— Меня зовут Юнги. И я — асексуал.

Возможно, само моё рождение сыграло роль в том, что я стал «не таким».
Моя мама вышла замуж не из-за великих чувств или небывалой страсти, а просто потому что так надо. Потому что возраст. Потому что все замужем. Потому что у всех дети. В итоге же мы остались с ней вдвоём. Поэтому примера любящей семьи и гармоничных отношений у меня не было.

Всё началось в шестом классе начальной школы, когда мои приятели, позабыв обо всех наших любимых способах времяпрепровождения, вдруг всё своё внимание переключили на противоположный пол. Записки на уроках, переглядывания, пошлые шуточки — всё это вызывало у меня явное недоумение. Ребята стали звать девчонок в кино и в ближайшую пиццерию, гуляли большими компаниями по набережной и устраивали вечеринки дома. Таскали меня за собой, но никто не обращал на меня внимания, я был словно тенью и совершенно не понимал, почему мы больше не играем в футбол вечера напролёт как раньше, а идём вместо этого кадрить каких-то там девчонок.

В старшей школе, когда другие парни уже давно перешли на более близкие
отношения с девушками, я наконец понял, что это вовсе не они странные, а я какой-то неправильный.
— Да вы только гляньте на эту фигуру! — шёпотом восхищался сосед по парте, кивая в сторону новенькой. — Наверняка горячая штучка! Надо бы проверить.
— Юнги, — обернулся ко мне приятель, сидящий впереди. — Не хочешь за ней приударить, а?
— Точно! — тут же загорелся мой сосед. — У тебя ж так до сих пор никого и не было, да? Чувак, мы в старшей школе! Нам уже всё можно! Хватит себя держать в никому ненужных рамках. Так уж и быть, пожертвую такую красоту тебе, брат! — похлопал меня по плечу.
— Не нужно таких жертв, — буркнул я, быстрым взглядом окинув девушку.
— Не нравится?
Я кивнул.
— Ну у тебя и завышенные требования, я тебе скажу! Тот ещё привереда! Но даже если и не нравится... Тебя ж никто не заставляет на ней жениться. Так, отношения без обязательств. Всё ж физиологические потребности никто не отменял, — он хихикнул.
— Я пас, забирайте себе, если так надо, — отмахнулся я и уткнулся лбом в сложенные на парте руки.

Я не тупой и прекрасно понимал о каких таких физиологических потребностях они толкуют. Вот только я таких потребностей не ощущал. Совсем. Более того, даже одни лишь мысли о близости с кем-то вызывали у меня отвращение.
— Да ты болен, сходи к врачу.
— Не выдумывай. Это просто социофобия.
— Импотент, что ли?
— Ой, да это всего лишь глупое оправдание твоей затянувшейся девственности.
— Ты просто не понимаешь, от чего отказываешься. Вот попробуешь разок, а потом остановиться не сможешь, — так заявляли мне люди, когда я несмело признавался в своей асексуальности.
А после подобных заявлений желание признаваться в подобном и вовсе отпало. Отчего-то существование геев и лесби ни у кого сомнений не вызывало. Ну да, парень хочет парня, девушка девушку — это конечно неправильно, противоестественно и всё в таком духе, но тем не менее бывает, ничего не поделать. А вот если ты не хочешь никого — это просто бред, враньё и глупые россказни.

Однако в какой-то момент я вдруг засомневался и всерьёз задумался над их словами. Что если они правы, и мне просто нужно попробовать? Когда я сказал об этом друзьям в универе, у них незамедлительно нашлась для меня кандидатура. Девчонка из параллельной группы, которая, по их словам, с самого первого курса глаз с меня не сводила.
Я не пытался красиво ухаживать. Совсем не хотелось. Просто перешёл к делу. Мы переспали прямо в одной из аудиторий. И я даже напоследок кинул ей банальное «я позвоню». Но так и не позвонил. Потому что понял, что друзья, да и все остальные тоже, были не правы. Я не нашёл в этой грязной близости ничего привлекательного. И вовсе не жаждал повторения.
Эти придурки, которых я отчего-то звал друзьями, лишь посмеялись надо мной.
— Может, ты гей? Хочешь со мной перепихнуться? Проверить?
Всё что мне хотелось в этот момент, это врезать по этой усмехающейся роже. Я, собственно, так и сделал.
После этого все как-то вдруг быстро забыли обо мне, отдалились, найдя себе новый круг общения, а я остался одиночкой. И мне, на удивление, было хорошо одному. Гораздо лучше, чем с ними. Никто больше ничего не спрашивал, не ждал ответа. С самим собой оказалось куда комфортнее. И я совершенно не понимал, почему я раньше не сделал выбор в пользу одиночества? К чему были все эти люди?

