающим от восторга голосом лепечет Ева и машет перед лицом Ника зеленым экраном телефона, пока я укладываю его на кровать. - Смотрите! Это мой паблик, здесь уже почти три тысячи подписчиков. Это группа ваших защитников, и я одна из админов!

- Убери, ребенок, эту мигалку от моего лица, а то я щас блевану.

Нет, а все-таки хорошо, что Ник под дурью. Был бы трезвый, в морду прописал бы мне, а Еву вышвырнул за дверь. И сам бы потом выставился, насовсем. Видно, что сейчас до него попросту не доходит: нужно вообще-то проявить характер. Ему тяжело даже стоять, какой там характер.

- Николай Ильич, вы просто выслушать меня можете? Десять минут, я большего не прошу! Изложу вам свою стратегию и сразу уйду. Вы сами поймете, как это действенно, у вас надежда появится, я вам клянусь. Жить захочется. Ссылку кинуть? Или, если вам тяжело, я сама зачитать могу. 

- Ребеныш, что ты мне тут доказывать пытаешься, я через слово тебя понимаю... ой-й, елки... Как ярко фары в окне мигнули...

Ладно, твердость характера все же проявил. Твердо и характерно притворился беспомощным, чтобы у меня появился повод выгнать девчонку. Вобрав во вздох как можно больше укоризны, я начинаю:

- А я говорил тебе, что...

Прерываюсь только потому, что звонит телефон. Мой. Еву я напоследок окидываю серьезным взглядом: мол, погоди, с тобой еще разберемся. Сам спешу в зал. Беру трубку. И с облегчением выдыхаю:

- Привет, Виталь.

- Здравствуйте! Меня зовут Виталий Витальевич Глушков, я представляю агентство по...

- Во второй раз эта шутка уже не смешная.

- Ну прости, прости, - Виталик смеется. - Когда одну и ту же фразу весь день повторяешь - начинаешь с ума сходить. Ты как там? Что делаешь?

До сих пор я так и не научился отвечать на вопрос Виталика о том, что же я делаю. А он его задавал почему-то постоянно. Одно из немногих, к чему он так и не привык за время отношений - я никогда ничего не делаю. А я не привык это доносить.

- Да... не знаю. В магазин вот за пивом собираюсь. Пока десяти нет. А ты когда домой? Задержался сегодня.

Про Еву решаю не рассказывать. Тогда придется и про деньги поведать, и про Игоря. Лишние объяснения. К его приходу ее уже не будет, надеюсь.

- А я не приеду сегодня, Вень.

- В смысле? Почему?

- Папа позвонил, мама сильно разболелась. Готовимся к худшему, сказал. Родители же в деревне живут, там даже врачей нет. По-хорошему в город ее надо везти. Приеду, помогу. Сомневаюсь, что до утра управимся.

- Помощь не нужна? Машина?

- Я на такси, все в порядке, чего тебе с незнакомыми людьми целую ночь торчать. В город если что на папиной поедем. Отдохни лучше, пива попей.

- Без тебя бухать неинтересно.

- Раньше ты с этим как-то справлялся, - снова безобидно хохочет. - До завтра, Вень. Завтра позвоню, скажу что и как. Или приеду уже. Посмотрим.

- Удачи.

Какое-то время я держу теплый от ладони телефон и смотрю на самого себя в черном экране. Безусловно - встреча с матерью может оказаться последней, и Виталик обязан там быть. Но я мучаюсь, что не могу помочь ему. Он сам отказался, понимаю. Но все равно жжет чувство несправедливости: когда у меня трудности в жизни, он-то всегда рядом. А как у него - все сам. Не значит ли это, что я его эксплуатирую и использую как подушку для слез? Может, надо стать таким же самостоятельным, как и он? Меньше просить о помощи, меньше жаловаться. Меньше спрашивать совета.

Мое лицо вдруг пропадает с экрана, а вместо него возникает красный прямоугольник и надпись: "Батарея разряжена".

Зарядка лежит на кухне. Пока иду туда через комнату Ника - понимаю, что Ева и он вроде как сговорились. Ник больше не пытался выкинуть ее и даже слушал, не скрывая, правда, снисходительных смешков. А Ева аж задыхалась от попыток рассказать обо всем и сразу. Я втыкал в разъем зарядное всего пару секунд, а уже успел услышать и про подписывание петиций, и про чьего-то богатого и важного папу, и про то, что команда по спасению Николая Чацкого называется - как неочевидно - "Чайник". Это чтобы вообще никто не догадался, что они изменили одну букву в его ненастоящей фамилии. 

- Ок, ладно. И че? И вы типа единственные смысл правильно поняли? Типа никогда за персонажами "Термитника" не повторяли? Да вы даже над Давидом самосуд учинили.

- А вы... а вы откуда знаете, что это мы его убили?

