Над городом собиралась гроза, ворчала, грохотала, заражая воздух саднящей тревогой, но Юджин и без того ощущала себя в эпицентре бури. Память ловко жонглировала воспоминаниями, наносила один удар точнее другого и не знала пощады. Прорезиненные подошвы отбивали глухой ритм об укрытый влажной листвой асфальт, а Юджин мерещилось, будто бежит она снова сквозь дождь и, не разбирая дороги, утопает босыми ногами в холодной воде, обагренной кровью...

Неудивительно, что вечерняя пробежка — некогда привычный ритуал — сегодня давалась с трудом. К тому же сказывались долгий перерыв и накопившаяся усталость: тело противилось внезапным нагрузкам, легкие жгло, а раненая нога вновь начала ныть, напоминая о недавнем кошмаре.

Пришлось признать поражение и, осилив лишь половину намеченного маршрута, притормозить возле входа в парк. Освещенный вереницей фонарей и частыми вспышками молний, тот дрожал на ветру, перекатывался ржаво-черными волнами и по-звериному скалился, ревностно отгоняя чужаков.

Впрочем, Юджин и не рискнула бы бежать через парк — слишком хорошо знала, каких монстров может скрывать темнота.

И снова память сыграла злую шутку: сердце дрогнуло, тело напряглось, да пальцы машинально стиснули рифленую рукоять карманного шокера.

Юджин со свистом втянула в легкие воздух, уперлась свободной ладонью в колено и, оглядевшись, попыталась выровнять дыхание.

По ту сторону пышного, еще не облетевшего парка без труда можно было различить главное здание усадьбы Колдер-Холл. Монументальное, массивное, белоснежное, оно, словно горная вершина, доминировало над городом и сияло в лучах прожекторов, рассекавших вечерний мрак. В то время как центральная площадь, рядом с которой остановилась Юджин, библиотека да старая Ратуша, знакомые с детства, в неверном свете приближавшейся грозы вдруг показались смазанными и чужими, точно сошли со старых фотографий, щедро присыпанных пылью. И даже недавно отреставрированное здание мэрии, глянцевое и нарядное, терялось на общем фоне, устало признавая, что своё уже отжило.

Небольшой приземистый особняк, будто поспешно сложенный из серебристо-серого камня и украшенный безликими фресками — мэрия представляла собой почти точную копию семейного гнезда Грей Вашингтонов, что находилось тут же, но было надежно сокрыто в глубине яблоневого сада. И вот уже шесть лет — со дня смерти Митчелла Грей Вашингтона, деда Юджин — как его осиротевший дом, некогда живой и по-своему счастливый, замер в скорбном безмолвии, и только Темперанс переступала его порог, уверенная, что дома нуждаются в заботе не меньше людей.

Возможно, поэтому усадьба, красивая, но такая мрачная и нелюдимая, похожая прежде на безразмерный стылый склеп, десять лет назад с неожиданной покорностью признала именно в Темперанс свою настоящую хозяйку. И пока Первая Леди, угнетенная исполинскими размерами комнат и высокими потолками парадного крыла, неизменно страдала от реальных и мнимых сквозняков, куталась в шали и, озябшая, грелась у камина, экономка чувствовала себя как рыба в воде, без боя оккупировала малый банкетный зал да переделанный в спальню карточный салон и приручала усадьбу, точно одичавшего пса, соскучившегося по человеческой ласке.

Однако даже тепла Темперанс было недостаточно, чтобы отогреть усадьбу полностью. Да и как отогреть дом, если в нем нашла надежный приют сама Смерть? И три спальни, чьи хозяева превратились в прах, все еще стояли нетронутыми, законсервированными в музейной ценности и сохранности, будто ждали возвращения тех, кто никогда не вернется.

«Четыре», — поправила себя Юджин. Она забыла посчитать спальню мачехи. Впрочем, Летиция вечно курсировала между той комнатой, которую делила с третьим мужем, и той, в которой скончался второй.

Итого четыре покойника за одиннадцать лет: Эдвард Колдер (хозяин усадьбы), Эйден, Эслинн и, наконец, Первая Леди.

Четыре смерти, провозглашенные сентябрем.

Юджин выпрямилась, убрала палец с предохранителя шокера и, аккуратно ступая, подошла к исполинскому валуну, установленному в начале дубовой аллеи, что вела через парк к усадьбе.

Памятник Отцам-Основателям завода, еще один символ поклонения мертвым.

Неполированный гранитный скол высотой в полтора человеческих роста, он важно поблескивал в полутьме и оказался щедро усыпан еловыми ветками вперемешку с цветами — похоже, лишившись Первой Леди, Саммервуд решил не терять времени даром и вновь обратился за покровительством к тем, кому когда-то слепо и беззаветно вверял свою судьбу.

Позабыл, видать, бедолажка, что в «Смутные времена» именно Отцы-Основатели едва не разрушили его собственными руками. (1)

Искусно вырезанный барельеф, конечно же, изображал Эдварда Колдера и четверых его соратников — тех, кто тридцать пять лет назад построили завод и подарили городу новую жизнь. Был среди них и дед Юджин (бывший мэр сначала Гринвилля, затем — Саммервуда), точь-в-точь, каким ей запомнился: красивое благородное лицо со строгими, но смягченными старостью чертами; окладистая борода, широкие брови вразлет.

«С такой внешностью, — любила повторять бабушка Этель Элизабет, посматривая на мужа и лукаво улыбаясь, — прямая дорога в политику. Или Голливуд — Первых переселенцев играть».

Сама миссис Грей Вашингтон была француженкой до самых кончиков ногтей, хотя кровей в ней было намешано едва ли не больше, чем во всех жителях Саммервуда вместе взятых. Именно от нее Юджин унаследовала высокие скулы, карие, чуть раскосые глаза и ямочку на подбородке, но главное — тягу к путешествиям и любовь к книгам.

Рядом со старым мэром был изображен и его лучший друг Питер Тейг, дед Кигена. Еще одно лицо, которое так и просилось на агитационные плакаты: сухое, жилистое, с выдубленной ветром кожей и умными, глубоко посаженными глазами.

Единственный живой среди мертвых. Если его можно назвать живым. Несчастный случай, а следом тяжелая болезнь сокрушали и тело, и разум, оставив от некогда сильного неутомимого фермера лишь дряблую безвольную оболочку, в которой, будто в склепе, томилась замурованная душа.