Закончив универ, я не захотел оставаться в столице. Она казалась грязной, утонувшей в разврате. Особенно ночью, когда мне так нравилось гулять под тёмным небом. И я уехал в небольшой провинциальный городок у моря, устроился менеджером в небольшую компанию и снял дом с маленьким, огороженным невысоким забором двориком.
Там мне было спокойно. Спокойно до определённого момента.

— Хёним! — раздалось звонкое, когда я сидел на ступеньках крыльца и, глядя на облачное небо, попивал уже порядком остывший кофе. — Можно мне зайти во двор? — у калитки торчала лохматая черноволосая голова.
Я растерялся, не зная, как реагировать на подобное предложение. А голова тем временем исчезла, вновь возникнув уже через секунду с синей кепкой, надетой козырьком назад.
— Мой мяч, — парень, протянув руку через забор, указал в сторону, — упал к вам. Вы не заметили? — он отчего-то рассмеялся, а я посмотрел в указанном направлении, где на неухоженном газоне и правда лежал футбольный мяч.
— Так вы разрешите мне его забрать?
— Заходи.
— Отлично! — он ворвался вихрем и буквально через мгновение уже стоял со мной рядом, прижимая мяч к животу.
Красные широкие шорты до колен и белая футболка, впрочем, не сохранившая своей белизны из-за пятен от травы и грязи. Уже порядком поизносившиеся кеды и усеянные ссадинами и царапинами загорелые ноги. Пухлые губы и румянец на щеках. И глаза, в которых словно обитало само лето, такими тёплыми и сияющими они казались.
— Простите меня за мою неловкость, — извинился парень, похлопав ладонью по мячу, и слегка поклонился. — Я живу по соседству, — добродушно улыбнувшись, он обернулся к двухэтажному дому.
— Ясно, — я кивнул и уткнулся в чашку.

Но парень отчего-то уходить не спешил. Он всё также стоял рядом, в упор без какого-либо смущения смотря на меня.
— Что-то ещё? — не выдержал я его взгляда.
— Я вас раньше не видел. Вы недавно переехали?
— Да.
И снова немая сцена.
— Послушай, — начал я раздражённо, но тот меня перебил.
— Вам нравится футбол?
— Я... Я тут кофе пью, — пробормотал растерянно, глянув в пустую чашку.
— Вы уже допили.
— Я не настолько стар, чтобы обращаться ко мне на «вы», — буркнул отчего-то недовольно, хотя раньше был только рад такому обращению, так как оно проводило определённую грань. И меня это всегда устраивало.
— Но я школьник, а вам лет... — он задумался, наклонив голову набок, снова осматривая меня. — Двадцать пять.
— Двадцать четыре.
— Вот видите! Восемь лет разницы! Восемь! Мне мои манеры не позволяют перейти на «ты», — он забавно надул губы.
— А я позволяю.
— Ладно, — на удивление быстро согласился тот. — Хён, так ты сыграешь со мной?

С тех пор мы стали играть каждый вечер. Иногда гоняли мяч по моему небольшому дворику, иногда выходили прямо на асфальт, но чаще играли на пляже у моря. Позже наше времяпрепровождение перестало ограничиваться одним лишь мячом. Мы вместе ходили в магазин за покупками, играли в карты, устроившись на моём нестриженом газоне, читали комиксы в беседке небольшого сквера, готовили ужин в моей маленькой кухне, гуляли под ночным небом по пляжу, где я любовался звёздами, а Чимин без конца сыпал историями из своей жизни и не только. Мини был добродушным и весёлым, а ещё до нереальности простым. Не было в нём ни лицемерия, ни язвительности. Не было высокомерия и желания выставить себя в лучшем свете. Была лишь искренность, которой хотелось упиваться.

