Нитки извилин кроя на свой вкус
Плодил насилие каждый трус
Бездарный - в грязь опускал талант
Бездушный - власть получал из лап
Крысиных.

Артем Лоик "Крысолов"

- Морду мазать обязательно? Я вам... не педик какой.

- Красавец мой, я двадцать лет гей-порно снимал. Я начал его снимать тогда, когда этого жанра еще в помине не было, когда смотрели его на кирпичах размером с гроб, а добывали из плащей эксбиционистов в качестве трофеев. Поэтому уж поверь: макияж тебя геем не сделает. К превеликому моему сожалению.

Я телевидение вообще не так представлял. Давно, еще когда в универе учился, слышал, что там все серьезно и все серьезные, что всех много и все чем-то заняты. Что через джунгли проводов аппаратуры без ножа не проберешься, а от количества черных объективов может развиться трипофобия. Возможно, в годы моего студенчества так и было, к каждой съемке серьезно относились. А сейчас пара камер и людей столько же. Ну и Валерьян. Прикольный мужик лет сорока с пышными усами. Красавцем меня назвал столько, сколько за всю жизнь не называли. Главный тут вроде. Забавный, расслабляет. Не так нервничаю, хоть Виталик и обещал все под контроль взять.

Ради Ника я должен это вытерпеть. После разговора с Алексием мне ничего не нужно. Ничего, кроме того, что задумал. Общество с ума сходит. Кто-то верит, что Чацкий умер, кто-то не верит. Идею его продолжают извращать... Ник бы этого не хотел.

У нас давно просили интервью. Я боялся, а Виталику это было не надо. У матери Ника, кажется, совсем уехала крыша, и на журналистов она бросалась. До сих пор не решил, есть ли на небе волшебный мужик в белом, но именно после беседы с Алексием Виталику позвонили в очередной раз, и я попросил его согласиться.

- Ты уверен, Вень? - спросил он меня тогда. Почему-то не удивился. - Ты справишься? Один пойдешь?

- Вместе, конечно. Ты брат.

- Справишься?

- Не знаю. Я никогда не выступал. Вообще. Хуй знает, что говорить буду.

- Цель есть?

- Ника прославить. Хотя... блять, нет. Не этого он хотел, похер ему было на славу. Хотел мир изменить. До людей достучаться. Думать их научить. Я... Я вот тебе говорю, а как на камеру буду...

- Да разве ты один там такой будешь на их опыте? Все волнуются! Они вырежут лишнее, что-то подкорректируют, не прямой ведь эфир. Да и я помогать буду, запутаться не дам. Представь, что не репортерам рассказываешь, а с Колей о его книгах говоришь.

Я ссорился с Виталиком. Бесился. Не верил. Перекладывал на него свою вину, но вот он - до сих пор со мной. До сих пор поддерживает каждый мой шаг. До сих пор помочь готов, до сих пор консультирует и ведет меня, как слепого. Жаль его. Прикипел к такой мрази.

- Красавец мой, переодень кофту! Серое с серым фоном сольется.

- Нет запасной. Голым выступать?

- Алиса, дай ему что-нибудь. И заштукатурь уже, пусть не выеживается там... Кира! Народ уже подошел? Не пускай их пока, пусть в холле сидят, кофе им раздай с конфетками.

Я застреваю в черной водолазке.

- Народ?

- Ясен день, у интервью со зрителями больше ценности, - Валерьян отхлебывает молока из стакана. Усы на мгновение белеют. - Но ты с ними не общайся. Они будут лезть, спрашивать, ты просто их игнорируй. Это в конце будет рубрика "Вопрос-ответ" от толпы, вот тогда и побеседуете.

- Сколько? Людей.

- А тебе не пофигу? Вопросы все равно все физически задать не смогут. Пять-шесть - и нормально. У меня все по часам расписано, до утра не просидите.