Юджин содрогнулась, и, вторя ей, гулкий раскат грома прокатился над Саммервудом, заставляя разбухшее небо пойти рябью. А следом, взорвав город ревом мотора и громкими разнузданными аккордами, мимо парка пронесся пижонский «Макларен» Колина, бесстыже возвещая о начале очередного «золотого» вечера, который непременно перетечет в разгульную ночь.

Любимые мальчики Первой Леди, редко знавшие в чем-либо отказ при ее жизни, как оказалось, не изменяли себе и после ее смерти. И, едва похоронив ту, кого называли матерью, вернулись к привычным кутежам с поистине головокружительной скоростью. Пожалуй, даже Споки, вечно голодного кокер-спаниеля, прожившего в семье несколько лет, Ноэль и Колин оплакивали дольше.

Юджин покачала головой, проводила машину осуждающим взглядом и направилась к усадьбе, уверенно, по-военному чеканя шаг.

Мерзкие упыри, с ними она еще разберется — пусть веселятся, пока могут.

***

Необъятная гостиная дремала, скованная полумраком и тишиной, и лишь со стороны кухни, множась благодаря хитросплетению коридоров, доносился мелодичный звон посуды.

Юджин замерла, невольно наслаждаясь этими уютными домашними звуками, затем стянула влажные кроссовки и аккуратно поставила в сушильный шкаф, замаскированный под стеновую панель. Даже спустя годы, проведенные вдали, она не забыла о строгом правиле, однажды установленном Темперанс для младшего поколения домочадцев — в грязной обуви не дальше порога — и не рискнула бы его нарушать. Иначе пришлось бы вооружаться тряпкой и полиролем и провести немало времени, начищая паркет.

Обычно трудовая повинность доставалась невнимательному Колину, который вечно то куда-то спешил, то, задумавшись о своем, успевал истоптать половину гостиной, прежде чем наконец разуться. А так как спорить с Темперанс никто бы не рискнул, а Первая Леди принципиально не вмешивалась в решения экономки, избалованного наследного принца не раз можно было наблюдать в роли ворчливой, но старательной Золушки. Остальные же быстро запомнили: правило лучше не нарушать, а нарушив, спешили замести следы.

Темперанс, как и ожидалось, пребывала на своем боевом посту. Присев на край разделочного стола и скрестив в щиколотках стройные длинные ноги, экономка с увлеченным видом начищала столовое серебро. И оно, отражая резными гранями свет замысловатых хрустальных люстр, щедро рассыпало во все стороны радужные блики, играя и перемигиваясь искорками на светлых волосах, собранных в аккуратный французский пучок.

Услышав шаги, Темперанс подняла голову и одарила Юджин испытывающим, но теплым взглядом:

— Ну, и чему ты так шкодливо улыбаешься, ласточка?

— Да так... — Юджин неопределенно повела плечами и прошла в центр безразмерного, но уютного помещения, что было заставлено кадками с комнатными цветами и, как всегда, благоухало специями и пряными травами. Светлая, точно осыпанная золотистой пыльцой, отделанная натуральным деревом и диким камнем, кухня по праву считалась сердцем усадьбы и манила, как манит всякий очаг, обещая тепло и долгожданные минуты покоя.

— Хотела спросить: а то правило насчет грязной обуви еще действует?

— Конечно. Так что, если наследила, ты знаешь, где тряпка.

— Боже, Темпи! — Юджин улыбнулась шире и, поддавшись порыву, послала ей воздушный поцелуй. — Ты даже не представляешь, как мне тебя не хватало. Пожалуй, я готова натирать полы до блеска хоть каждый день.

Темперанс в ответ щелкнула возле своей щеки пальцами, будто отправляя поцелуй обратно, и, склонив голову набок, лукаво поинтересовалась:

— А как же твои планы уехать и греться на солнышке, пока мы тут мерзнем?

— Все еще в силе. — Юджин погрустнела, понимая, что на самом деле ей некуда податься, и, присев за круглый обеденный стол, машинально разгладила льняную салфетку, попавшую под руку. — Имею же я право на маленькую передышку, верно?

— Только, передохнув, слишком уж далеко не уезжай. Я рассчитываю, что, когда стану древней и немощной, ты будешь исправно подавать мне последние стаканы воды.

— Уверена, если ты станешь древней и немощной, незамедлительно попросишь тебя пристрелить, — усмехнулась Юджин. И все же подобные разговоры тревожили не лучшие воспоминания.

— Не сомневайся, непременно попрошу. — Темперанс сняла мягкие тряпочные перчатки и весело подмигнула: — Это и есть мой тайный план, птенчик. Запомни, а лучше запиши на случай, если я впаду в беспамятство. В качестве платы можешь забрать мою коллекцию туфель. Только не красные «Manolo Blahnik» — их должны похоронить вместе со мной.

— Все десять пар?

— Пятнадцать.

Продолжая задорно улыбаться, Темперанс соскользнула на пол, и кухню наполнил перестук ее каблучков, а еще через пару мгновений макушки Юджин коснулся легкий, но по-матерински нежный поцелуй:

— Я скучала по тебе, чертенок. Не спеши уезжать, останься хотя бы до бала.

Юджин не сдержалась и громко хмыкнула в ответ:

— Первая Леди мертва, а город себе не изменяет. Спорю, Осенний бал не отменят, даже если мы все сдохнем и превратимся в зомби.

— Да ты и так похожа на ходячего мертвеца. Не зря Брендан когда-то прозвал тебя Задохликом. — Темперанс покачала головой и несильно ткнула воспитанницу в бок, заставляя повернуться и посмотреть в зеркало, занимавшее часть одной из стен. — Признавайся, куда ты спрятала мою румяную малышку? И что за мешки для мусора на себя напялила? Раньше ты выходила на пробежку при полном параде.

— Раньше я брала пример с тебя — ты даже в саду возишься в таком виде, будто собралась на заседание Конгресса.

— И что изменилось? — Темперанс взялась двумя пальцами за ворот мышино-серой ветровки и, сощурившись, покачала головой: — Решила, что я недостаточно хороший пример?

Юджин развела руками, не зная, как объяснить. Лучшего примера, чем Темперанс — всегда элегантная, ухоженная и лощеная — было бы сложно представить. Даже сейчас, в простом черном платье и с едва заметным макияжем, эта красивая, излучавшая свет женщина легко давала сто очков вперед своей молодой, но бледной и уставшей подопечной. Вот только с некоторых пор Юджин с куда бо́льшим рвением взяла бы пример с какой-нибудь вылинявшей моли, на которую ни один мужчина не обратит внимания.

