22 июня

Комнату заливал яркий солнечный свет, нежно лаская лицо Тима, спрятанное в подушке. Даже не открывая глаз, он понимал, что находится не дома. Его воспоминания начинались с момента, когда они с Гришей дошли до его дома, а дальше всё было как в тумане, который медленно рассеивался, но общая картина всё равно оставалась неясной.

Прозрачный тюль, словно парус, надувался у открытого окна, и прохладный воздух манил вернуться в этот мир из состояния полной умиротворённости. Сон пронёсся незаметно, как весь путь от дома Гриши до Алины. Тим приоткрыл один глаз и потянулся за телефоном. На экране был ответ от руководителя: «Ок, выздоравливай».

Да, сегодня выздоровление было бы не лишним.

Он лениво перевернулся на спину, касаясь отпечатавшегося от подушки рисунка на щеке. Мысли путались, словно кто-то перемешивал колоду карт сразу, как он выбирал одну. Голова гудела, как пчелиный рой. Тело казалось чужим, и Тиму потребовалось некоторое время, чтобы начать действовать с ним как одно целое.

С усилием он сел, свесив босые ноги к прохладному полу. И, щурясь, огляделся.

На обыкновенных сероватых обоях, не покрытых никакими рисунками, висели афиши, постеры из подростковых журналов и рисунки на альбомных листах. Напротив кровати — небольшой письменный стол и пара полок. На одной из них в трёхлитровой банке единственным ярким пятном в лучах солнца купались сорванные с клумбы цветы. Значит, вчерашний вечер был взаправду. Чуть поодаль в маленькой вазочке начинал увядать букет с хлопком.

Алина сидела на подоконнике, сдвинув три маленьких цветочных горшка в сторону. Одна нога была поднята, и она положила на колено подбородок; другая нога раскачивалась возле батареи, на которой лежали вряд ли высохшие носки. Её силуэт был едва различим в солнечном засвете, и сигаретный дым отбрасывал длинные, почти прозрачные тени на пол.

— Доброе утро, — повернула она на него голову, не меняя положения тела. — Как состояние, Ромео?

Тим только открыл рот, как голова заболела.

— Я, если честно, плохо помню, как сюда добрался, — потирая виски, ответил он. — Как я вообще оказался у тебя в кровати?

— Я подобрала тебя около подъезда, — ответила она. — Ты спал на скамейке, как потерявшийся котенок. А я говорила, что очень хочу котика домой.

— Я хотя бы вел себя нормально? — уточнил он, поглядывая на цветы.

— Ты кричал, что ты повелитель жуков и просил позволить тебе отправиться в мир кустов, — спокойно ответила она.

— Нет, в это я не поверю, — улыбнулся он, упираясь локтями в колени.

— Это была дань уважения твоим кувыркам на асфальте и филигранному уходу в кусты, — добавила Алина, и Тим вспомнил, почему у него немного ныла спина в районе лопаток.

— Значит, всё было в порядке. Помню только то, как собирал лужи кроссовками.

— Я попросила тебя не шуметь, и ты был тихим, — улыбнулась она, и Тим увидел эту улыбку, ведь облака закрыли солнце. — Даже разулся, носки вот сушиться положил. И правда хороший мальчик.

Тим с трудом поднялся на ноги и подошел к окну. Идти было тяжело: ватные ноги едва переступали по липкому линолеуму. Не успел он подойти к окну, как Алина уже вставила ему сигарету между зубов. Он вздрогнул, когда её холодные пальцы коснулись обветренных губ.

— Суп будешь? — спросила она, взглянув на него из-под ресниц. Тим кивнул. — Тогда кури и приходи на кухню.

Алина спрыгнула с узкого деревянного подоконника и, аккуратно обогнув Тима, вышла из комнаты. Он неосознанно повел носом, улавливая шлейф её духов. Ему до сих пор было непонятно, чем они пахли. Когда он высказал Тасе, что «у неё такие классные духи», та спросила: «Чем пахнут?» И тогда Тим растерялся. Они пахли просто сладкими духами. Он не умел ни улавливать ноты, ни понимать композиции. Было либо классно, либо нет.

Вкус сигарет был тошнотворен, но Тим всё равно докурил. Потушил окурок о стенку стеклянной банки, которая была наполнена почти до конца. Пепел забивался в трещинки краски подоконника, и даже ветер не выгонял их оттуда. Зато ветер заставлял скрипеть деревянные ставни, но Тим оставил тихо стонущее окно и вышел из комнаты.