Ладно. Это ради Ника. Как Алексий говорил: горе нужно измерять в масштабах собственной души. Подвиг тоже. Кто-то перед миллионами выступает и прекрасно себя чувствует, а я только надетую водолазку насквозь пропотел. Нога дергается, руки холодные и белые, дышать тяжко, голова кружится. От пудры и духов "штукатурящей" меня Алисы тошнит. Когда она заканчивает, а Валерьян разговаривает с операторами, я тихо прошу у Виталика успокоительное. Люблю его, но как же ему завидую. Сейчас мы с ним особенно контрастируем, хотя и наряжаться он особо не стал. Напялил первую попавшуюся футболку с надписью "Пивозавр". Она от Кости еще осталась.

Виталик аккуратно подсаживается ко мне. Из рюкзака достает таблетки, отщелкивает мне одну. Шепчет:

- Есть, чем запить?

- Так проглочу.

- Не переживай так сильно, пожалуйста. Это же не допрос, тут от твоих слов судьба не решается.

- Ника - решается.

- Судьба Ника уже решена, - передергивает аж - так холодно он об этом говорит. И чуть ли не впервые не называет его Колей.  - А конкретно с тобой все будет хорошо. Независимо от того, что ты скажешь.

- Я же ради него тут, - глотаю таблетку. Ядреный привкус успокаивающих трав.

- Так ты сам сказал, что прославлять его у тебя нет цели. Ты хочешь, чтобы творчество Коли жило.

- Хочу.

- И оно будет жить, Вень, потому что мы о нем сейчас заговорим. Ты не можешь ошибиться. Поэтому не волнуйся. Что бы ты ни сказал - все будет правильно. А я тебя всегда подстрахую. 

Берет мою руку в свою, холодную и гладкую. Быстро, пока отвлечена съемочная группа. Я люблю его ладони, но меня от них морозит. Вогнали в озноб. Ледяной каплей обжег серебряный браслет на запястье.

- Готовы, красавцы мои? - Валерьян эффектно воплощается перед нами. - Выходим уже потихоньку, давайте-давайте. С ума только не сходите, торопиться нужно медленно. Пока разместимся, пока камеры притащим, пока народ рассядется. Стульев будет не хватать, это я вам стопроцентно говорю, это у нас всегда! Юр, притащи из переодевалки пару скамеек, а? Будь другом? Мы в России живем, стулья казенные! Если половина гостей стоять будет - некрасиво выйдет, в России сидеть должны все, - я издаю смешок. - Ну ясень день - много народу припрется! А ты как хотел, красавец мой? Это ж Чацкий! Вы школьников там метлами гоните, еще не хватало мне тут подгузники менять. Взрослых только пускайте. Что? Паспорт? И проверьте! Нас засудят, если мы в присутствии несовершеннолетних будем книги Чацкого обсуждать. Никого не волнует, что дети и без нас их лучше таблицы умножения выучили...

Веди они себя спокойно - и я бы успокоился. Но нет - все бегают, суетятся, что-то меняют. Спокойствие Виталика в этом хаосе кажется ненормальным. Людям свойственно суетиться и переживать, а он - словно не человек. Ни единого лишнего жеста, ни одного ненужного движения, только правильная мимика и верные слова. Блестяще контролирует тело, это вообще возможно? Не вписывается. Сейчас, на контрасте с обществом - особенно. Я должен был успокоиться, глядя на его непоколебимость, но она меня пугает.

Выходим в зал, Валерьян говорит нам сесть на диванчики. Диванчиков всего три, стоят они буквой "п". Мы с Виталиком садимся напротив друг друга, а лысый мужик, похожий на Гордона - между нами. Валерьян теряется сзади. Я даже расстраиваюсь, что интервью брать будет не он. Привык уже. У лысого рожа больно высокомерная.

- Вениамин, вы лучше расслабьтесь, - неслышно советует лысый, даже губами не шевельнув и не взглянув на меня. - Не стоит спину так прямо держать, неестественно смотрится.

Сначала ссутуливаюсь, потом на Виталика кошусь и сажусь как он: облокотившись на спинку, закинув ногу на ногу, а руку уложив на подлокотник. В этой позе моментально начинаю чувствовать дискомфорт. Открытая слишком. Расслабленная.