Нет, она не опускала руки, не сдавалась — даже в самые темные времена. Однако жизнь внесла свои коррективы: Юджин почти не пользовалась косметикой, собирала пышные от природы волосы в скромные хвосты и отдавала предпочтение неприметной темной одежде, помогавшей слиться с толпой и ничем не выделяться. А ее стильные необычные наряды, предмет зависти многих девушек Саммервуда, носила теперь Дестини, которая прежде — в свою бытность пышечкой — не сумела бы в них втиснуться.

Да, всё изменилось. И все изменились.

В прошлом, до изнасилования, Юджин мечтала связать свою жизнь с миром моды. Она с детства не расставалась с иголкой, выкройками и портновским мелком. Сначала — шила наряды для кукол, позже — перешивала на себя бабушкины и мамины платья. Красивые набивные ткани, старинные кружева, пуговицы и заклепки — потеряв хозяек, они не должны были пылиться в чулане, и Юджин казалось важным подарить им новую жизнь.

И если существовала на свете магия, то в том, солнце заглядывало в пыльное окно чердака, как нагревалась под ладонью гладкая деревянная ручка, как золотились узоры на черном корпусе старенькой швейной машинки, как звучала она, весело и бодро, как натягивалась нитка, разматывалась катушка и из-под узенькой лапки ложилась на ткань тонкая ровная строчка.

А еще Юджин взахлеб изучала историю моды, копалась на барахолках и «E-bay» в поисках винтажной одежды и необычных аксессуаров, а ее вступительное эссе «Ноль мусора: экология и мода» без труда открыло ей двери колледжа.

В то время ее гардеробная, должно быть, без труда вместила бы в себя комнату Деррена, теперь же вся ее жизнь умещалась в один-единственный маленький чемодан, и все эти аккуратненькие, добротные, но безликие вещи делали безликой и ее саму.

Юджин давно не листала модных журналов, не составляла коллажей из понравившихся картинок, да и собственные наброски, сделанные неумело, но с вдохновением, остались в памяти лишь мутным серым пятном. Былые увлечения потеряли свою притягательность, юношеские мечты растворились, не выдержав ударов судьбы, и только книги и музыка по-прежнему находили отклик в ее душе, выхолощенной сквозняками.

— Хм, судя по тем монашеским тряпкам, что я вытащила из твоего чемодана, ты решила слиться с местностью, — Темперанс в очередной раз удивила своей проницательностью, и Юджин не оставалось ничего иного, как подтвердить.

— Вот видишь, у меня тоже есть тайный план.

Наигранная улыбка замаскировала горечь, но вряд ли бы смогла кого-нибудь провести.

— Я понимаю, птенчик, твою неохоту после всего, что было, привлекать к себе внимание. Но это личико и эта фигурка заслуживают лучшего — ты заслуживаешь лучшего. Так что не задвигай себя на дальнюю полку, Юджин, не для того нам жизнь дана, чтобы от нее прятаться. И, кстати, я отнесла в твою новую спальню целую охапку шикарных нарядов, что ты таскала прежде. Они все равно не подошли Дестини.

— О, а она, оказывается, разборчивая.

— Просто у нее грудь побольше, чем у тебя.

Юджин закатила глаза, и не думая расстраиваться на сей счет, но про себя решила, что обязательно поговорит с младшей сестрой, а лучше — выкинет из ее гардероба все откровенные, провокационные вещи. Не дай бог, с этой маленькой дурехой что-нибудь приключится.

Пальцы вновь потянулись к салфетке и на этот раз непроизвольно смяли.

— Темпи, а Дестини дома?

— Ушла с ночевкой к Эмили Скотт. Они собирались подписывать благодарственные карточки в ответ на цветы, что прислали на похороны Первой Леди.

— Какое «веселенькое» занятьице!

— И не говори. После похорон Эслинн этим пришлось заниматься нам с Бренданом, и, если бы не бутылка мадеры, я бы дезертировала. Ну, вообще-то, три бутылки.

— Да уж. Кстати, дядя Брендан сказал, что Летиция умерла от передозировки, а в газетах только про аварию пишут, да и то без подробностей.

— Чем меньше город знает, тем лучше, — отрезала Темперанс и вновь взялась за чистку серебра. — Все заслуживают того, чтобы покоиться с миром, без лишних пересудов. Первой Леди достаточно в этой жизни пришлось натерпеться, пусть хоть на том свете отдохнет.

— Тебе ее жалко, да, Темпи?

Экономка уклончиво пожала плечами и отвернулась, чтобы включить воду.

Юджин знала: отношения ее мачехи и Темперанс с давних пор напоминали холодную войну. Что, впрочем, не мешало им уживаться под одной крышей: они столь мастерски игнорировали друг друга, что за последние десять лет, должно быть, не обменялись и сотней слов. И все-таки не реже холода между двумя женщинами, волею судьбы вынужденными делить общий кров, чувствовалось молчаливое согласие.

— Наша королева никогда бы не простила мне ни Эслинн, ни Ноэля. Но я и без ее прощения обойдусь.

— Первой Леди больше нет, Юджин, но это не значит, что вам с Ноэлем и Колином позволено грызться. Потому что я-то еще здесь, — строго предупредила Темперанс. — Все вы дел натворили, один другого не лучше.

Юджин прикусила язык и поспешила опустить взгляд, опасаясь, что он выдаст ее истинные намерения. Если на то пошло, не она объявила войну, и не ей поднимать белый флаг, а значит, наглые крысеныши свое еще получат.

— Летиция любила этих подлиз, а им, как оказалось, на нее плевать. — Раненая нога вновь напомнила о себе, усугубляя и без того испортившееся настроение, но усидеть на месте оказалось непросто. Юджин поднялась и осторожно прошлась по кухне. — Это же надо, похоронить не успели, а уже умотали куда-то с музыкой и ветерком. Странный способ о ком-то скорбеть.

— Это я уговорила мальчишек проветриться, — мягко вступилась Темперанс. — У нас сегодня вышел долгий разговор, и, кажется, у них в самом цвету стадия отрицания: ведут себя так, словно Первая Леди в любой момент вернется домой, пожурит за шалости и поцелует в лоб. Они толком так и не осознали, что произошло, и им еще предстоит оплакивать ее по-настоящему. А сейчас пусть лучше пьют текилу с тела какой-нибудь красотки, чем строят планы по выдворению Деррена из Саммервуда.