Собирался уже уйти в зал, но задерживаюсь неподалеку от комнату. Затихаю.

- Ну вообще-то я имел в виду то, как твои дружки его отхерачили.

- Ах, это? Это да.

- Ну пиздец, ребенок. Просто пиздец, - видно, что под ЛСД Нику сложно удивляться. - А ты еще говоришь! Я так и знал.

- Да откуда?! И вообще, это не мы. Ну... не я!

Ева выныривает из комнаты, чтобы прикрыть дверь. Меня каким-то чудом не замечает.

- Мы не хотели его убивать! - чуть не плача шепчет Ева. - Никто не хотел! Мы только припугнуть думали! Послушайте, Давид с самого начала за мной таскался, влюбился в меня. Он думал, мне шестнадцать, а я... ну, про возраст не стала говорить. Потом только. Мне интересно было попробовать... ну, сами понимаете, что попробовать. Извините, Николай Ильич, не привыкла со взрослыми о таком разговаривать. А когда мы попробовали, он стал думать, что мы встречаемся.

- Погоди-погоди, вы прям до конца переспали?

- До конца - это как? Ну... получается, до конца. 

- Понравилось?

- Если честно, то не очень, было слишком больно. И после этого Давид стал постоянно ко мне домой приходить, в любви признаваться. А он мне ну вообще не нравился! Да и страшно было очень. Если б родители узнали... а если б баба Алла! Она бы просто меня убила! Он все время ходит, а баба Алла спрашивает, чего это такой лоб за тобой таскается. Подозревать стала, а он и не скрывал! Представляете, Николай Ильич? Несколько раз чуть не сдал, что у меня в тринадцать уже было. Объяснял, типа, нечего нам с тобой прятаться, у нас любовь, я тебя скрывать, как что-то позорное, не стану. Ненормальный, да?

Ева всерьез начинает плакать. Речь становится разборчива с большим трудом.

- Я и сказала друзьям, чтоб с ним поговорили. А он снова приехал. Побитый весь, а вещи приказал собирать. Уедем, типа, туда, где сможем любить друг друга, и нам никто не помешает. Я сказала, что такси вызвала, и номер машины продиктовала. Но на самом деле это не таксист был, а Ромка. Друг мой. Он на этаж ниже живет. Я Давиду первым сказала в машину сесть. Мне, типа, вещи нужно дособирать. А Ромку я попросила поговорить с Давидом. Он в лес его увез и правда хотел просто поговорить, но Давид откуда-то нож достал и чуть Рому им не зарезал. Ромка просто оборонялся, убил случайно! Потом находился на стрессе очень сильном. Но свидетелей вроде не было, никто ничего не видел и не слышал. А Вадим, другой мой друг, тогда еще запомнил, что Давид на машине дяди Вени приехал. Как чувствовал - сфоткал на всякий случай, а потом в полицию номера с фотки и дал. Мол, в этой машине его в последний раз и видели, давайте на водителя все свалим.

Только когда она замолкает, я понимаю, что уже не стою, а сижу прямо на полу, а меж пальцев моих тлеет сигарета. Три штуки были в заветной пачке "Астры", а та - валялась на дне красного холщового мешочка в туалете, где по задумке дизайнеров дома или бывших жильцов нужно было хранить туалетную бумагу. Я берег их, хоть и бросил, обещая, что выкурю только в самом крайнем случае и только в туалете, чтобы не травить ни новые шторы, ни сушащееся на балконе белье.

Но сейчас взбудоражился настолько, что не заметил, как достал их.

Ник! Ник, запомни! Запомни, пожалуйста, что она тебе сейчас говорит! Опять менты доебутся - мы вместе им всю правду и расскажем! Уже давно никто не приходит, но если вдруг! Ну почему я не додумался на диктофон все записать, а?

Сигаретой странные появления предметов в моих руках не ограничиваются. Совсем скоро я сижу на диване, а в руке моей пузырится непонятно откуда взявшаяся баночка с непонятно откуда взявшимся пивом. Дома у нас точно его не было, а на часах почти одиннадцать - в магазине не продали бы.

Но было! Было же! Мое любимое, "Жигулевское", с какой-то новой этикеткой. И вкусом другим, больше похожим на пиво. Только осушив баночку, я прочитал, что это варят по какой-то новой технологии.

Кошке от души навалил кормов. Сам уместился в диване и врубил музыкальные клипы. Имею право! С меня, можно сказать, все подозрения спали! И пусть знал я до этого, что Давида не трогал - все равно со знанием имени настоящего убийцы мне в разы спокойнее.

И понял я, что клипы стал любить какой-то особенной любовью. И понял я, что психоделические песни во вкусе Виталика стали мне родными. Сижу на диване в кроваво-красной комнате, смотрю кроваво-красные клипы с кроваво-красной надписью "Турбина туриста" и открываю вторую баночку пива. 