- Вот так, молодцы, - снова шепчет лысый чревовещатель. - Так и сидите.

- Мне неудобно.

- Тогда сядьте как удобно. 

Развалиться здесь, как у себя дома, мне никто не даст, пивом не напоят. Поэтому просто замираю и стараюсь не шевелиться. Лысый сказал, красиво - значит, красиво и есть. Ловлю взгляд Виталика, и он улыбается мне одними лишь глазами. Все хорошо, мол. Мы вместе. Мы со всем справимся.

Выдыхаю.

Начинают заходить и рассаживаются по местам люди.

Лысый пьет кофе. Предлагает нам с Виталиком, мы отказываемся. Пластиковый стаканчик вскоре уносит девушка, которая нас "штукатурила". Тайком я кошусь на гостей, удивиться успеваю. Человек тридцать. Не панки всякие, не рэперы. Тетечки в очках, дядечки пузатые. Это вы-то книги Ника читаете? Или вы филологи известные и будете сейчас его обсирать? Тогда пизда мне. С филологами тягаться мне не под силу, если только Виталик не поможет.

- Дамы и господа, сидим тихо, все вопросы в конце интервью! - откуда-то с потолка раздается бас Валерьяна. Его самого не видно. - По залу не ходим, толкучку не создаем, никакого проходного двора! Вас снимают на камеры и пустят по всему интернету. Выходим только если сильно приспичило. Ну прям очень сильно! Тихонько встали и вышли, дверями не хлопаем. Звук на телефонах выключаем сразу, интервьюируемых и интервьюера не перебиваем. Вопросы! Только! После! Интервью! 

Такое расслабленное начало и такой концлагерь сейчас. И как тут успокоиться? А если я на стрессе в туалет захочу? Мне ж вообще шевелиться нельзя, меня по интернету пустят. Еще неизвестно, сколько часов мы будем тут сидеть. 

- Готовы? - спрашивает лысый уже без навыка чревовещателя. 

Виталик говорит что-то утвердительное. У меня сил хватает только кивнуть.

Операторы встают в боевую готовность. Лысый прочищает горло, несколько раз меняет позу - и выразительно, как по бумажке, начинает:

- Наверное, только отшельники из глубин леса не слышали о трагедии, что совсем недавно потрясла общество. И это - загадочная смерть кумира молодежи, Николая Ильича Чацкого. Почему харизматичный и вечно позитивный писатель вдруг решил наложить на себя руки? Действительно ли он совершил самоубийство? И неужели на этот роковой шаг его подтолкнула общественность? Эти - и многие другие тайны загадочной фигуры Чацкого готовы пролить на свет его брат, Виталий, и лучший друг, Вениамин. А с вами я, бессменный ведущий Олег Кварц, и мы начинаем!

Почему-то становится смешно. Защитная реакция организма. Все серьезные, а мне заржать хочется. Ссутуливаюсь и рукой прикрываю рот. Нормально со стороны выглядит? Да должно. 

К несчастью, первым Кварц обращается ко мне.

- Вениамин, вы извините, что сходу задаю вам такой вопрос, но не спросить не могу. Николай снимал у вас комнату несколько лет, за это время вы практически стали семьей. Как сильно по вам ударила смерть вашего лучшего друга? Вы могли вообще предугадать подобное?

В горле пересыхает. Барабаню пальцами по подлокотнику, пока думаю. Все равно вырежут.

- Да мог, - хриплю.

Кварц молчит. Бровь поднимает.

- Ну... - пожимаю плечами. - Как ударила? До сих пор хуево. Фигово то есть. У вас материться можно?

- Продолжайте, - Кварц нервно улыбается.

- Я только ради него пришел. Хоть что-то хорошее сделать. Он книги свои любил. Ник, в смысле. Ник - это я его так звал, больше никто. Думаю, надо хоть пару слов сказать. Правильно как-то оно. По-человечески. Да и вообще он... хорошим был. Ну правда хорошим, я даже...

Накрывает. Вот блять, вот этого я не ожидал. Самому с собой можно, перед могилкой - можно, но чтоб на камеру взрослый мужик слезы лил?