Длинный узкий коридор неприветливо встретил его холодным сквозняком. Тим заглянул в приоткрытую дверь спальни родителей, видя, как был расстелен и диван, и кресло рядом. На кухне он присел на низкую старенькую табуретку и быстро выпил стакан воды, который уже терпеливо ждал его на краю.

— И что за повод был? — спросила Алина, разогревая суп на плите.

— Гриша с Ксюшей поругались, — ответил Тим, вытирая воду с усов. — И Гриша попросился переночевать.

— И он выгнал тебя из собственной квартиры? — улыбнулась она.

— Он дома. Мы пошли до цветочного, потому что Гриша захотел извиниться прямо ночью.

— Судя по букету, до цветочного не дошли?

— Закрыт оказался, — качнул головой Тим. — Так видно, что он с клумбы?

— Это очевидно. Я Жигу знаю давно. Он Ксюшу так и добивался. Я даже когда-то вместе с ним перелазила ночью через закрытые ворота парка, чтобы цветов нарвать. Было дико страшно и дико интересно. Особенно потом в ментовке оказаться после этого было очень интересно.

— В ментовке?

— Да, сутки отсидели в обезьяннике, — пожала она плечами так, словно это было обыденным делом. — У Жиги же тогда были связи среди ментов. Так жалею, что он не доучился и не пошел работать. Представь, каково иметь друга в органах. Ну, тогда нас быстро выпустили, отделались штрафом.

— Был в ментовке только тогда, когда нас пьяных из клуба забрали на «бобике», — вспомнил Тим. Он заметил, как Алина с интересом подалась вперед, и улыбнулся. — Там всё не так интересно. Они почему-то решили, что моя пьяная подруга — хороший вариант побыть понятой во время досмотра задержанной женщины. Я ехать не хотел, но она меня уговорила. Сказала, что людям помочь нужно. Альтруистка. Я её минут тридцать прождал, хотя мне обещали её через десять минут отдать, потом с сержантом покурили и домой поехали.

Алина нарочито недовольно поджала губы.

— Так что там с Ксюшей? — спросил Тим.

— Тебе интересно? — улыбнулась Алина.

Вскоре ароматный куриный бульон с вермишелью уже был перед ним. Тим сглотнул, не в силах сдержать слюну, которая скапливалась во рту. Сработала дверь холодильника, и Алина достала две бутылки пива. Она села напротив, закинув ногу на табурет, и взглянула на него.

Взгляд Алины был спокойным и даже безмятежным. Учитывая, насколько она всегда была веселой, Тим мог бы даже подумать, что она расстроена или чем-то озадачена.

— Мне интересно, не прибила ли она Жигу, — хмыкнула она. — Он заявился пьяный посреди ночи с букетом цветов с клумбы. На её месте я бы его прибила.

— Но меня же не убила, — заметил Тим, брякнув ложкой о тарелку.

— А я и не на её месте, — отметила она в ответ. — Но ты храпел, и мне хотелось тебя придушить. Ладно хоть не громче моего отца. Но прямо мне в ухо.

Тим покачал головой, но не стал комментировать свои ночные звуки. Ему казалось, что он перестал издавать их, но, видимо, поллитра водки превращали его не только в супергероя, но и в старого деда.

— Так Ксюша Жигу не прибила?

— Вроде нет, — пожал плечами он. — По крайней мере, я помню его живым.

— Недостоверный источник, — усмехнулась Алина и чуть наклонила голову, словно вспоминая что-то. — А твоя работа?

— Приболел, — показал он кавычки руками. — Завтра напишу заявление на один выходной.

— Хитрюшка какой, — прищурилась она. — Юля предлагает сегодня тебе ухо проколоть.

Тим остановил ложку около рта.

— Ближе к вечеру она придёт сюда, проколем, — добавила Алина и отодвинула волосы так, чтобы было видно уши. — Она все мои дырки колола.

— Иглой?

— Ну не пистолетом же, — сморщилась она. — Во-первых, ты панк. Во-вторых, пистолет хреново рвёт ткани.

— Я панк? — с усмешкой спросил Тим.

— Да.