А Ева, интересно, все еще здесь? Или даже ее уход я умудрился не заметить? Иначе почему в доме такая тишина? Или раскатистый рев из телевизора может заглушить даже газонокосилку, не то что ребенка?

Плевать. Триповая песня - единственное, что мне сейчас интересно.

Крови вкус я люблю больше чем первитин! Я люблю свисты артерии!
Я молюсь, помоги, Боже, мне перейти от греха в их святоверие,
Но пока кровосток заполнял до краев жбан человеческим фрэшем,
Я усвоил урок, что меня в оборот Люцифер затащил этим трэшем.

Я — жадный выпивоха венозного экстракта,
Мне абсолютно похуй, каков твой резус фактор,
Твой уровень познаний считаю лишним лоском.
Предпочитаю тех, кто думал только костным мозгом.

Глотнув пива и подняв глаза на экран, на секунду почему-то вижу в одном из измазанных кровью голых парней - Виталика. А потом Виталик открывает рот и продолжает петь:

Я гадкий, как гадюка. Мне никого не жалко!
Ты для меня — лишь сука. Я — суковыжималка!
Для каждой падшей твари мои открыты двери.
Из Маши выжму, верю, ведро Кровавой Мэри.

Словно под марихуаной, я под ароматной плазмой.
Настолько грязно снадобье, насколько донор грязный.
Если бухал, как сука, то и я поддатый,
Если ты бахал в руку, то я под опиатом.

Кровь! Дрожите перед Богом, зажравшиеся твари!
Кровь! Блажен почетный донор моей кровавой бани!
Кровь! Моя любовь томится в этом коротком слове!
Кровь! Я скоро буду мыться в потоках вашей крови!

У меня начинает болеть голова, а я все равно пью и слушаю. Слушаю и пью. Делаю глоток, закатываю глаза на пляшущий вишневыми вспышками потолок - и снова смотрю. Чувствую себя отрезанной свиной головой на полке мясокомбината. Вокруг все замороженное и красное, туда-сюда ходят люди в фартуках и стряхивают с себя свиные кишки. А позади них - обезглавленные свиные туши висят розовой шторой, и под каждой - тазик, чтобы вытекла кровь. Помню, смотрел по телевизору, как режут свиней, до сих пор в голове картинки мелькают.

Кошка снова начинает орать. В последнее время она какая-то неадекватная. Кормов ее любимых навалил полную чашку, воду поменял - чего ей еще надо? Играть с ней - так я ж играю. Глажу ее. Не носиться же по дому за ней с фантиком. Или корма тебе надоели? Так у меня дед кошек кормил бараньими яйцами и коровьим выменем. Меня тоже. Не помню вкус, но помню, что хорошо тогда отблевался.

Кошка мяучет громче и требовательнее. Со вздохом я соскребаю пульт с дивана. Жму красную кнопку. Еще. И еще. Телевизор не выключается. Звук, главное, убавляется, а червленые люди так и корчатся в трипе на экране. Кнопка, видать, заела. Может, муха какая попала под нее, жмется с трудом.

Собираюсь уже встать, но тут в зал вносится кошка и запрыгивает мне на колени. Тычется мне в ладонь, проходится по коже языком и начинает сосать палец. Так она частенько делала, особенно в стрессе. Я ее сначала наказывал, от руки откидывал, легонько по носу давал. А потом Виталик мне прочитал, что от наказаний у кошки еще больший стресс, и она будет хотеть сосать пальцы только сильнее. Прочитал, мол, это нормально, что так часто бывает у зверей, которых рано отлучили от матери. Терплю теперь. Хоть и раздражает, весь палец обслюнявит - а куда деваться? Завел - терпи. Три года исполнится - сама отвыкнет. Так Виталик прочитал.

А в коридоре продолжает орать кошка.

Пустую банку пива я ставлю на стол. Кошка так упивается сосанием пальца, что впускает когти в мои трико. Я скидываю ее, подрываюсь и спешу в коридор.

Кошка орет из комнаты Ника. И нихрена это не кошка. Кошка, по крайней мере, не умеет всхлипывать и сопливо шептать: "Николай Ильич, только без пальцев, пожалуйста...".

- Ник! - рявкаю, дернув за ручку. Дверь оказывается запертой. - Ты ебнулся?! Ты ебанулся, Ник?! Открой! Открой, сука, я убью тебя нахуй!

В глазах мутнеет так, что я на полном серьезе хочу его убить. Я наваливаюсь на дверь плечом и пытаюсь толкать. Мяуканье замолкает. Как там в фильмах ломали? А я ебу? Эти двери крепкие, они и Эмиля, и Костю пережили. Много говна случалось в этой квартире, но ломать их я еще не пробовал.

- Ник, открой! - кричу, но никто не открывает. - Сука!