Кварц молодец, быстро берет ситуацию в руки и обращается уже к Виталику:

- Вижу, вы очень им дорожили, это заслуживает уважения! Что насчет вас, Виталий? Вы не родной брат, если не ошибаюсь - двоюродный? Как вы пережили горе? Если вам тяжело отвечать, то вы совершенно спокойно можете не делать этого!

Виталик молчит.

Смотрит вниз, глаза прикрыты веками. Глубоко вздыхает, подается к ведущему - и говорит:

- Вы знаете, мне... стыдно признаваться даже самому себе, не то что зрителям.

- Признаваться в чем? - Кварц заинтересовывается.

- Я мало общался с Николаем. Гораздо меньше, чем Веня. В детстве видел брата только по праздникам, а близкими друзьями мы стали лишь несколько лет назад. Мне было тяжело, когда сообщили о его смерти. Но я не плакал, да и сильной скорби не ощутил, как ни пытался. Горечь утраты хорошего человека, не более. Но Коля, как верно сказал Вениамин, действительно был таковым. Светлая ему память. Я не верю в рай, но если допустить его существование - Коля непременно оказался бы там.

Смотрю на него исподлобья. Ногтями впиваюсь в свои ладони.

Самое обидное, что он ведь не врал. Мне сказал то же самое, да и по нему все видно. Он сочувствовал, ему было грустно. Но он не сожалел по-настоящему. Да и умел ли он вообще сожалеть? Слезы на могиле матери - не то же ли самое, что выверенный смех в компаниях и полуискреннее сочувствие при обзванивании должников?

- Вы сильнейший человек, - Кварц полностью разворачивается к Виталику. - Не у каждого хватит смелости признаться в таком на камеру. Обычно же как: вдовы о мужьях голосят и тут же считают, сколько им в наследство перепало.

- Честности предпочитают правильность, - с улыбкой соглашается Виталик.

- Скорее общественное мнение, но слова очень точные! Так вот, по поводу общественного мнения...

- Мы с Вениамином тут сразу подчеркнем, что к причине самоубийства Николая оно никак не относится.

- В таком случае, могу ли я узнать...

- Конечно, можете, - как-то по-Эмилевски улыбается Виталик. - Мы честны с вами, как вы видите. У Николая были проблемы с ментальным здоровьем, а последние недели он вообще сидел на препаратах, название которых мы не имеем права произносить на камеру.

- Проблемы с ментальным здоровьем? - Кварц чуть ли не светится.

- Увы - не можем сказать, какие конкретно, он не посещал врачей.

- Кто же тогда поставил ему диагноз?

- Мы упоминали диагноз? Мы лишь сказали, что не все гладко у Коли было с ментальным здоровьем. Я жил с ним и нашим арендодателем Вениамином после армии. Вот лично вы, проживая с человеком в одной квартире несколько месяцев, сможете определить, хорошо ему или плохо?

- Но вам, как члену семьи, стоило настоять на посещении специалистов, вам не кажется?

- Настоять? Человек сам должен захотеть принять помощь от специалистов.

- Хорошо-хорошо, связать его и психиатров вызвать неэтично, - Кварц сам же смеется от попытки вбросить шутку. - Но ограничить доступ к... как вы говорите, препаратам - вы могли? Я не пытаюсь осудить, просто хочу понять...

- Вы не поймете, - Виталик печально улыбается.

Теперь он копирует позу Кварца. Его выражение лица и даже лихорадочный блеск в глазах. Я же становлюсь тенью и не понимаю, радоваться или нет. Виталика я попросил прийти со мной только ради поддержки, но он сместил весь фокус на себя. Мне легче, конечно. Но ведь это я должен был перебороть себя и совершить - как пафосно - подвиг ради Ника. А в итоге ерзаю на диване и хочу поссать.

- Когда в подобную ситуацию попадает друг или член семьи, - продолжает Виталик спокойно, - мы не можем предугадать свою реакцию. Кто-то силой начнет лечить. Кто-то уговорами попытается образумить, а кто-то... закроет глаза, потому что близкий уже не маленький, и если ему легче от гадости, которую он принимает...