— Да ну, я трачу деньги на всякую хрень, не ношу кожу и голову мою каждый день, — пожал плечами он, вспоминая самые известные стереотипы о панках.

— Я тоже, — ответила Алина. — Дело же не в грязных волосах, кожаных шмотках или ирокезах. А в том, что панкам похуй. На всё. На мнение людей, на политику, на повестку. Они просто любят жизнь и живут так, как хотят.

Тим с задумчивым видом подул на ложку супа. Иногда ему хотелось выбросить телевизор из окна, разбить бутылку из-под пива после того, как он выпьет её содержимое залпом, или уехать на фестиваль в лес, чтобы неделю толкаться в толпе таких же пьяных и немытых людей под задорную музыку, смысл которой можно понять только после нескольких литров алкоголя.

С другой стороны, он был городским парнем, которому каждый день нужно было покупать билет на автобус, оплачивать дорогой корм для кошки, так как любой другой вызывал у неё аллергическую чесотку, или хотя бы приобрести новые кроссовки взамен тех, что изрядно износились. А после вчерашних прогулок по лужам они, вероятно, окончательно расклеятся и начнут тухнуть от впитавшейся сырости.

Он снова и снова осознавал, что человеческая жизнь полна проблем, в основном из-за того, что выбор слишком велик. Вряд ли кто-то задумывался сотни лет назад о своём предназначении, родившись в семье крестьянина. Всё предопределено, и неважно, счастлив ты или нет. Выбора искать себя всё равно не было.

— Мне не похуй, — честно ответил он, словно признаваясь в своей вине.

— Ты пока просто этого не осознал, — игриво сказала она.

Когда Тим доел суп, они вернулись в комнату. Алина небрежно застелила постель, но сама снова забралась на подоконник. Тим не стал отлёживать бока и, закурив, составил ей компанию. Сам он не планировал садиться, ведь единственным местом, где он мог бы пристроиться, было открытое окно, а мысль о высоте его пугала.

Не то чтобы он боялся именно высоты. Иногда это даже будоражило его. Однако, как правило, его пугало то, что в любой момент можно упасть. Нечаянно или намеренно. И он не мог понять, какие мысли страшили его сильнее. С одной стороны, его пугало то, как собственная голова рисовала его смерть; с другой — случайная кончина обрывала жизнь тогда, когда впереди было ещё столько неизведанного.

По крайней мере, смерть всё равно была лучше, чем вероятность остаться прикованным к кровати.

— У тебя всё в порядке? — осторожно спросил он, видя, как хмуро изгибались её брови время от времени.

— Да, — коротко ответила она, покручивая сигарету между пальцев. — Кстати, я нашла работу. Устроилась СММщиком в цветочный магазин. Наплела им, что СММ — моя жизнь. А из опыта ведения у меня только моя страница.

— Справедливости ради, у тебя красивый аккаунт, — заметил Тим.

— Только из-за фоток, но не из-за оформления, — покачала головой она. — Ну, у меня в подписках много всего, я посмотрела примеры и в целом поняла, что надо делать. Да и текст там простенький и одинаковый. Просто пишешь: «Охренеть красивый букет в наличии. В составе ебейшие розы, герберы и пионы. .. Заказывай прямо сейчас, похуй, что повода нет». И в конце хэштег цветы, хэштег букет, хэштег красота. Ну и всё такое.

— Я буду ждать пост именно с такой формулировкой, — рассмеялся Тим.

— Выложу, когда буду увольняться, — уверенно сказала она. — Пока мне нужны их деньги, буду приличной. Ещё думаю насчёт работы промоутером. Знаешь таких, которые впаривают дегустации, а потом разводят отдать все свои деньги. Думаю, мне это подойдёт.

Тима передернуло от одной мысли о необходимости общаться с людьми. Поэтому его удивляло и восхищало столь заинтересованное отношение Алины к этому варианту.

— Я уже работала так с тринадцати до шестнадцати лет. Мне пришлось убедить их, что у меня уже есть паспорт, и надеяться, что меня не кинут, потому что официально на работу там не устраивали, — продолжила она, словно погружаясь в приятные воспоминания. — После школы я бежала на точку и работала до закрытия торгового центра. Даже по выходным я проводила там целые дни. Было забавно видеть своих одноклассников с родителями. Одна мамаша даже спросила меня, нормально ли мне стоять тут и продавать товары, когда можно гулять с друзьями. А у меня тогда была только одна подруга, и мы работали вместе. Поэтому я ответила ей что-то вроде: «Лучше, чем ждать подачки от родителей, как делает Артем». Если бы это был нормальный парень, я бы так не сказала. Но это был толстожопый и вечно воняющий тип, который дразнил меня доской.