— Вот уродцы! И чего им Деррен покоя не дает?

— Колин винит его в самоубийстве сестры, — спокойно напомнила Темперанс. — К тому же город не забыл, как ты при всех назвала Деррена лягушонком, а ваши отношения — досадной ошибкой.

— И кто меня осудит? — вспылила Юджин, но не произвела на Темперанс ни малейшего впечатления.

— Просто ничему не удивляйся. Разговоры на ваш счет никогда не стихали, и сейчас весь город с особым упоением перемывает вам кости.

— Кто бы сомневался, — с горькой ехидцей хмыкнула Юджин и, повинуясь едва заметному, но весомому жесту Темперанс, вымыла руки и принялась раскладывать приборы, помогая накрывать стол к ужину. — В этой дыре людям, кроме как сплетнями, заняться-то нечем, и мне как дочери мэра вечно доставалось почем зря.

— Тебе еще повезло: родители тебя выгораживали. Но городу позарез нужен был козел отпущения, вот все шишки и посыпались на твоего кареглазого британца.

— Он не мой, а Летиция мне — не родитель.

— Как знаешь. Только, справедливости ради, ты единственная из детей, с кем Первая Леди так и не нашла общий язык. Но она старалась, этого ты отрицать не можешь.

— Зря старалась, — буркнула Юджин, и серебряные ножи в ее руках громко застучали друг о друга. — Тоже мне принцесса из детской сказки. Не успела очередного мужа похоронить, а уже собралась за моего отца, краля!

— Она носила траур по Эдварду целый год.

— Ну носила и носила. Это не мешало ей принимать ухаживания моего отца. И он тоже хорош! Быстро утешился: тело мамы еще остыть не успело, а он уже у этой черной вдовы под каблуком оказался.

— Любишь ты всех вокруг осуждать, да, Юджин? — подловила ее Темперанс и, водрузив на плиту пузатый чайник, велела: — Не уподобляйся-ка местным кумушкам, лучше займись своей жизнью и не отказывай другим в праве распоряжаться их собственными.

— Это моя жизнь!

***

Прохладный летний вечер вспыхнул ярко-красным отблеском заката и тут же померк, разлившись над городом лиловыми сумерками. И вместе с жидкими тенями, медленно ползущими по стенам гостиной, звенящее безмолвие заволокло и без того непривычно тихий особняк Грей Вашингтонов.

Юджин сидела на подоконнике, спрятавшись за тяжелой гардиной. Левой рукой утирала беззвучные слезы, правой — водила по атласной обложке старой, изрядно потрепанной книги. Одной из тех, что принято передавать из поколения в поколение.

Конечно, «Джейн Эйр» — что еще могла читать тринадцатилетняя девочка, отец которой пригрозил, что сошлет ее в школу-интернат за якобы неподобающее поведение?

Что именно он вкладывал в слово «неподобающее», Юджин не знала. Она всего лишь выразила свое «фи» по поводу неуместно пышного благотворительного бала, который Летиция МакКвин давала накануне в усадьбе, окна которой все еще оставались украшены черными лентами в знак траура по усопшему хозяину.

Сама Первая Леди, решив, вероятно, взять пример с Великолепной Изабель Эмберсон, не постеснялась дополнить вдовий наряд белыми кружевами, что дало Юджин еще один повод фыркать и закатывать глаза. (2) Традиции традициями (а их в Саммервуде чтили свято), но со дня смерти Эдварда Колдера прошел почти год, так что, по мнению Юджин, его вдова изрядно перегибала палку.

И все бы ничего, но весь вечер хозяйка бала, грациозная, изящная, точно лебедь, протанцевала ни с кем иным, как с отцом девочки, который о своем трауре, кажется, и вовсе не вспоминал.

Отогнав досадные воспоминания, Юджин кулачком вытерла мокрый нос и, прижавшись щекой к холодному стеклу, попыталась рассмотреть сквозь деревья приютившийся в саду Грей Вашингтонов маленький «чайный домик» Темперанс. Но тот, как и в предыдущий вечер, тонул в полутьме, и только на втором этаже, в комнате Чейза, неярко горел свет, приглушенный завесой из плюща, хмеля и дикого винограда.

Девочка обреченно вздохнула, вынужденная смириться, что поддержки и утешения сегодня ждать неоткуда, и уже собралась покинуть свое укрытие, когда входная дверь с шумом отворилась, и гостиную наполнили громкие мужские голоса.

— Ладно, увлекся, влюбился, это я могу понять, Алистер. Но жениться вот так?!.. Куда ты спешишь? Летиция еще даже траур по Эдварду не сняла, а ты хочешь на нее свадебное платье напялить.

— Я уже все решил!

Едва ли осознавая, о чем речь, Юджин выглянула из-за гардины и увидела отца и его лучшего друга, пересекающих сумеречную гостиную. Судя по повышенным тонам и взмыленному виду обоих, спор их был в самом разгаре.

— Алистер, услышь меня! — Мистер МакКвин нагнал друга и, взяв за плечо, не без усилий развернул к себе. — Прошло все лишь три месяца со смерти Дафны, не пори горячку! Знаешь, как говорят? Женился на скорую руку да на долгую муку.

— И что, Брендан? По-твоему, я должен траур по Дафне вечно носить?

— Признаться, именно этого я и опасался. Ты же ее до одури любил.

— Что было, то прошло! — отрезал отец и попытался обойти друга, но тот удержал его за рукав и, сбавив обороты, с вкрадчивым участием произнес:

— Не знаю, что там у вас с Дафной разладилось, но траур придумали не просто так, а чтобы проститься с человеком и отпустить. Это не происходит в один момент, особенно если были нерешенные проблемы. Ты спешишь перевернуть страницу, вот и будешь потом пыхтеть до конца своих дней. Потому что вовремя не прожил эту историю до конца, так и законсервировал в себе обиды и злость.

— Ты даже не представляешь, что я законсервировал! — выпалил отец и, вырвав руку, отошел к нетопленому камину.

— Вот видишь, прошлое разрушает тебя изнутри. Ты должен дать себе время, чтобы остыть.

Отец недобро усмехнулся, и Юджин, никогда не знавшая его таким, нервно сглотнула и отодвинулась вглубь оконного проема, опасаясь ненароком выдать свое присутствие. Теперь, когда пазл сложился, перспектива оказаться в интернате уже не казалась пустой угрозой. Ясно, откуда ветер дует.