- А что сделали вы?

- Закрыл глаза.

 Кварц выдыхает. Многозначительно смотрит на аудиторию, качает головой, а Виталик не смущается:

- Я обещал быть честным. Я закрывал глаза на многое, и сейчас мне за это стыдно. Я закрывал глаза на ментальные проблемы Коли...

- К слову! Извините, что перебиваю, но раз уж зашел разговор о ментальных проблемах! Как известно, основная масса читателей Чацкого еще не достигла совершеннолетия. Ходят слухи, будто он мог крутить с ними романы, что вы об этом думаете?

- Я оставлю за собой право не отвечать, - чеканит Виталик.

- Вы не знаете? Или...

- Я знаю. Просто не хочу опускать Колю еще ниже, поэтому воздержусь от ответа, извините. Так вот, я закрывал глаза на все его ментальные проблемы, на его увлеченность препаратами, да и на то, что автором своих книг Николай не является.

- Что-что?

Несколько секунд зал молчит.

Затем - со стороны зрителей раскатывается жужжание. Кварц долго не может подобрать слов, а я в упор смотрю на Виталика. Это в смысле - не является?

- Это серьезное заявление, - замечает Кварц.

- Я до последнего не хотел осквернять Николая в глазах общества, - вздыхает Виталик. - Но за что общество любило его книги? За слог? Или за сюжеты? За что вы любили его творчество, дамы и господа? - разворачивается к аудитории. Ответа нет. - Даже фанаты нередко критиковали непоследовательный, рваный слог Чацкого, но прощали этот недостаток, потому что сюжеты были крайне нетривиальными. Только ни один сюжет он сам не придумал. Либо брал истории из жизни друзей, либо прямо просил написать за него.

- Но подождите! - Кварц ерзает на диване и подается к Виталику уже до неприличия близко. - Стойте! Брать истории из жизни друзей? Неправильно, конечно, если это без их согласия, но это и не плагиат. Вспомните Пушкина! Он свои сказки писал по мотивам тех, что Арина Родионовна ему на ночь рассказывала. А небезызвестный "Памятник" он вообще чуть ли не дословно скопировал у Державина. Но это нисколько не умаляет его гений!

- Сказки копировал? - Виталик усмехается, прокрутив змейку серебряного браслета на запястье. - Бесконечно уважаю Александра Сергеевича, но есть ли в его биографии такой факт, что он брал секреты интимной жизни друзей и обнажал их в произведениях перед публикой?

- Честно сказать, не знаю. Возможно, эпиграммы считаются? Или более конкретный пример приведете?

- Например, описания всех поз и мест, в которых насиловали его друга сокамерники в тюрьме, даже не потрудившись изменить имена, кроме имени товарища? Или раскрыть его ориентацию - так завуалированно, что лично знающие этого товарища сразу догадаются, о ком речь? До мельчайших деталей описывать реальные ситуации смертей близких этого товарища? Я ничего не имею против, творчество не рождается из ничего. И я не берусь давать оценку паразитированию на бедах других с моральной точки зрения. Лишь позволю себе усомниться: действительно ли Николая можно назвать автором всех своих сюжетов?

Кто-то в зале пытается возразить. Валерьян с потолка их прерывает. Кварц мешкает. А я смотрю на невозмутимого Виталика и все больше охуеваю. Так надо? 

- Мне мерещится неприязнь к Чацкому в ваших словах, - с долей истеричности выдает Кварц. - Мерещится ведь?

- По-моему, я нигде не выражал свою личную позицию. Опустим этот момент, сейчас об авторстве. 

- Да-да, сюжеты ему помогали придумывать друзья, но это не значит...

- Последние две повести буквально написаны моей рукой. Это не значит?

Он, блять, так изящно врет или правда за Ника писал? Вроде до этого правду говорил. Жесткую, но правду. Тогда почему я про книги ничего не знал? Хотя понятно почему, мне похуй было на Ника и творчество его. И хрен теперь поймешь, врет или нет.