Только сейчас вспоминаю, что не выламывал я дверь лишь потому, что всегда мог открыть ее ножом или верхней стороной ложки. Даже с помутневшим сознанием понимаю, что нож в моем состоянии лучше не брать. Хватаю с кухни вилку, поворачиваю ей замок, как отверткой, и распахиваю дверь.

Ева сидит на кровати Ника, забившись в самый ее угол. Волосы растрепаны, от косы - волнистые и влажные. На тонком запястье резинка с миньонами, а в глазах ужас. На внутренней стороне бедра грязь: что-то то ли черное, то ли красное - в темноте не разглядишь.

- Дядя Веня, это не я! - тут же кричит Ева и задергивает грязь юбкой. - Он стал лезть, он стал... Это не я!

Ник лежит на краю кровати. Одного резкого движения мне хватает, чтобы оторвать его за шиворот и поднять почти в воздух. Ева пользуется моментом, спрыгивает с кровати и скачет в ванную. Там закрывается, включает воду. А Ник бормочет:

- Отъебись от меня, педик. Она сама попросила. Я как знал, я тебе говорил, что ей от меня только одно надо...

Наотмашь бью его по лицу. И снова хватаю. Он понемногу приходит в себя.

- Убью, блять! - голова кружится от крика. Хрипну, но продолжаю: - Сука! Нет, не убью - ты протрезвеешь, вспомнишь все и сам удавишься!

- Да ты видел, что здесь было?! Она сама стала се...

- Даже если бы она разделась и раком встала - ей ебаных тринадцать лет! Ей! Ебаных! Тринадцать! Лет!

- Ах, ну ебать как мы запели! А когда ты ее пустил к обдолбанному мужику, ты знал, сколько ей? Че ей - одним больше, одним меньше, это ладно б действительно ребенком была. Сама уже давно по хуям скачет...

Я его выпускаю.

Голова кружится. Опираюсь о стену, прижимаю пальцы к переносице, мотаю головой. И сиплю:

- Смысла нет с тобой сейчас говорить. Завтра протрезвеешь и сам с себя охуеешь. А потом съедешь. Я тебя, блять, после этого видеть не смогу, не то что квартиру с тобой делить.

- Да конечно, педик! Я один виноват! А сучка эта малолетняя, которая ночью к возбужденному мужику поперлась и в штаны ему лезть стала - не виновата! А ты, который мой адрес ей слил и в комнату мою дверки открыл - не виноват!

- Рот. Закрой. Мне сейчас таких усилий стоит не сорваться и не задушить тебя, ты даже не представляешь. Не провоцируй. Сам виноват будешь. Как девка эта - она же тоже спровоцировала, это не ты? А Костя? Косте десяти не было, когда Емельян на него полез. Костя тоже сам виноват был? Тоже спровоцировал?

Слышу, как Ева выныривает с ванной. Бросаюсь к ней. При виде меня она тут же сжимается и шарахается к двери.

- Это не я! - плачет.

- Не ты. Все нормально. Поговорим?

- Мне домой надо, я у родителей только до одиннадцати отпросилась.

- Я недолго. 

- Мне домой надо! - Ева тянется к дверной ручке, и я в последнюю секунду успеваю вынуть ключ и занести его над собой. - Вы с ума сошли?! Выпустите!

- Я выпущу. Обещаю. Надо поговорить, дай мне пару секунд. Пожалуйста.

- Я не хочу! Я ничего не делала! Вениамин!

- Только пообещай мне, что никому не расскажешь. Ладно? Этот дурак, - киваю на спальню Ника, - он утром сам охереет. Он не злой, он не насильник, просто обдолбался. Не надо никому ничего доносить, у нас и так проблемы с законом. Хорошо? Пожалуйста.

- Да выпустите!

- У Ника... Ты же сама знаешь, да? - я сбиваюсь, путаюсь и с трудом подбираю слова. Пячусь, сжимаю ключ крепче. - И у меня тоже хуйни хватает. Не сдавай, Богом тебя прошу. А я не сдам, что это вы с друзьями Давида убили.

- У вас доказательств нет! - вдруг с агрессией кричит Ева. - А у меня есть!

- Какие?

- Пустите! - бросается ко мне, царапает руку и прыгает. Пытается дотянуться до ключа.

- Какие доказательства?!

- Я сейчас полицию вызову!

Ева вцепляется в меня, как летучая мышь в волосы. А клип в телевизоре почему-то не кончается, не выключается, не сменяется другим, и зацикленными басами орет текст одной и той же песни.

Умеючи вонзаю сто медицинских игл!
И у мужчин бывает свой менструальный цикл.
В меня вселились бесы, изгнав святого духа.
Сквозь новые надрезы бежит твоя менструха.

Полезность человека скупо измеряю в литрах.
Бордовый, красный, алый — любимая палитра!
Элитная микстура — bevanda dell'élite,
И вряд ли я навскидку вспомню, сколько литров влито.