С каждым днём этот неусидчивый и милый ребёнок нравился мне всё больше и больше. Мне нравились его улыбка, смех и пухлые щёки. То, как он щурит глаза, когда что-то задумывает. То как он сжимает в объятиях перед уходом, так, будто это наша последняя встреча. Мне нравились его шутки и жалобы на очередной синяк, который он посадил на колене. Нравились его рассказы о школе и об острове, на котором он отдыхал на каникулах. Нравилось, когда он просто говорил, что угодно. И даже когда спрашивал. Его вопросы совсем не вызывали раздражения, как это бывало у меня с другими.
— Хён, а у тебя была в детстве собака?
— Хён, какой фрукт тебе нравится?
— Хён, а ты хорошо учился?
— Хён, ты бывал в Европе?
— Хён, что ты помнишь из математики?
— Хён, какие сны тебе снятся?
Хён, хён, хён, хён...
Я старался не обращать внимания на свои чувства. Старался верить в то, что никак не мог влюбиться в этого ребёнка. Очень старался. А ведь мне всего лишь хотелось взять его за руку и сказать «мой».

— Хён! — на пороге стоял Чимин в обнимку с подушкой. — Я у тебя переночую. Подумал, что у хёна может не найтись для меня подушки, так что взял свою.
— Почему ты вообще пришёл ко мне? — поинтересовался я, пропуская того внутрь.
— Родители уехали в командировку. Ненавижу, когда они уезжают вдвоём. Одному в таком большом доме страшно.
— Пф. Даже грозы нет.
— А что, без грозы не может быть страшно? Хён, ты странный, — фыркнул он и устроился на моей кровати, положив рядом с моей подушкой свою. — Какая-то она у тебя маленькая, — похлопал ладонью по кровати.
— На тебя не рассчитывал.
— Оно и видно. Но тебе повезло, что я такой худенький.
— Худенький? Да у тебя одни щёки килограмм пять небось весят!
— Э-э-эй, — протянул, игриво щурясь. — Хён без ума от моих щёчек, я знаю!
— Очень смешно. Спать ложись, поздно уже.
— А фильм?
— Какой ещё фильм?
— Любой.
— Мини, тебе в школу рано вставать. Не выдумывай. Так что лёг, отвернулся к стенке и утух, ясно?
— Ладно, хорошо. Ложусь спать, — он лёг набок, свернувшись калачиком. — Не ворчи.
— Утром не проспи, — пробубнил я, укрывая того и устраиваясь рядом.

Мы были знакомы уже довольно продолжительное время, но спали вместе впервые. И я вдруг на короткое мгновение испугался, что из-за такой близости не смогу совладать с собой и наврежу этому ребёнку. Вдруг тот друг из универа, которому я врезал тогда, был прав? Что если всё дело в том, что я гей? Однако я быстро успокоился. Быть так близко с Чимином, чувствовать затылком его дыхание и ощущать спиной исходящее от него тепло было волнительно, но мне вовсе не хотелось бездумно бросаться на него, срывая одежду. Стало даже неприятно, что я, пусть и на мгновение, допустил такие мысли, засомневался в себе.

— Хён, — раздалось тихо спустя полчаса куда-то мне в шею, отчего хотелось поёжиться. — Ты спишь?
Я промолчал. Дурацкий ведь вопрос. Ночь на то и ночь, чтобы спать. Не выдавать же себя и своё волнение.
— Спишь, значит? Это хорошо. Просто я хотел сказать... — Чимин заводил легонько под одеялом пальцем по моей спине. — Хён... Кажется я... — он запнулся, а я задержал дыхание в ожидании. — Кажется, я люблю тебя, хён.
Мои губы непроизвольно растянулись в улыбке, но в то же время на меня нахлынуло беспокойство. И что теперь? Что я должен делать после его слов? Разве мы можем быть вместе? Разве это правильно?
— Правда... — продолжал шептать Чимин. — Правда люблю тебя, хён. Знаешь, я всё думал...
— Спи уже, любвеобильный ты мой, — ворчливо отозвался я, прерывая его, беспокоясь о том, что если послушаю ещё немного, то просто взорвусь от противоречий.
— Е-е-если ты не спишь, чего молчишь?! — заикаясь, возмутился тот и завозился, переворачиваясь на другой бок. — Спокойной ночи.