— В тринадцать доской? — легкое изумление округлило его глаза.

— В четырнадцать, — ответила Алина так, будто это кардинально меняло дело. — Он надрачивал в одноклассницу, у которой сиськи начали расти лет с одиннадцати. И месячные пришли тогда же. И угадай, где она сейчас? Уже родила второго ребёнка. А я всегда была мелкой и худой. Даже сейчас, после своих запоев, когда я набрала вес, у меня появились только щеки, но не сиськи.

Она натянула футболку, хмуро глядя на свою небольшую грудь. Затем требовательно посмотрела на Тима.

— Ты ждешь, что я подтвержу твои слова? — спросил он. Она пожала плечами, как бы говоря: «Ну да». — Не дождешься.

— Только не говори, что между сиськами и жопой ты выберешь душу, — язвительно сказала она.

— Я выберу щеки. Ну, если подходить серьезно и если есть такие ограничения, и нужно выбирать между сиськами и жопой, то, конечно же, жопа, — нарочито серьёзно проговорил он. — Сиськи — это то, с чем ты рождаешься. А жопу можно наприседать.

— И как ты оценишь мою жопу?

Тим затаил дыхание и чуть прищурился, глядя на то, как Алина ждала ответа. Была ли это какая-то проверка или она хотела поднять самооценку его отношением к её телу?

— Десять из десяти, — с лёгкой улыбкой ответил он. — Но душа...

— Молчи! — перебила она его. — Ещё одна хорошая фраза, и я перестану верить собственным глазам, решу, что у меня шизофрения, и что я тебя выдумала. Это объяснило бы то, почему ты никого не разбудил сегодня ночью.

Тим, сдаваясь, поднял руки.

— Я, например, уже давненько задумываюсь, не плод ли ты моего воображения.

Остаток дня они провели на постели, глядя друг за другом видео с обзорами дурацких сериалов, разборами скандалов между блоггерами и реакциями на разные шоу. Сидели поодаль друг от друга, не соприкасаясь даже плечами — между ними стоял ноутбук. Время от времени Тим кидал взгляд на Алину, пытаясь понять, в чём же истинная причина её хмурости и выдержанной дистанции.

Но он не хотел давить. Пусть он и считал, что кричать в пустоту имело больше смысла, чем молчать, решение поделиться всё равно оставалось за Алиной. Да и это было бы лицемерно с его стороны. Ведь считать и поступать — это разные вещи. Себе Тим не позволял кричать и чаще молчал тогда, когда стоило хотя бы прошептать.

Алина, взглянув на телефон, резко поставила видео на паузу. На экране, повернутом к Тиму, было сообщение от Юли, содержащее всего лишь одну фотографию — запечатанную большую иглу на фоне подъезда Алины.

Вскоре раздался звонок в домофон, и через пару минут Юля уже переступила порог. Тим стоял в коридоре, прислонившись к стене. Волнение нарастало внутри него, но он старался не показывать этого. Его ждал всего лишь прокол уха — в этом не было ничего необычного.

— Ну что, бродяга, готов? — спросила Юля, выставляя иглу перед собой. — Я специально пошла за новой, совсем девственной. Будем тебе ухо дырявить.

— Звучит... отвратительно, — улыбнулся Тим, стараясь не смотреть на иглу.

Его сердце билось быстрее не из-за страха боли, а от предвкушения. Он уже давно хотел проколоть ухо. Когда-то в подростковые годы он думал и о том, чтобы сделать несколько дырок в хряще, и о проколе брови, и о кольце в носу. Однако, повзрослев, он отказался от этих идей, сохранив лишь желание одной сережки в ухе.

И всё же он долго откладывал это. Если бы не Алина, он так и продолжал бы лишь думать, находя всё новые и новые причины, чтобы не делать этого. То сначала он хотел отрастить минимальную бороду, чтобы не выглядеть слишком приторно с украшением; то денег не было; то он пытался похудеть, чтобы щеки на фоне сережки не привлекали внимания. Сейчас он не знал, какая причина могла бы заставить его вновь отложить процедуру. Значит, следовало довериться жизни и рискнуть сделать прокол в домашних условиях.