— Брендан, я смотрю, несостоявшаяся карьера пастора тебе прям покоя не дает.

— Я был бы отличным пастором. Нестандартным, но классным, — ответил мистер МакКвин, и привычно самодовольные нотки в его голосе немного успокоили ошарашенную девочку. — Поверь, уж получше, чем папаша Летиции. Тот днем проповеди читал, а по вечерам дочерей поколачивал почем зря. Летиции и восьми не исполнилось, когда она его стараниями в больницу попала, и ничего ему не было. Лицемерный ублюдок! И туда же, людей жизни учить...

До Юджин донесся приглушенный вздох, оборвавший речь на полуслове, и следом — звук отодвигаемой мебели. Видимо, мистер МакКвин занял свое любимое кресло напротив камина, а это давало надежду, что он не собирался сдаваться без боя.

Воспользовавшись паузой, Юджин наклонилась вперед и бросила осторожный взгляд в узкий зазор меж накрахмаленных полотнищ, но с неудобного ракурса увидела лишь отца. Тот стоял неподалеку, у книжного шкафа, и с насупленным видом ерошил темные волнистые волосы, при других обстоятельствах делавшие его, как утверждали досужие языки, точь-в-точь романтическим героем викторианской эпохи.

Унаследовавший лучшие черты своих родителей, стройный, высокий, с карими выразительными глазами и горделивой осанкой, когда-то он считался первым красавцем в городе и, едва овдовев, в мгновение ока вернул себе прежний статус. И мало кто замечал, что спина его уже не такая прямая, как прежде, плечи ссутулились, а в волосах поблескивали первые серебряные пряди.

Но что такое седина для того, кто жив? Пока другие гниют в земле.

— Я всего лишь попросил тебя быть моим шафером, это так трудно? — оставив наконец растрепанную прическу в покое, спросил отец и бросил на друга обиженный взгляд.

— Да.

Щелчок — и стеклянная дверца книжного шкафа зарябила отражением: мистер МакКвин, всегда чувствовавший себя в особняке Грей Вашингтонов как дома, включил стоявший у кресла торшер, и гостиную залил мягкий свет с нотками терракота.

— Начнем с того, что ты должен был просить у меня руки Летиции, а не ставить перед фактом. Ой, не смотри так! Ты прекрасно знаешь, она не только моя невестка, но и кузина. Да, сводная, и общей крови в нас нет, но фамилия одна, а для меня это что-то да значит. И, чего уж там, на самом деле я не против с тобой породниться: воскресные пикники и совместные рождественские каникулы, прямо как в детстве — разве от такого откажешься? Но ты даже не представляешь, сколько Летиции в жизни пришлось хлебнуть, за последние месяцы в том числе. И поверь, меньше всего на свете ей сейчас нужен еще один муж.

— Она другого мнения. Вопрос решен: мы поженимся в конце лета.

Чтобы подавить вскрик, Юджин зажала ладонью рот и в отчаянии закрыла глаза, не желая верить.

Еще три месяца назад она стояла у глубокой могилы и, прощаясь с матерью, бросала на крышку гроба весенние цветы, мокрые от слез. И, черт возьми, предположить не могла, что осень отец встретит в роли новобрачного.

— Алистер... — начал мистер МакКвин с подозрением, но девочка не расслышала и половины слов. До боли царапая ладони и кусая губы, она думала лишь о том, как бы не взвыть в голос, оплакивая маму, которая не заслуживала, чтобы ее так быстро забывали.

— А ну-ка, объясни мне, дружище, к чему такая спешка? Тебя отец науськал, что ли? Да включи наконец голову, оглянись, посмотри, что в городе творится.

— Если ты о грядущих выборах, то все я понимаю. И Летиция тоже, — спокойно ответил отец и наверняка оправил пиджак: он часто так делал, если был в чем-то уверен. — Одно с другим не связано.

— Или одно другому не мешает?

— Да чего ты привязался? Думаешь, мы с Летицией — дети неразумные и без чужих советов, как нам быть, разобраться не можем?

Мистер МакКвин невесело рассмеялся:

— О, поверь, насчет Летиции я не сомневаюсь: она жизнью битая, быстро сообразила, что к чему. Это ты у нас наивная душа.

— Тоже мне, умник нашелся! — огрызнулся отец. — Не тебе мне советы давать: от тебя невеста сбежала накануне свадьбы, а уж про Темперанс я вообще молчу. Вот и опять ты ее проворонил — увели прямо из-под носа.

— Никто ее не уводил, она сама... ускакала, — не очень убедительно возразил мистер МакКвин. И, справившись с собой, уже веселее добавил: — А насчет Шивон, так она была права: с душевным раздраем надо к психоаналитику идти, а не к алтарю. Ты бы прислушался.

— Не нужен мне психоаналитик, — отмахнулся отец и продолжил твердым, но в то же время нежным голосом: — Мне нужна Летиция. Только с ней я чувствую себя живым.

— Чувствуй, кто ж тебе мешает? Но со свадьбой вам торопиться ни к чему — девчонок пожалей, они только что потеряли мать. Вспомни, каково тебе было, когда твой отец, овдовев, быстренько женился во второй раз. А ведь ты-то — взрослый детина, своя семья давно, мог бы и проглотить.

— Ну ты сравнил, — недовольно буркнул отец, — принцессу с жабой.

И вновь голос его смягчился:

— Летиция — рассвет после долгой ночи, рядом с ней даже дышится по-другому. Она не от мира сего, хрупкая, ранимая, будто замершая птичка, но, когда она улыбается, я чувствую, что живу ради ее улыбки. Так что оставь свои проповеди при себе. Ни моих чувств, ни моих решений они не изменят! Лучше пойди и вызволи Темперанс из лап этого спасателя, или кого она там себе нашла? Она, между прочим, кухарку на днях наняла и в кои-то веки собралась в отпуск, чуешь, чем пахнет?

— Тем, что она, наконец, стала ценить свое время и больше не бегает за тобой с ложечкой, как за ребенком? — попытался отшутиться мистер МакКвин, но кажется, ему было не до смеха. — Не буду я ее ниоткуда вызволять: если она счастлива, мне остается за нее только порадоваться.

— Вот поэтому у вас никогда ничего и не выйдет. Ты ждешь, что однажды она проснется и вспомнит, что ты ее истинная любовь, а она, как Спящая красавица, все не просыпается.