После этой ночи Чимин больше не рвался признаваться, хотя ещё ни раз ночевал у меня. А вот я всё чаще и чаще задумывался о собственных чувствах. Могу ли я ответить ему взаимностью? Правда ли я гоморомантичен? Насколько это неправильно? Должен ли я вообще что-то делать или будет лучше оставить всё так?

Был вечер, когда раздался стук в дверь. С широкой улыбкой на лице, ожидая увидеть Чимина, я распахнул дверь и растерянно замер. На пороге стояла женщина лет сорока.
— Здравствуйте. Мне жаль вас отвлекать от дел, но у меня к вам серьёзный разговор, — начала она вежливо голосом настолько холодным, что у меня мурашки пробежали по спине.
Я не стал выяснять на пороге, что к чему, а просто пропустил её внутрь. Однако быстро об этом пожалел. Не стоило мне вообще тогда открывать дверь.
— Мой разговор будет краток, — отвергла она моё предложение присесть в кресло. — Я хочу, чтобы вы оставил моего сына в покое. Хотя нет, я неправильно выразилась. Я требую. Требую, чтобы вы оставили моего Чимина в покое. Мне совершенно невдомёк, зачем вы это делаете. Он обычный мальчик. А я теперь от каждого встречного и поперечного слышу, что мой сын гей! — её голос сорвался на крик, но она быстро взяла себя в руки. — Мой ребёнок не интересуется парнями, он нормальный. Я, как мать, уверенно это заявляю. К тому же, он только заканчивает среднюю школу. А вы? Вы ведь взрослый человек! Вам не стыдно? Совсем? Зачем вам ребёнок? Поиграться решили? Чимин добрый и скромный мальчик, и если вы... — она запнулась. — Если вы с ним что-то сделали, он даже не признается мне в этом! Будет всё держать в себе и никогда не скажет!

— Успокойтесь, пожалуйста, — пробормотал я, чувствуя, как меня начинает пробирать мелкая дрожь. — Я не сделал ничего плохого. Честно.
— А я и не думала, что вы мне признаетесь. Конечно, — она фыркнула. — За такое ведь и за решётку упрятать могут. Я знаю, что он ни раз ночевал у вас.
— Вы можете не беспокоиться, у меня и в мыслях не было ничего... неприличного. Правда.
— Да Чимин только и твердит «мой хён то, мой хён это». У него практически не было друзей, из-за того, что мы часто переезжали. Он очень наивный, тянется к вам. А вы этим пользуетесь.
— Да не пользуюсь я... Послушайте, — я облизал пересохшие губы и стал нервно перебирать в руках край толстовки. — Я асексуал. Поэтому вам не стоит беспокоиться, — постарался выдавить улыбку.
— И я должна поверить? Я не такая наивная как мой сын, чтоб также легко задурить мне голову.
— Простите, — я отчего-то виновато опустил голову. Я и правда чувствовал себя виноватым, как будто бы совершил как минимум пару смертных грехов.
— Я не знаю, какие у вас на Чимина планы и как далеко вы зашли. Но как мать, я не могу этого допустить, — она направилась к выходу. — Не смейте больше приближаться к моему сыну. Иначе я буду вынуждена обратиться в полицию.

— Хён, — в тот же день заскреблись в окно моей спальни. — Хён, открой.
— Чего тебе?
— Я с ночёвкой! — заявил Чимин радостно, уложив свою подушку на подоконник и уткнувшись в неё подбородком.
— Почему не через дверь?
— Так придётся проходить через коридор и гостиную. Через окно быстрее.
— Иди домой, — я махнул рукой в сторону, стараясь не смотреть на его обиженно надутые губы.
— Ну хё-ё-ён...
— Твои родители дома. Тебе должно быть не страшно.
— Страшно. Мама с папой устроили мне взбучку. Потому, что я сказал, что люблю тебя, — произнёс с неким вызовом и посмотрел на меня выжидающе.
— Мини, ты... заблуждаешься, — скользнув по нему взглядом, снова уставился в тёмное небо. — Ты просто хорошо относишься ко мне. Это не любовь.
— Любовь, — заявил упрямо. — Ты, как и они... Тоже против? Почему мне нельзя любить тебя? Потому что это неправильно? Почему вообще чувства могут быть неправильными? Они просто есть. И я рад. И мне не стыдно.
— Твоя мама беспокоится о тебе. Это нормально. Она боится... Боится, что...
— Что ты зайдёшь слишком далеко? — продолжил за меня. — Но ты не такой человек. Я знаю. Я верю тебе.