— Какое ухо?

— Левое.

Юля усадила Тима на табурет напротив открытого окна. Алина принесла ватный диск и бутылку водки из холодильника. Запах спирта ударил в нос, и Тим поморщился, вспоминая, как меньше суток назад вливал в себя подобное из горла.

Он лишь взглянул на то, как Юля распаковала иглу, и отвел взгляд, не желая даже краем глаза видеть острие, нацеленное на мягкую мочку.

— Ты в обморок не упадешь? — спросила Юля. — Если упадешь, то давай лежа пробьем.

— Не должен, — ответил он. — По крайней мере, я сдаю по восемь пробирок крови за раз.

— Тогда нормально, — кивнула Юля, и в ту же секунду игла пронзила сначала кожу, а потом вышла с обратной стороны.

Дыхание дрогнуло, но Тим старательно его выровнял. Однако он почувствовал, как сознание повело куда-то в сторону. Серьга скользнула в отверстие, и кончики пальцев Юли коснулись горячей мочки.

— Ну всё, пират, — довольно посмотрела она. — Обрабатывай хлоргексидином два раза в день и неделю не спи на этом боку. И всё. Водочки?

— Фу, — поморщился он. — Пираты пьют ром.

Алина выглянула в открытое окно, высовываясь чуть ли не на половину. На улице уже зашумели машины, и в этом гуле она явно что-то услышала. То, чего не слышали ни Тим, ни Юля.

— Мама приехала, — сказала она. — Уходите. Подождите меня наверху. Я через полчаса выйду.

Тим и Юля, собрав вещи, быстро вышли из квартиры. Эглеты не завязанных шнурков глухо бились о ступени, и только на шестом этаже он смог наконец зашнуроваться. Они остановились и прислушались.

Шаркающие шаги остановились на третьем этаже, и дверь захлопнулась. Юля достала пачку сигарет и присела на ступеньку. Тим последовал её примеру.

— Так ты ночевал у Алины, да? — тихо спросила она, поправляя растрёпанную чёлку Тима.

— Я даже не помню, как сюда дошёл, — ответил он с неловкой улыбкой. — Алина сказала, что я уснул около подъезда.

— Могу представить, в каком состоянии ты был, — рассмеялась она, натянув рукава лонгслива до кистей. — Здесь всегда холодно.

— Свежо, — возразил Тим. — Как дела с Владом?

Юля хмуро взглянула на него, но он лишь легко пожал плечами, словно говоря, что не собирается её осуждать.

— Всё хорошо, — коротко ответила она. — Он зовёт нас всех на тусовку через две недели. Его компания хочет снять дом с сауной и бассейном. Он хочет помириться с Алиной и Гришей, особенно с Гришей.

— Ты уверена? — сморщился Тим. — Судя по тому, как Алина и Гриша к нему относятся...

— Я смогу убедить их дать ему шанс, — отрезала она. — И ты тоже приходи. Он вроде бы к тебе хорошо относится.

— Да, потому что в его глазах я парень Алины, — колко вспомнил он.

— Извини, — усмехнулась она. — Он не очень любит, когда рядом со мной есть какие-то парни. Пришлось сказать первое, что пришло в голову. Да и вам даже притворяться не надо, вы напьётесь, и начнётся.

Тим шумно вздохнул.

Почему-то ему крайне не хотелось обсуждать это. Им с Алиной давно следовало обсудить то, что происходило между ними. Но они оба отмалчивались, размышляя об этом каждый в своей голове. Нет, не так. Тим не мог знать, размышляла ли Алина об этом. Он мог говорить только о себе. И для себя он решил, что пусть всё идёт так, как идёт.

Он не хотел делать первый шаг. Особенно столь важный и ответственный. То, что происходило между ними сейчас, устраивало его. И он сомневался, не разрушит ли откровенный разговор всё это. Может быть, для Алины это всё просто какая-то глупая игра. Но эта игра нравилась ему, и он не хотел бы лишаться источника такого дофамина.

Он вёл себя как осёл, перед которым на верёвке была подвешена морковь. Он бежал за ней, но никогда не догонял. И знал, что может делать это бесконечно, пока, переутомившись, не рухнет замертво. До этого момента было ещё далеко, в этом он был уверен. Потому позволял морковке продолжать манить и быть недоступной.