И вновь мистер МакКвин рассмеялся, принужденно, словно боролся с кашлем:

— Ты б уж определился, Алистер, а то у тебя семь пятниц на неделе. Так мне держаться от нее подальше или все-таки спасать?

— Лучше держись подальше от меня!

Вскоре голоса удалились, где-то в глубине дома хлопнула дверь, и Юджин, резко отдернув гардину, обвела гостиную неясным, затуманенным от слез взглядом.

А на книжной обложке, как и на изнывающем от боли сердце, темнели глубокие полумесяцы-шрамы, забыть о которых было не суждено.

***

Никто из обитателей усадьбы так и не соизволил появиться к ужину. Поэтому, пока Темперанс заправляла салат хлопковым маслом, Юджин сидела у окна, за которым свирепствовала непогода, и, задумавшись, куталась в безразмерный свитер, который ее мать, сроду не державшая в руках спицы, связала однажды в подарок Темперанс. И это была поистине самая уродливая вещь на свете: несуразно широкая, скособоченная, с неровными петлями и рукавами разной длины, но такая уютная, родная и так сладко пахнущая шерстью и цветочными духами.

Маленькая Юджин обожала страхолюдный свитер, как другие дети обожают плюшевых зайцев и медвежат. Наряжалась в него при всяком удобном случае, подвязывала разноцветными лентами и, забравшись с чашкой горячего шоколада на колени матери, прислушивалась к малопонятным взрослым разговорам, которые неизменно велись на кухне фамильного особняка, пока Темперанс колдовала у плиты. Что-то весело булькало в кастрюльках, покрывалась аппетитной корочкой пышная выпечка, спрятанная за прозрачной дверцей духовки, да весело звенели жестяными крышками круглые коробки с печеньем и квадратные — с травяными сборами, чаем и сушеными ягодами. И разомлевшая девочка, убаюканная звуками и запахами, зарывалась в почти незнакомые объятия матери в надежде продлить дорогие, но, увы, редкие минуты вместе.

— ...шляются где-то, а потом удивляются, что я перестала готовить. — Возмущенный голос Темперанс заставил Юджин вынырнуть из воспоминаний и в недоумении посмотреть на экономку, нетерпеливо постукивавшую пальцами по дверце холодильника, будто ожидала кого-то особенного. — Надо срочно завести себе нового мужика, чтобы было кого кормить.

— Нового? Ты мне еще про старого толком не рассказала. Он-то куда подевался?

— Сидит на скамейке штрафников, зараза, — фыркнула Темперанс и, взглянув на часы, с непреклонным видом убрала со стола лишние тарелки.

— И чем бедолага провинился? Заказал дешевую китайскую еду на дом и оскорбил тебя в лучших чувствах? — пошутила Юджин, но Темперанс наградила ее таким взглядом, что стало ясно — попытка не удалась. — Не переживай, Темпи, зато мой отец без тебя и дня прожить не может и никогда не опаздывает к ужину. Кстати, а его-то где носит?

— Променял меня на бутылку виски.

— Вот это уже тревожно. Может, не зря дядя Брендан беспокоится, что отец сопьется с горя?

— Во-первых, — снова фыркнула Темперанс и, взмахнув кухонным полотенцем, указала на стол: — не болтай, а садись и ешь. Во-вторых, хотя бы ты не называй его при мне дядей, а то я начинаю чувствовать себя Матушкой-Гусыней. В-третьих, вы двое, хватит баламутить воду! Ничего с твоим отцом не станется, я присмотрю. И, в-четвертых, Брендан беспокоится всякий раз, когда кто-то, помимо его блистательной персоны, оказывается в центре моего внимания. Пфф!..

— Это потому что он всю жизнь к тебе неровно дышит. — Примирительно улыбнулась Юджин, но, вопреки ожиданиям, Темперанс не разделила ее настроя и, нахмурившись, с непривычной сухостью отчеканила:

— Это его проблемы. Может хоть задохнуться.

Юджин вскинула брови, но задавать вопросов не решилась — знала, Темперанс все равно отшутится, назовет свои запутанные отношения с МакКвином не иначе как «дружбой с препятствиями» и, как всегда, умолчит, что эта дружба едва не довела их до алтаря.

— М-да, смотрю, не у меня одной на душе муторно. — Юджин села за стол и, не рискуя испытывать терпение экономки, подвинула к себе тарелку с домашним сыром, покрытым замысловатой медовой вязью. — Надеюсь, хотя бы отец успокоится: смекнет наконец, что зря женился на этой паучихе, и перестанет расклеиваться, как старый сапог. Да ну ее...

Конечно, Юджин понимала, что в глазах семьи и города, вознесших Первую Леди на пьедестал, выглядит не иначе как эгоистичной упрямой девчонкой, так и не смирившейся со скоропалительной женитьбой отца. И никто, даже здравомыслящая, внимательная Темперанс, не догадывался, какая на самом деле кошка пробежала между падчерицей и мачехой. Точнее, черный кот.

— И чего отец так убивается? Радовался бы лучше: может быть, со следующей женой ему больше повезет.

— Не факт, — Темперанс вернулась к своей обычной мягкой манере и, встав позади Юджин, в одно мгновение заплела ее влажные после душа волосы в свободную косу. — В браке люди не всегда находят то, что ищут. Скорее уж, наоборот. Но запомни, ласточка, редко бывает, что виноват кто-то один — обычно оба хороши. Взять хотя бы вас с Дерреном.

— А ты нас уже и поженить успела? — коротко рассмеялась Юджин, но этот смех, отрывистый и натужный, горечью мазанул по губам.

— Да кто такую язву замуж возьмет? Особенно если будешь вечно кукситься. Но вообще я о другом подумала: вы с Дерреном очень похожи на своих отцов и, если не найдете способ примириться с прошлым, так и останетесь у него в заложниках — не лучшая перспектива.

— Ну спасибо... — разочарованно протянула Юджин. — Отец — тюфяк, не хочу я быть на него похожей.

— А ну-ка притормозите, юная Леди, — тут же осадила ее Темперанс и не сильно, но ощутимо дернула за косу, вынуждая подняться. — Я не могу заставить тебя любить и уважать отца — тут либо «да», либо «нет» — но подбирать слова тебе придется.