После этих слов я ничего не мог с собой поделать. Я пустил его и в спальню, и в сердце. Я больше не пытался сдерживать ту нерастраченную нежность, что копилась годами, я всё отдавал ему. Улыбки, объятия, невесомые поцелуи в уголок губ, и так много лёгких прикосновений по поводу и без.

Всё было чудесно. Слишком чудесно. Пока однажды, вернувшись с работы, я не нашёл в почтовом ящике письмо.
Я открыл завёрнутый для надёжности в старую газету лист, не заходя в дом.

«Хён. Я уезжаю. Я узнал об этом прямо сейчас. Мама сказала, что билеты уже у неё на руках, и медлить нельзя. Даже на то, чтобы собрать вещи, времени в обрез. И попрощаться с тобой никак нельзя.
Хён, как я буду в Штатах? Ведь я так плох в английском... Но я справлюсь, верно? Должен справиться. Я не могу ослушаться родителей и должен ехать. И знаешь, я тут подумал, что они, должно быть, правы. Они ведь взрослые, а мне всего шестнадцать, что я могу знать о жизни? И раз они говорят, что я не прав, значит так и есть. Ведь они не станут желать сыну плохого, верно?
Влюбиться в тебя — было моей ошибкой. Прости.
Хён, я не знаю, смогу ли, захочу ли когда-нибудь вернуться или останусь там навсегда. Поэтому я постараюсь забыть о тебе. И ты забудь. Не жди меня, хён.

Твой Мини».

Слёзы, которые я не проливал годами, внезапно непроизвольно хлынули из глаз, обжигая щёки. Листок в руках дрожал, а я стоял и не мог поверить в реальность происходящего. Мой Мини... оставил меня?

Наконец очнувшись, я сорвался с места, бросившись к соседнему дому. Я впервые стучал в эту дверь, но не от этого сердце билось как бешеное.
— Добрый вечер, — дверь открыла миловидная женщина.
— Чимин, — пробормотал я еле слышно осипшим голосом. — Чимин здесь живёт?
— Нет, я живу тут одна.
— А предыдущие хозяева... Уже уехали, значит? — я обречённо опустил голову.
— Не знаю, — она отчего-то смутилась. — Я живу здесь примерно год. А до меня дом вроде бы пустовал.
— Год? — я растерялся. — Но... Чимин...
— Я не понимаю, о ком вы говорите...
— Парень. Школьник, — я показал в воздухе рукой примерно свой же рост. — С улыбающимися глазами. Он часто здесь рядом в футбол играл. Иногда прямо на дороге, иногда на пляже.

— А-а-а, — протянула она, отчего-то погрустнев. — Вы должно быть о том мальчике, что умер сегодня. Так жаль его. Ужасно жаль. Почему вообще такие молодые умирают? Это так страшно... У него были серьёзные проблемы с сердцем, — пояснила она, глядя в мои испуганные, непонимающие глаза. — Он жил здесь примерно полгода, чуть дальше по улице со своей мамой. Они едва концы с концами сводили. Соседи часто старались помочь им. И деньги уже на операцию почти собрали. Вот только не успели... А мальчишка был неугомонным. И где только столько сил брал со своей-то болезнью? Видимо, очень жить хотел. Слышала, соседи поговаривали, что мальчик был... — она запнулась, — своеобразный, что он был влюблён в мужчину. Это ведь вы?

Но я уже ничего не слушал. На ватных, подгибающихся ногах я вернулся домой и стал собирать вещи. Я должен уехать. Поскорее уехать отсюда. И всё забыть, как просил мой Мини.

Уехать вышло, а вот забыть — никак. Нелюбимая мною столица, в которую я вернулся, только на время позволяла утонуть в своей суете, позабыв обо всём. А ночью холодная подушка снова и снова безжалостно подкидывала воспоминания, заставляя ворочаться с боку на бок и просыпаться в холодном поту.