Играет Девид Боуи. И, к слову, нет тут тайн:
Полоска твоей крови, по сути - твой deadline.
Я был рожден в созвездии кровяных Телец,
На этом самом месте наступит твой пиздец.

Кровь! Дрожите перед Богом, зажравшиеся твари!
Кровь! Блажен почетный донор моей кровавой бани!
Кровь! Моя любовь томится в этом коротком слове!
Кровь! Я скоро буду мыться в потоках вашей крови!

Ева вспарывает мне кожу ногтями, кошкой пытается взобраться по руке и вытянуть ключ, а я пихаю ее в грудь. Не толкаю, именно пихаю, будто пытаюсь отодвинуть. Ева успевает уцепиться ногтями за мой локоть, прежде чем отлетает, впечатывается виском в угол шкафа и оседает на пол.

Что-то щелкает у меня в голове. Я ощущаю, как руки становятся липкими и холодными, как в секунду я разучиваюсь дышать и как ударяет кровь мне в мозг и в глаза. Я не могу двинуться. Все мои органы за одно мгновение сгнивают и разлагаются в кислоте; я чувствую внутренне такую пустоту, какую живой человек, набитый мясом и костями, чувствовать физически не может.

- Ник, она сознание потеряла! - что-то хриплое и булькающее вырывается у меня из глотки. 

- Да, принеси мне колбасу.

- Ник! Ева упала и головой ударилась, ее надо в чувство привести!

- Нормально доедешь. А ты куда собрался?

Кошка мяукает над ухом, я вспоминаю писк из комнаты и тут же отмираю. Бросаюсь в кухню, лезу на шкаф. Была у нас аптечка... Что там людям без сознания надо давать понюхать, нашатырь? Откуда у меня нашатырь?! Ударилась сильно, не дай бог сотрясение будет, мне же потом... Главное, жива. За сотрясение отмазаться можно, а за убийство ребенка... Да жива она, конечно, жива. Пульс страшно щупать. Сначала нашатырем попробую... а как он выглядит вообще?! По-моему, спирт обычный. Водкой попробовать? Польскую так и не допили, слишком крепкая оказалась.

- Ник, ты меня слышишь вообще?! - заглядываю в комнату. - Помоги мне!

- Да как я тебе помогу, я блевану щас... Говорили мне, нельзя больше одной, а я... Не принесешь тазик? Я до унитаза не дойду, все вот так вот, - рисует пальцем в воздухе круг, - кружится.

Нашатырь я так и не нахожу. Махнув на него рукой, открываю окна. В эту секунду слышу из комнаты Ника гортанные звуки. Его силуэт ползает по полу на корточках, как в "Человеческой многоножке". Чтобы не отвлекал, я просто закрываю его там - все равно не поможет.

За все это время не посмотрел на Еву. Почему? Сам не знаю. Боюсь застать ее в том же положении, в котором она упала. Так она и должна быть в том же положении, она же без сознания! Будет страшнее, если я пробоюсь, и станет поздно. Вот сейчас проверю, что она дышит, и успокоюсь. Скорую вызову. Уж лучше сказать врачам все как есть и жизнь ребенку спасти, чем говорить то же самое в суде по ту сторону решетки.

Она не дышала.

Отключив мозг, я подхватываю Еву и перекладываю на пол. Снимаю красную толстовку, с попытки пятой расстегиваю тугой бюстгальтер с метровым слоем поролона, откидываю его в угол. На всякий случай срываю с запястья даже резинку с миньонами. Складываю руки в замок и коротко начинаю нажимать на грудь. Понять бы, зачем это делаю. С какой целью я это делаю. Видел в фильмах - вот и делаю, так всегда людей спасали. Дышу ей в рот и жму на грудную клетку - жму и жму, пока не выдыхаюсь, пока не перестаю чувствовать руки, пока они вовсе не немеют и не начинают покалывать. А дыхание так и не возвращается. Отсутствие пульса я сваливаю на онемевшие руки. Вот отдохну, посижу немного и снова потрогаю, пульс обязательно нащупается. Тем более, груди у нее нет совсем, только два алых прыщика.

И грудь, и запястья я проверяю, и шею, и жду несколько минут, и вожу пальцем по холодной коже. Словно куклу трогаю. Идеально сделанная, но неживая. А если и чувствую пульс, то только свой - бешеный и почти непрерывный.

- Ник... - скулю под нос и расцарапываю свои колени через трико. - Она умерла. Она умерла, Ник!

Конечно, Ник не слышит. Уже даже не блюет. Может, и сам передознулся, и сам уже мертвый валяется. Кошка подходит, нюхает Еву, наступает на красные волосы. Начинает лизать сначала лоб, потом веки.

Ну невозможно же так за секунду умереть! Ну невозможно просто неудачно упасть - и все! Так только в фильмах, блять, бывает! Был человек живой, ударился виском - и умер! Ну нет такого в реальной жизни, иначе все поголовно бы уже сидели, сколько людей вот так вот падает! 