— А как его еще называть? — Юджин обернулась и, уверенная в своей правоте, без труда выдержала пронзительный строгий взгляд. — Сначала он был под каблуком у моей мамы, потом — у Летиции, а теперь, вероятно, устроится под твоим, сиротинушка. У него нет ни собственного мнения, ни позиции, как ослик на веревочке: куда хозяйка поведет, туда он и пойдет.

— Ты слишком плохо его знаешь, чтобы судить.

— Вот с этим не поспоришь. Впрочем... какая там у него сейчас стадия?

Темперанс выдохнула и с пораженческой улыбкой развела руками:

— Судя по той картине, что я застала в кабинете, стадия крепкого пьяного сна, которая наутро перетечет в стадию жесткого похмелья.

— Что и требовалось доказать. Сейчас ты скажешь, что каждый справляется с потерями по-своему. — Юджин скривила губы, изображая усмешку, и тут же получила полотенцем пониже спины.

— Да, каждый справляется с потерями по-своему. Когда умерла твоя мать, отец тоже пил, но ты этого не застала, потому что смотрела по кругу «Десятое королевство», пока не начала бредить.

И Юджин пожалела, что завела подобный разговор: неизбывная печаль, будто туман, обернула сердце и сжала в своих удушающих, тесных объятиях.

— Мама была похожа на Вирджинию, правда, Темпи? Мы с ней любили эту историю, особенно Волка.

— А Первая Леди любила виски «White Horse» (отвратное пойло, стоит заметить), так что будем считать, твой отец нашел свой способ попрощаться. Надолго его все равно не хватит, скоро переключится.

— Возможно. Но, если оставить его на диване, завтра наверняка будет жаловаться, что у него болит спина, — предрекла Юджин. Но у Темперанс и сейчас нашелся ответ:

— Вот и отлично. Одну ночь поспит на горошине и, может, поймет, что пора закругляться. А не поймет, так я ему разъясню, что на Летиции свет клином не сошелся.

— Свою голову ты ему не приставишь, так что лучше о себе побеспокойся.

— А со мной-то что не так? — удивилась Темперанс.

— Ну ты же не можешь всю оставшуюся жизнь вздыхать о Гордоне Рамзи.

— Почему не могу? — Темперанс вновь улыбнулась своей красивой сияющей улыбкой и ловко запустила в Юджин полотенцем: — Конечно, могу! Он идеальный мужчина: телезвезда, кулинар, марафонец...

— Грубиян. — Не осталась в долгу Юджин и бросила полотенце обратно.

— Зато у него превосходный британский акцент, как раз в твоем вкусе. А главное — такого мужика в любой момент можно поставить на «паузу». Со всеми бы так...

— Это ты сейчас про свой старо-новый роман? — полюбопытствовала Юджин и не поверила своим глазами: — Ты покраснела, Темперанс! Я никогда в жизни не видела, чтобы ты краснела!

— Отвали!

— Ты такая скрытная! По телефону ничего мне не рассказывала, даже не намекнула. За пять лет единственным мужским именем, которое я от тебя слышала, было «Брендан». Кстати, ты слишком часто о нем говорила.

Юджин рассмеялась внезапной догадке, села на стул и, откинувшись на высокую спинку, продолжила, давясь смешинкой:

— У него, конечно, харизмы хоть отбавляй и голубые глаза — все, как ты любишь. Но он бабник, циник и своими шуточками любого до белого каления доведет. Я знаю, в прошлом вы были помолвлены и даже жили вместе, но повторно ты бы точно не стала с ним связываться — даже если бы в ход пошла целая бочка мадеры. А если бы стала, я бы решила, что этот город, как в «Факультете», захватили пришельцы.

Темперанс в ответ окинула Юджин своим фирменным взглядом с прищуром, затем чуть рассеянно усмехнулась и, протянув руку, звонко щелкнула воспитанницу по лбу:

— М-да, тяжелый случай. Ты прямо как твоя мать: если прямо не скажешь, вы в жизни не догадаетесь. Только она в свое время приводила в пример фильм «Жандарм и инопланетяне». Кстати, Брендан верит в инопланетян и в то, что «истина где-то рядом».

— Скорее уж он верит, что агент Скалли — горячая штучка, — так и не поняв, что Темперанс имела в виду, сравнивая ее с матерью, Юджин вновь рассмеялась, — а все горячие штучки рано или поздно должны оказаться в его постели. Могу поспорить, сколько бы он ни говорил, что с самооценкой у него все в порядке, а потому он не спит с соплюшками, что годятся ему в дочери, все горничные, которых ты принимаешь на работу, проходят дополнительное собеседование в его спальне. Или в спальне Колина. Знаем мы их, они с дядюшкой одним миром мазаны. Ну ладно, Темпи, расскажи, что я пропустила, с кем ты крутила роман? Мне нужна сказка на ночь.

— У меня в запасе только комедия ошибок. — Темперанс наградила Юджин еще одним щелчком, и та, потирая лоб, поспешила отодвинуться подальше.

Темперанс же, присев на соседний стул и склонив голову набок, вкрадчиво поинтересовалась:

— Милая, а ты уверена, что Деррен так уж сильно перед тобой виноват в той истории с Эслинн?

— Куда уж сильнее?

— Знаешь, вас с мамой роднит не только кровь, но и удивительная способность видеть только то, что хочется видеть, и только в том свете, который вас устраивает, при этом в упор не замечать все то, что не вписывается в вашу картину мира. Вот я и думаю, может быть, мальчонка просто не решился сказать тебе о своем романе с Эслинн прямым текстом, а не прямым ты, как всегда, не поняла?

— Нет! — чуть не опрокинув на себя стакан с соком, возмутилась Юджин. — Я спрашивала, и он мне соврал! Ладно... как говорится, было и прошло, я сама не святая. Но сегодня в больнице... — Голос, едва успев выровняться, вдруг треснул, словно тонкая корочка льда под тяжелым ботинком; и колкие мурашки пробежали по рукам, от плеч к пальцам, вновь смявшим несчастную салфетку. — Ты бы только видела, Темпи — стоило мне заговорить об Эслинн, и его чуть не разорвало на тысячу маленьких Дерренов, один другого злее. Он даже не попытался по-нормальному объяснить! Как будто я не заслуживаю объяснений.

— Девочка моя... — Темперанс аккуратно перехватила ее взметнувшуюся над столом руку и участливо сжала. — У них с Эслинн своя история, и один черт знает, что там произошло. Так что не жди, что он станет выворачивать перед тобой душу наизнанку. Ты ведь тоже свою выворачивать не спешишь.