— Ну и мне ещё надо познакомить вас ближе, чтобы он точно не переживал насчёт тебя, — неловко добавила Юля. — Чтобы я могла сказать: «Я с Тимом», и он знал, кто ты такой.

Тим согласился, отказываясь спорить. Ему казалось, что это было бесполезно. Если ревность есть в человеке, то он может ревновать к кому угодно: и к незнакомцам, и к тем, кто был ему знаком. И неизвестно, к кому ревность может быть сильнее. Скорее всего, одинаково, ведь речь шла о недоверии своей девушке, а не о других людях.

Вскоре на их этаж, переступая через ступеньку, поднялась Алина. Она изменилась в лице, когда увидела их: озадаченность поиска сменилась радостью встречи.

— Может, сходим в магазин, возьмем пива и посидим на балконе? — предложила она. — Посмотрим на закат с тринадцатого этажа.

Тим охотно согласился, и теперь они оба ждали решения Юли.

— Только недолго, — сказала она. — Вечером мне еще нужно встретиться с Владом.

— Ладно, — перебила Алина. — Когда-нибудь я привыкну, что снова нужно вписываться в график.

Эти слова кольнули в груди.

Они дошли до ближайшего магазина, где уже толпились люди, проживающие в этих домах. Уставшие и сердитые, они пыхтели в длинной очереди на кассе и спешно пробирались между стеллажами, выбирая, из чего приготовить ужин для семьи сегодня. Удивительно, но, глядя на них, Тим не испытывал раздражения. Возможно, потому что сегодня он сам не был таким же. Обычно, возвращаясь с работы, он был так же сердит и недоволен, громко вздыхая на каждом этапе закупок.

На общем балконе на самом верхнем этаже никого не было. Поодаль стояло прожженное сигаретами старое кресло, а кирпичные стены были исписаны мелками и маркерами. В том числе Тим увидел буквы «А + Ю», которые Алина публиковала несколько лет назад у себя на странице.

Они облокотились на перила балкона, открыли пиво и одновременно выдохнули. Отсюда было видно, как маленькие фигурки людей измученно возвращались домой, а машины, кружащие по двору в поисках свободного места на парковке, больше напоминали коллекционные модельки.

Тени вытягивались, отбрасывая причудливые тени на детскую площадку. Даже здесь было слышно, как звонко кричали дети, скатываясь с горки или подлетая вверх на скрипучей качели. Нежное небо переходило от голубого к розовому, и белые воздушные подушки лениво уплывали вдаль.

Чем больше Тим пил, тем больше понимал, какая дозировка была для него депрессивной. Ему не следовало либо пить вообще, либо нужно было напиваться до беспамятства, ведь иначе мысли в голове не стихали, а, наоборот, начинали летать с большей скоростью. Вот и сейчас он задумался о чем-то, что мог бы описать как «обо всем и ни о чем одновременно».

Он с трудом, но понимал, что находился в компании двух замечательных людей, ловил носом летний ветерок и наблюдал за жизнью, происходящей внизу. Но в голову вновь и вновь лезли мысли, что чего-то не хватало. Он словно смотрел на людей внизу и понимал, как незначимы были их жизни с его взгляда. Они были маленькими фигурками и выглядели лишь как неигровые персонажи, которые еще и не давали заданий.

Вот и Тим вновь расстроился, что и он, по сути, был простым персонажем с тремя репликами, который лишь мог дать очередное однотипное задание главному герою. То есть был таким, который не запоминался на фоне других и ничем не выделялся.

И даже находясь в сером районе многоэтажек, где самым ярким пятном была крыша детской горки и припаркованный у выезда из двора желтый автомобиль, он чувствовал себя черно-белым. И если страх остаться серым пятном на фоне разноцветных новостроек он еще мог выносить, то такое ощущение с трудом поддавалось контролю.

«Пришла грусть. Нужно быть добрее к себе», — напомнил он мысленно сам себе, ведь никакая другая мысль не помогала ему заземлиться.

Он уже давно пытался внедрить в свою жизнь самосострадание. Но из раза в раз понимал, что это было очень сложной задачей. Тим не считал самого себя другом и не мог оказать ту поддержку, которую мог бы выказать Алине или Юле сейчас. Ему всегда было проще закопать себя, унизить, оскорбить за слабость и разочароваться в самом себе.