Меня начинает тошнить. Я пью на кухне воды. Смотрю в окно. Машины ездят, люди ходят. Я мог как-то выдать себя? Ева не кричала, все звуки из квартиры музыка перебила. Родителям она сказала, что поехала к подруге. Могли ее видеть из соседних квартир? На моем этаже одна пустая, другая пустая периодически... Вот Савельева могла видеть, если к мужикам не уперлась. Да она в последнее время каждую ночь у мужиков проводит... Ничего, Савельева дура дурой, я ей в оправдание дичь какую-нибудь толкну - она проглотит. А кто еще? Кто угодно мог. С остановки - сразу в подъезд. Кто мог видеть, что она в подъезд заходила? Если около него кто-то терся, но у меня такого обычно нет. Лавочку снесли недавно.

Пока никого. Никто не позвонил, никто не зашел, никто не спросил, зачем к вам девочка приехала. Никто, значит, не видел. Теперь самое главное: это вынести ее отсюда. Обмотаю чем-нибудь, в машину положу, а там в реку сброшу. Или в лесу оставлю, мало ли кто ее тут бросил. Вон, паблик революционный вела, кто угодно мог. А, может, вообще сжечь? Тогда даже не опознают.

А как, блять, тело вынести?! Даже если обмотаю - все равно же ясно будет! В ковер замотать? Ну да, конечно, пошел Лазарев среди ночи ковер выносить... Была б младенцем, а то здоровая дылда, в мусорном мешке не унесешь. А хотя...

Я пододвигаю шатающийся табурет и лезу на шкаф, куда второпях бросил вчера подарки Иры. Стремные бордовые футболки с надписями по-польски я откладываю; шампура, чуть подумав, тоже; а вот охотничий тент аккуратно извлекаю из сумки. И саму сумку беру тоже. Такая русская, такая нелепо-клетчатая. Настолько привычная в России, что будто невидимая. Со стула чуть не грохаюсь, вовремя уцепившись за полочку шкафа. Слезаю.

В ванной с бортиков и с полок убираю все шампуни. Сначала кладу на стиральную машинку, а затем вовсе уношу пока в зал и громозжу бутыльки на журнальный столик, прямо на политические журналы Виталика - рядом с пустыми пивными бутылками и пожранным мухами куском арбуза. Странно, вроде выкидывал его, как он опять на столе оказался? Или так же, как сигарета с пивом - сам?

За шампунями и гелями в зал перекочевывают все бритвы, все полотенца, мыла и обмылки. Корзину с грязным бельем я тоже переношу туда. В конце концов даже резиновый коврик сворачиваю и бросаю в коридоре. Ванная становится такой пустой, что хоть в аренду ее сдавай.

Ищу таз, но его нигде нет, хотя всю жизнь он стоял под ванной. Сначала банный железный, но недавно я отвез его отцу, а Виталик купил стремный и розовый, предназначенный, кажется, для купания младенцев. Но стремного и розового таза не было ни в ванной, ни в туалете. Видимо, Ник все-таки дополз и сумел утянуть его себе, пока я вожусь тут с шампунями. Пиздец. Совсем ничего не замечаю. Окружающий мир окончательно потерялся и стал сном. Хотя, может, это и есть сон? Иначе почему кровавая песня повторяется уже раз двадцатый? Почему Ник, как персонажи из сна, игнорирует труп в квартире? Почему кошка орет из его комнаты и одновременно ходит за мной? Почему в дом не врываются ни бдительные соседки, ни родственники Евы, ни полиция?

В туалете нахожу ведро, вытаскиваю из него швабру и вспоминаю, что его насквозь рассекает трещина. Виталик ругался, мол, дешевое ведро, китайское, вода вытекает. И сам полы из таза мыл. Но у Ника забирать тоже не хочется, он будет назад клянчить и мешаться. Тогда на кухне заныриваю в самые глубокие и пыльные шкафы, достаю самую глубокую и пыльную кастрюлю с мухоморами, в которой никогда ничего не варил и даже не помню, откуда она у меня взялась.

В ванной по площади всего пола стелю тент. Включаю теплую воду. Еву подхватываю и несу в ванную. Ее тело становится каким-то слишком мягким, будто желе. Кладу головой к крану. Красные волосы тут же намокают и извиваются в воде на дне, словно ленты крови. Промыв кастрюлю, приношу ее сюда. Когда достаю все имеющиеся ножи - понимаю, что все они тупые, и что надо наточить хотя бы два. Главное, быстро, пока тело не начало коченеть.

- Лазарев! - вдруг визжат за дверью и барабанят в нее.

Сердце перестает биться. Я даже нож  не успеваю бросить обратно в шкаф.

