И не хлопали боле хрупкие, точии стекло, крылья, и не размыкались боле челюсти, и не двигались лапы. И не встрепенулись боле от касательства перстей нежных выпуклые очи.

И любовно, точии младая для избранника кухарничает, клала блаженная в плошки, глиной деланны, сиплеве, цветами разны. И любовно ступкой толкала оных, умешива воедино и претворя в пыль. И любовно же пыль драгую клала в трубку грабовую, походившу боле на эбеновую, бо бысть цветом, яко вороново крыло.

И трогала улыбка устне блаженной и смыкались очи, егда дым неослабно восходил. И медле ползла по стене вниз оная, и растворялись в дыме сем мысли и плач детский, точии падает в омут бездонный. И тако добре и покойно делалось в душе, яко не бысть доселе.

И вседушно любила то избранная блаженная: бысть страсть у ней, сколь лет помнила ся.

Обаче бысть у ней страсть, множицею боле оной: не лишь в пыль годны сиплеве и мухи, обаче служили сладостным угождением ей.

И делила лезвием острым, яко игла, сиплеве и мух. И любовно, точии мать за сыном своим, назирала блаженная, яко бьются и жужжат оные. И рвала же хрупкие крылья перстами своими, и на землю кидала, и падали оные, точии цветов лепестки.

Егда кончила обряд же, тако велико чрево оная наполняла сим яством, яко муха личинок откладывала. И бысть опарыши белыми аки кипень, аще кровь их черна и вязка, точии топь. И кровь та бурлила, окрашива чрево: утроба делалась угольной, и ниже текла кровь, и текла оная со звуком гулким.

И чрево блаженной угождалось, обаче не бысть полно того: не иссякалось, аки вина в кладовых, желание вкушать и угождать, лишь множилось.

Егда же не бысть яств у ней боле, нападал на оную страх и трепет, и немела, яко камень. И все боле и боле изнывали уши, бо все боле и боле слышен бысть плач и рыдание чада ее же. И бысть мукой то для нее.

И шла ко иному блаженному, бо не оставит он во зле:

- Загладневаю, не имею покоя и день, и нощь!

- Не уж столь велика страсть твоя, что кончила так быстро?

И сняла с уш своих украшения драгие.

И принял украшения блаженный. И взирал то на жену, то на украшения. И сплелися мысли его воедино, точии паутина златая, и глаголил:

- Ужель думаешь, что полно то?

- Доселе бысть достаточно... У мя нет ничего боле, помилуй!

- Ныне делается дело славное одно. Не милостив больше к нам Владыка, бо разум туманит юноша. Того ради творю изваяние, что восприял о нас. И не хватает боле мзды. Все на идол тратится. Не милостив больше к нам Владыка.

- Не бысть богаче тя николиже, лукавишь ты... Обаче и впрямь славное дело - любовь ко Владыке.

И коснулся блаженный плеште хрупки оной, и вниз персти водил медле, точии паучье.

- Любовь свою надобно свидетельствовать, не разумеешь? На что ты готова во имя Владыки?

- Помилуй мя, на все готова! Нет у мя ничего, все те отдала!

И остановились лапы паучьи на чреве. И чеканит каждое слово свое:

- Отчего же нет? Отворились двери чрева твоего давеча. Сносила ты дитя.

Нема избранная.

- Али не правдивы чувства твои?

И тянет за нить хрупкую, и заматывается кокон златой.

И воздух точии кончился у блаженной, егда молвил то. И ужас объял ее.

- Как возрадуется Владыка, егда поведает о деле твоем! Как возлюбит тя многократно, егда поведает о даре твоем! И я свою часть исполню.

- И буди так.