Потому каждый раз, как ему удавалось произнести эту фразу, становилось легче. Как минимум потому, что ему снова дался столь сложный шаг.

— Отсюда всё кажется таким бессмысленным, — произнесла Юля, словно прочитав мысли Тима. — Мне нравится это ощущение. Я всегда осознаю, что в какие-то моменты кто-то может смотреть на меня точно так же и не думать обо мне ничего.

— А меня это, наоборот, угнетает, — признался Тим, отходя от края. — Я чувствую, что моя жизнь не имеет смысла.

— А в чём смысл жизни для тебя? — спросила она. Алина с интересом повернулась к ним.

— Не знаю, — развёл он руками. — Я постоянно задаюсь этим вопросом, и он — главная причина моего разочарования в жизни. Однажды в детстве мы встретили какого-то сектанта, и он говорил нам, что смысл жизни — в самой жизни. Ещё что-то про то, что у дуба и ели не может родиться ёлка, но я не помню всего контекста. Но слова про жизнь въелись у меня в голове. И я всегда считал, что это так: смысл жизни — в самой жизни. Но чтобы быть ценной, эта жизнь должна чего-то стоить. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

— Да, — кивнула Алина. — А чем наполнена наша жизнь? Пьянками и гулянками?

— Мне лично этого очень не хватало, — напомнил Тим. — Сейчас я чувствую себя гораздо счастливее, чем зимой или весной. Но всё равно чего-то не хватает.

— Чего? — спросила Юля, словно пытаясь вытянуть из него что-то определённое.

— Смысла, — усмехнулся Тим. — Я не могу понять, что для меня действительно ценно. Какая-то потребность не закрыта, раз я не могу перестать думать об этом. Вот вы знаете, чего бы хотели? Кем бы вы хотели видеть себя хотя бы лет через пять?

— Мне иногда становится страшно, что ничего не изменится, — сказала Алина, спешно доставая пачку сигарет из кармана шорт. — Хочу вырасти и уехать отсюда подальше. Куда угодно. Я здесь точно не буду счастлива. Здесь меня никто не удержит.

— Я пока не думаю об этом, — продолжила тему Юля. — У меня бабушка болеет, и все мои мысли о том, чтобы сделать её последние годы лучше. Вот когда она... Тогда я тоже загонюсь из-за отсутствия смысла жизни. Но это будет потом. А ты? Никогда не думал, кем бы хотел быть через пять лет?

Тим усмехнулся.

— В подростковые годы я говорил, что просто хочу быть счастливым человеком, — вспомнил он. — Да и сейчас, наверное, хочу того же. Только не знаю, что для меня счастье. Счастье — оно в смысле, которого нет.

— Но счастье — это же не постоянное состояние, — напомнила ему Юля, столь важную мысль, которую он когда-то и сам говорил ей во время их переписок. — Когда ты последний раз был счастлив? Без алкашки. С ней ты постоянно светишься от радости, но это издержки интоксикации.

Тим посмеялся, покачивая головой.

— Ты сам пару минут назад сказал, что стал счастливее, чем был до этого, — добавила Юля. — Что изменилось?

— У меня появились друзья, — ответил он. — Те, с кем можно видеться в реальной жизни чаще, чем раз в месяц. С кем я могу просто уйти куда-то и найти какие-то приключения. Я был счастлив, когда мы с Алиной на майских гуляли. Бесцельно бродили по городу, сидели на набережной. Мне этого очень не хватало. Я всегда делил прогулку по набережной вечером сам с собой, уходя после тяжелого рабочего дня на пятнадцать километров пешком.

— Получается, смысл в том, чтобы не быть одному? — предположила Юля.

Алина молчала и с интересом наблюдала за ходом диалога. Она бросала взгляд то на Тима, то на Юлю, ожидая, кто и чем парирует в этой дискуссии. Сама же молчала, изредка безмолвно соглашаясь с какими-то из слов.

— Дело в том, что... — Тим запнулся и тихо прорычал. — Я не знаю, как правильно сказать. Я понимаю, что когда я умру, птицы будут продолжать петь, машины — ездить, а родители будут обращаться со своими детьми так, будто те — бездушные куклы.