- Лазарев! Звук убавьте! Ебаный в рот, двенадцать ночи! Людям на работу завтра, а этот антихристские песни слушает! Сам безработный, так что теперь, и другим дома сидеть? Наушники одевайте и слушайте!

Радостный, я тут же бегу убавлять звук. Соседка уходит. Я так и не понял, кто это был, да и была ли она вообще. Или я настолько себя накрутил и настолько натянул себе нервы, что подсознание само меня пугает?

Ева все так же лежит в ванной. Наверное, я хотел бы, чтобы она там не лежала. Чтобы я вошел - а она, прикрывая только начавшие созревать соски ладонями, плакала и просила вернуть толстовку. Хотя, наверное, в этом случае я сам бы ее убил.

Красные волосы закупорили слив, и воды набралось ей по шею. Я только додумываюсь снять с себя одежду - всю, до трусов. А потом раздеваю Еву. Вещи все вместе с резинкой с миньонами кидаю в сумку. Тент холодит голые колени. Я беру мокрые красные волосы, натягиваю их и начинаю аккуратно срезать ножом у затылка. Удивительно, но выходит даже удобнее, чем ножницами! В откупоренный слив сразу начинает утекать вода, и я мысленно делаю отметку, что нужно бы его прочистить и залить каким-нибудь "Кротом". А шампуни нахуй повыкидывать. Ева в ванной закрывалась и явно что-то из бутыльков трогала.

Влажный кровавый сгусток волос я со шлепком кидаю в сумку. Только сейчас, очищая ладони от прилипших волосков, понимаю, что забыл надеть перчатки. Да у меня их и нет. Откуда им у меня быть? Если грамотно избавлюсь от тела и вещей - отпечаткам не на чем будет остаться.

Из коридора вдруг раздается молодежная песня. Срываюсь, подхватываю маленькую черную сумочку, достаю телефон в алом чехле и цепляюсь взглядом за светящееся на экране "Бабуля" с сердечком и цыпленком. Выключить боюсь - вдруг нечаянно отвечу? Жду, когда перестанет звонить, и только после этого вырубаю, бросив вместе с сумочкой в пасть клетчатого монстра. 

Возвращаюсь к Еве. Когда приподнимаю ее из ванны, с облегчением понимаю, что тело стало деревенеть. Значит, и вправду мертва, я не ошибся. Голову ее запрокидываю за бортик, оставив тело в горячей воде. Без волос стало так удобно. Подушечками пальцев провожу по мышиной шее, примеряюсь. Под голову ставлю кастрюлю с мухоморами. Ножом делаю надрез в горле - и выпускаю наружу ярко-красную струю. Часть пятнает тент, лишь через несколько секунд я успеваю пододвинуть кастрюлю, чтобы кровь вытекала ровно в нее. Вода в ванной понемногу начинает алеть. Я собирался оставить Еву и уйти, но сделать это было невозможно: только я начинал отпускать голову, как струя выходила из-под контроля и била куда угодно, но не в емкость. Два раза обрызгала меня, а один раз даже попала в глаз и намочила губы. Нужно было ее регулировать. Или все-таки отвоевать у Ника таз, он больше. 

Спина затекает. Выдохнув, развожу лопатки, хрущу позвонками. Надо сделать надрез глубже, иначе всю ночь так просижу на полу, держа голову Евы под правильным углом. Беру нож, кончиком лезвия ныряю в открывшуюся на шее рану...

И отшатываюсь так, что спиной больно ударяюсь о кафельную стену.

В нос ударяет металлический запах. Снова перед глазами мелькает надрез. Я корчусь над тентом, и меня выворачивает. Спина холодеет, холодеет и где-то внизу живота. Выкашливаю рвоту, выкашливаю куски арбуза. Трезвею резко, будто просыпаюсь.

Содрогаюсь телом, как на электрическом стуле, вою. Не смотрю ни вниз, чтобы не увидеть кровь на своем теле. Ни в сторону Евы. Ни в кастрюлю. Только пялюсь в желтое бугристое пятно собственной рвоты. Тяжело дышу, к глазам подступают слезы.

Анестезия спадает. Я снова все понимаю. Снова все чувствую. И не знаю, блять, как мне довести дело до конца, если меня выворачивает даже от запаха!

Подорвавшись, вылетаю на кухню, сую голову по кран и включаю воду. Блюю снова. Вода теплая, прямо как в ванне. И запах стоит даже здесь. Ногтями я вонзаюсь в гарнитур, щекой приникаю ко дну теплой раковины и начинаю плакать. Реву, стиснув зубы и терзая ими в мясо губы. Задыхаюсь, кашляю от рева, и с каждым позывом рвоты рискую выблевать челюсть со всеми зубами и весь кишечник со всем содержимым.