- Последние две - это какие? - встает вдруг в зале полная женщина с короткими темно-фиолетовыми волосами.

- Красавица моя, сядьте, пожалуйста! Я же сказал: все вопросы...

- "Московский утопленник" и "Концентрат насилия", - охотно отвечает Виталик, развернувшись к публике. - Когда я отслужил, Коля сразу предложил комнату в квартире, которую он снимал. Не скрывал, что ему нужна была консультация по теме армии. Николай просил меня записать все интересные ситуации за время моей службы. Мне казалось, писатель должен как-то вдохновляться и интерпретировать, но Коля просто собрал их в одно целое, попытался сделать связки, изменил пару имен и издал.

- А чего вы после его смерти-то спохватились?! - кричит женщина. - Как живой был, так молчали! Видели, что там все ваше - и что, стеснялись?!

Виталик прищуривается. Не двигается, лишь выдерживает паузу в несколько секунд, пронзительно глядя в глаза женщины, а после - спокойно отвечает:

- А как это мне навредило? Мое имя на обложке не написали? Мне это не нужно, я славы не жду. Денег не выплатили? Я прекрасно зарабатываю. Было странно, конечно, читать уже изданную повесть и видеть реальные имена сослуживцев, но благо - никаких обличающих подробностей там не было, в отличие от предыдущих работ Чацкого. Мне правда стало приятно, что "Концентрат насилия" получил особенную любовь среди читателей. Все массово писали об улучшении слога и росте автора, но я-то знал, что говорят обо мне. И мне это льстило. Вот почему я согласился написать для Николая еще и "Утопленника", в которого я рискнул уже вложить мораль - такую нужную нашему молодому поколению. Они растеряны. Они беспомощны. Они любят Чацкого, искренне любят, но они не понимают, что он хотел им сказать! Потому что Чацкий не понимал их. Он понимал проблему, но совершенно не понимал ее участников и не мог вести с ними диалог. Отсюда - сами знаете, что случилось. В "Утопленнике" с позволения Николая я попытался это исправить. Книга вышла неофициально из-за запрета, но может ли самиздат остановить толпу? Ведь это тренд. А тренд сейчас, в двадцать первом веке - мощнейшее оружие. Тренд - это не про любовь. Если бы фанаты действительно любили Чацкого, то разве не заметили бы, что последние повести написаны не его рукой? А не заметил никто, все впитали - и резать никого не пошли. Потому что правильный диалог с молодежью наконец-то был выстроен. 

- Виталь, - хриплю, мучительно скрепив ладони в замок.

Он смотрит на меня.

Ведущий смотрит на меня.

Полная женщина с фиолетовыми волосами смотрит на меня.

Все в зале смотрят на меня.

- Вы что? - выплевывает женщина, впившись в меня выпученными глазами. - Вы тоже книги за Чацкого писали?

- Давайте успокоимся, - Кварц шелестит листами. - Для всех сейчас было совершено открытие, но не нужно нам...

- Тоже писали, да? Все кому не лень писали? Так и я тоже книги за Чацкого писала, почему нет? И сын мой за Чацкого писал! В садике после сна делать нечего было, воспитательша не игралась - вот и писал.

- Вениамин не писал, - вмешивается Виталик. - Но его биографию Коля поместил аж в три своих книги. В большей или меньшей степени. Вень, ты можешь не отвечать, если не хочешь.

- Да я... - со свистом выдыхаю. - Ну... он брал, но... Мне похуй было. Брал и брал. А что сам писал или нет... Он не рассказывал.

- Слова бы хоть в предложения складывать научились, прежде чем на интервью идти.

- По поводу слов, однако, позволю себе встрять, извините, - в зале поднимает руку коренастый мужчина. - "Утопленника" не читал, но "Концентрат насилия"  написан правда грамотнее. Я преподаватель литературоведения в университете. Портрет абстрактного автора отличается, и "Концентрат" - правильнее с точки зрения стилистики.

- Чацкий филологическое образование получил, на минуточку!