Юджин передернуло — разряд тока прошил ее насквозь при одной только мысли, что Деррен узнает правду о том, что с нею произошло.

Нет, она не чувствовала себя ни грязной, ни заклейменной — черта с два! Ей удалось выбраться из двух передряг живой, а это чего-то да стоит. Но увидеть жалость в тех глазах, что прежде лучились нежностью и любовью... — да лучше умереть!

И плевать, даже если таким же точно взглядом Деррен когда-то смотрел и на Эслинн.

— Патовая ситуация, Темпи. Ничего я ему рассказывать не собираюсь! И ни этого Деррена, ни толпу его маленьких озлобленных копий-миньонов я не знаю и знать не хочу, — нарочито твердо припечатала Юджин, но все-таки невольно сжалась, словно волны ярости, что недавно сотрясали стены больничной палаты, докатились и до усадьбы. И уже тише добавила:

— Чтобы злиться так, как злится на Эслинн он, должны быть веские причины — таким не делятся, уж я-то знаю. Да и что бы Деррен ни говорил, любит он не меня (если действительно любит), а образ из прошлого, от которого ничего не осталось. И я не буду пытаться влезть в шкуру, которая мне давно не по размеру. Так еще прицепился со своим Дарлинг... А для меня это дурацкое прозвище все равно что иголки под ногти.

— Да ладно тебе, милое прозвище. Теперь понятно, чего ты «Битлз» вечно на повторе гоняла. «О, дарлинг, пожалуйста, верь мне...» — промурлыкала Темперанс, и Юджин, сощурившись, предупредила:

— Сейчас я запущу в тебя стаканом.

— Я поймаю. А тебе еще посуду мыть, так что не расслабляйся.

— К черту Деррена... — Юджин протяжно выдохнула и, запрокинув голову, скользнула рассеянным взглядом по высокому куполообразному потолку, расписанному тонкими яблоневыми ветками и нежно-розовыми цветами. — Я должна разобраться с собственной жизнью, построить что-то новое. А он все еще там, в прошлом... с ней. Но Эслинн — не моя ноша. Пусть Деррен разбирается с этим призраком сам.

— На то они и призраки, чтобы в темноте победа оставалась за ними, — о чем-то задумавшись, отвлеченно прошептала Темперанс, и ее всегда теплые пальцы, по-прежнему сжимавшие руку Юджин, внезапно похолодели.

— Я сказала что-то не так?

Темперанс покачала головой, но, так и не ответив, долго еще смотрела куда-то в сторону, погруженная в собственные мысли. И только через несколько минут, наполненных шумом дождя и отзвуками грома, наконец-то встряхнулась и громко цокнула языком:

— Ну и уболтала ты меня, сорока! Что ты хочешь услышать? Что Киген тебе больше подходит, потому что с ним вы всегда хорошо понимали друг друга, а с Дерреном — не отношения, а «испорченный телефон»? А толку? Фигня это все.

— Может, и фигня. Но тогда почему несмотря ни на что я чувствую в Кигене родного человека, а себя рядом с ним — прежней?

— Потому что он для тебя — бабочка в янтаре. Хорошо, когда это всего лишь иллюзия; плохо, когда становится ловушкой.

Юджин прикусила губу и, опустив голову, уткнулась взглядом в тарелку.

Темперанс права, какой смысл переливать теперь из пустого в порожнее? Обе истории подошли к концу, оставалось только смириться. Сама виновата. В том, что бросила Кигена. В том, что тогда, в прошлом, не позволила Деррену объясниться. Теперь же правда не могла ничего исправить, разве что утянуть на дно.

Единственное, что Юджин знала наверняка: не стоит связываться с парнем, в которого влюблена твоя сестра, и тогда, возможно, не придется никому умирать.

— Темпи, думаешь, в жизни бывает только одна настоящая любовь?

— Моя сладкая, если ты знаешь, что такое настоящая любовь — просвети меня. Потому что я до сих пор во всей этой галиматье так и не разобралась.

— И все же?

— Да кто ее знает. Одни говорят, что настоящая любовь — первая; другие, что последняя. Кто-то в нее вовсе не верит, а кто-то каждый раз влюбляется сильнее, чем в предыдущий. Я тебе больше скажу, любить двоих одновременно — не такая уж и редкость.

Юджин задумалась, поскребла ногтем позолоченную кайму, опоясывавшую тарелку, и негромко процитировала:

— «Если вы колеблетесь между мной и другим человеком, не выбирайте меня» — разве не так должно быть?

Темперанс закатила глаза, словно услышала нечто забавное, и ответила со снисходительной улыбкой:

— Любовь не обязана быть такой, как о ней пишут в книгах. Думаю, это единственное, что стоит знать о любви.

— И скольких же мужчин любила ты?

Темперанс заливисто рассмеялась:

— Я тебе что, фокус-группа? Кого любила — все мои.

— Почему я не могу быть такой, как ты?

— Потому что тебе не понравится быть такой, как я.

И что-то в тихом ровном голосе подсказало, что лучше не задавать вопросов, способных разбередить старые раны.

Юджин подалась вперед и, обняв Темперанс, ткнулась носом ей в щеку:

— Я знаю, кого выбираю.

— Вот же лиса! Ладно, будет тебе сказка на ночь: есть у меня мегакалорийный торт и диск «Кейт и Лео», можем вместе полюбоваться Хью Джекманом на белом коне. Но ты не встанешь из-за стола, пока не поешь! А то, смотрю, все от рук отбились.

Юджин согласно кивнула и, сдавшись под натиском экономки, позволила положить на свою тарелку целую гору пестрого овощного салата.

— А я могу переночевать у тебя, как в детстве?

— Если избавилась от привычки брыкаться во сне — только на этом условии.

— Да у тебя не кровать, а полигон. Ты меня даже не заметишь.

— Но не вздумай в нагрузку уговаривать меня посмотреть «Бетховена» по сотому кругу.

Юджин округлила глаза с наигранно невинным видом:

— Как насчет «Марли и я»?

— Это вряд ли. Один раз я над ним уже ревела.

— «Хатико»?

— Садистка! Лучше сразу меня пристрели.

Но, несмотря на дружный взрыв смеха, на душе у Юджин по-прежнему царила смута.

Затишье перед бурей на то ведь и затишье, что не может длиться вечно.

____

(1) «Смутные времена» — период в истории Саммервуда после смерти Эдварда Колдера.