Запах крови стоит в горле. В ванной что-то все еще течет - не знаю, кровь или вода. Самым страшным сейчас было то, что я не мог туда вернуться. Я не могу разделать человека! В трезвом состоянии и в полном понимании происходящего - я не могу, блять, разделать ребенка! Я убийца, я дважды лишал людей жизни и один раз неудачно совершил покушение, но я никогда, сука, не занимался расчленением! Человек - это не какая-нибудь свинья на мясокомбинате, которую можно... И вроде бы надо. И вроде бы я должен. Целиком тело не вынести, и если свобода мне дорога - я должен все сделать правильно и без лишних эмоций. А как вспомню красные волосы в сливе, несозревшие груди, бьющую в кастрюлю струю, кислый запах...

Голова кружится. Я уже в коридоре. Ползаю на карачках, как Ник час назад - как в "Человеческой многоножке". И пол подо мной ходит кругами, хоть никаких марок я не принимал. И блевать мне уже нечем, а я все равно оставляю за собой желтую дорожку последствий металлического запаха. А когда, начав считать учащенные вздохи и контролировать их; когда сглатываю горечь и поднимаю глаза - встречаюсь взглядом с ликом Святого Лазаря Четверодневного.

И снова начинаю плакать. Не от отвращения. Я сам не понимаю, от чего. В груди вдруг почему-то становится так больно, словно туда поместили миллион раскаленных углей. Ноет сердце, ноет живот. От слез на лице становится так прохладно и свежо, а в глазах - так четко и ярко. С нечеловеческой болью начинают саднить оставленные Евой царапины. Я никогда еще не смотрел на Святого Лазаря под этим углом, снизу. А он - никогда не возвышался надо мной. Сейчас он начинает остро кого-то мне напоминать. Кого-то... живого. С такой же бородой, с таким же серьезным взглядом... До сих пор - добрым.

Я вскакиваю, срываю икону со стены, ударяю ей о пол и припечатываю ногой. Раздавливаю пяткой стекло. Оно с печальным хрустом трескается, и в ступню мне вонзается, по ощущениям, тысяча ножей. Хромая и глотая слезы - теперь уже боли - я без страха дохожу до ванной, беру нож, а им - обезображиваю лицо Ебаного Лазаря Четверодневного. Вся его нарисованная рожа покрывается кровью - не знаю, от моей ступни или от ножа. Теперь его глаза налиты красным и меня не видят. И взглядом со мной больше никогда не встретятся. 

Осколки отправляются не в сумку, а в мусорное ведро. Кровь у Евы больше не течет. Тогда я наконец раздвигаю порез ножом - вскрываю его, как арбуз; а слетевшиеся на мясо мухи - как косточки. Массируя шею, выпускаю в кастрюлю остатки жидкости. Когда кастрюля почти наполняется - выливаю ее в унитаз, зачем-то прополаскиваю, возвращаюсь. То ли от усилий, то ли от горячей воды - но жарко становится как в аду. Издаю смешок. Хоть песня уже кончилась, и по телевизору давно шел диснеевский мультик про русалочку Ариэль  - она продолжает играть. В моей голове. Играла и играла, доводя меня до сумасшествия. 

Обмякшими телами мой путь до ада устлан!
Меня ругает mommy! Но это правда вкусно!
Обмякшими телами мой путь до ада устлан!
Меня ругает mommy! Но это правда вкусно!
Обмякшими телами мой путь до ада устлан!
Меня ругает mommy! Но это правда вкусно!
Обмякшими телами мой путь до ада устлан!
Меня ругает mommy! Но это правда вкусно!

Когда струя становится все мельче и мельче, я перерезаю все шейные артерии до конца и откручиваю голову. Отходит она неожиданно легко. С ней я долго не вожусь, только выкалываю глаза и выковыриваю ножом зубы, чтобы усложнить опознание. Отрезаю и кончики пальцев с ногтями, похожими на кусочки тонкого сала: розовые внизу, а вверху белые. Царапала меня, значит, и кровь моя по ногтями осталась. Все улики смываю в унитаз. Тонким ножом, которым обычно Ник чистил картошку, срезаю с лица кожу. Учуяв запах мяса, кошка начинает орать. Я отпиливаю маленький кусочек и бросаю ей. Она съедает чуть ли не налету, в прыжке.

Как и чем дорезаю руки и ноги - уже не помню. Помню только, как запаковываю все в мусорные мешки, часть погружаю в сумку. Несколько раз прикидываю, будет ли подозрительным, если я выйду с этой сумкой и мешками на улицу? Подумав, мусорные мешки кладу в обычные пакеты из "Пятерочки" - и успокаиваюсь. Выезжаю куда-то за город, на трассу, где никогда не был, да еще потом по полю пешком иду около часа. Точно не помню, куда я в итоге деваю пакеты, но отчетливо припоминаю запах бензина. Сжег? Да вроде нет... по-моему, просто зарыл и сверху бензином полил.

Дом отмываю до самого утра.

Спать так и не ложусь.