- У меня племянник образование сварщика получил, а сам в игровой индустрии концепт-художником работает. Образование сейчас, знаете ли... Давайте лучше вспомним, как Чацкий в жизни общался. Сплошной мат-перемат. Даже простые конструкции составлял с трудом, а в книгах было хотя бы правильно. Даже в ранних.

- Хотите сказать, что и ранние работы писал он не сам?

- Сказать сейчас можно что угодно. Благо, есть лингвистическая экспертиза. Сравнить две последних повести Чацкого с ранними...

- И это будет совершенно справедливо! - изящно вмешивается Виталик.

Операторы все еще жадно снимают, в зале волной поднимаются и другие люди. Все гудят и спорят, как на всяких "Пусть говорят". Кварц ерзает и упорно пытается втиснуть свое "Давайте успокоимся", незаметно позади материализуется Валерьян.

А Виталик вдруг встает и разводит в стороны руки:

- Как я сказал с самого начала, я хочу быть честен с вами. У меня не было цели оболгать Колю и облить его грязью перед фанатами. Я все еще его люблю и бесконечно уважаю. Тогда зачем я вообще упомянул непринадлежность последних двух книг перу Чацкого? Потому что мне важно, чтобы творчество его продолжало жить. Он ведь действительно был хорошим человеком, он стремился изменить страну в лучшую сторону, и у него даже получилось завладеть этим мощнейшим оружием - трендом. Так неужели его дело погибнет на полшага к вершине Эвереста только потому, что погиб сам Николай? Но почему? Он никогда не хотел прославлять свое имя. Он, как Владимир Ильич, намеревался поднять революцию, но в умах подростков. А когда один вождь революции умирает - на его смену приходит другой.

Виталик выходит в зал, прямо к бушующей публике. Руки все еще разведены, но согнуты в пальцах, как когти. А от его фигуры на пьедестал с диванчиками изгибается сломанная на ступеньках тень.

- Что вы хотите сказать? - выдавливает Кварц.

- Я прошу шанс принять меня, как Чацкого, если я продолжу писать в его стиле, - просто отвечает Виталик, тут же развернувшись к нему. - Он сумел вызвать ажиотаж и поднять молодежь, но не смог с ней справиться и организовать. У Коли не получилось направить этот строй в нужное русло - так дайте попробовать взять его на себя. Я даже на имя свое на обложках не претендую - зовите меня Николаем Чацким.

- Разве это в нашей власти?

- Конечно. Вы же четвертая ее ветвь. Просто пустите интервью по интернету, как и хотели, и дайте людям самим решить. Многие любили творчество Чацкого, и я просто не хочу их лишать любимого трэша. Я вроде как умею выстраивать свою речь, но это не помешает мне писать о гуро и оргиях. Тем более подмену, как мы уже выяснили, вы даже не заметили.

- Ее не заметили, потому что о ней не знали. Узнают - случится отторжение вас. И нет, оно не будет объективным. Отторжение будет просто потому, что вы - не он.

- Я готов к этому. И обещаю прекратить попытки дать вторую жизнь искусству Чацкого, если оно не приживется. Но также обещаю сохранить все то, за что любили его книги, в случае принятия. Сохранить - и вывести в абсолют.

- Достаточно, красавцы мои.

Валерьян плюхается на диван со стаканом молока.

Кварц, вытирая лоб, слетает с места и убегает за кулисы.

А я молчу. Все еще молчу. Потому что был у меня шанс возразить.

Смешно. Думал, что не просру. 

- Рассчитывал на подольше, но вы бойню устроили. Расходимся, господа и дамы, интервью окончено, ага! Нет, никаких вопросов после, вы и так ими запуляли! Дорогу до гардероба найдете или вас проводить? Филологи, мать их, пятикопеечные...

Веет холодом, Виталик мягко и бесшумно подсаживается ко мне. Спрашивает, нормально ли я себя чувствую, предлагает воды купить. Хвалит, что держался я достойно. И отмечает, что не зря он пришел в качестве моей моральной поддержки и подушки безопасности.

- Все как ты хотел, Вень, - касается мочки уха его удовлетворенный шепот. - Я не дам творчеству Коли умереть вместе с ним.