Он махнул рукой вдаль, вспоминая множество подобных сцен, которые видел в своей жизни. Как бы равнодушно он ни относился к детям, его сердце всегда обливалось кровью при виде эмоционального или физического насилия над ними. Особенно когда родители не могли выдержать детской непоседливости или истерик, потому что для них важнее быть хорошими в глазах прохожих, чем позволять своему ребёнку громко вопить в магазине, выпрашивая очередную пачку конфет.

— Когда я умру, ничего не изменится. Я не оставлю после себя никакого следа в нашей бессмысленной жизни. И даже если для кого-то мысль о том, что мы лишь пылинки на огромной Земле, которая сама по себе — просто кусок камня в открытом космосе, который непрерывно расширяется, — успокаивающая, то для меня это совсем не так. Я хочу быть чем-то большим, чем-то важным. Не хочу быть похороненным за плинтусом.

— Выдохни, — улыбнулась Алина. — Всё хорошо. Ты чего завелся?

Тим провёл ладонью по лицу.

— Да хорошо, что завелся, — выдала Юля. — Зато сказал, что хочет быть чем-то важным. Но для кого?

— После этого разговора ты скажешь, что с меня пять тысяч за психологическую сессию? — ухмыльнулся он.

— Для тебя сегодня бесплатно, — махнула она рукой. — Так для кого?

— Не знаю, — устало ответил Тим. — Для себя. Я вообще не амбициозный, у меня нет целей и планов. И, может, добившись признания со стороны, я смогу почувствовать свою значимость. Потому что сейчас я чувствую себя совершенно бесполезным. Хочется перед смертью вспоминать свою жизнь и думать: «Да, вот это я сделал!», а не просто вспоминать дни в темной комнате с пятью бутылками пива посреди недели.

Алина и Юля переглянулись.

— Если тебе станет легче, то мне в тебе очень нравится то, что ты можешь позволить себе быть открытым, — проговорила Алина. — Ты не заложник мужественности. И на Жигу хорошо влияешь, он тоже начал говорить о том, что ему грустно или тяжело. Редко, конечно, но всё лучше, чем было раньше. Потому что до этого вечно бил себя в грудь кулаком и говорил, что он мужик.

— И в чем же могла бы заключаться твоя важность? — спросила Юля и посмеялась, когда Тим измученно на неё посмотрел.

— Отстань от него, — чуть толкнула её Алина в плечо. — Он сейчас разревется.

— Это правда, — улыбнулся Тим. — Я подумаю об этом, и мы продолжим разговор когда-нибудь в другой раз. Прошу сохранить мою бесплатную сессию.

— Так и быть, — важно согласилась Юля. — А ты, Алина, от чего убежать хочешь?

— Ты специальность сменила и решила стать психологом, а не юристом? — скривила она брови.

— Я никогда не хотела быть юристом, — отрезала та. — Я пошла в юридический только потому, что ничего не могла сдать, кроме общаги и истории. Могла бы — пошла бы в информационные технологии, там сейчас деньги крутятся.

— Общага и история — это сильно, — заметил Тим. — Я сдавал русский язык и базовую математику и после одиннадцатого класса поступил в техникум.

— Давай не будем сравнивать, кому хуже, — предложила Юля..

— Мне, очевидно, — усмехнулся он.

— И всё-таки вопросы здесь задаю я, — сказала Юля, повернувшись к Алине. — От чего ты хочешь убежать?

— От семьи, ты же знаешь, — ответила она, не задумываясь. — От этого города. Я пережила в его границах столько дерьма, что проще сбежать от него, чем пытаться не дышать совсем.

— От себя не убежишь.

— Блять, я тебя сейчас ударю, — сжала кулак Алина.

Юля быстро допила остатки пива, облизнула губы и подняла руки вверх.

— Обоссы, но не бей, — протараторила она. — Мне пора.

— Вот так, значит? — повысила тон Алина, когда Юля попятилась к выходу. — Нагрузила нас и сваливаешь?

— Извини, — промурлыкала Юля. — Люблю вас. Не скучайте.

И она быстро выбежала в подъезд, едва не врезавшись в выходящего из лифта мужчину с тяжелыми пакетами. Громко нажимая на кнопку закрывания дверей, она скрылась из виду. Алина прошипела что-то и вернулась к перилам балкона, раскачивая в пальцах наполовину пустую бутылку пива.

Сумрак постепенно опускался на город, и двор уже освещали фонари у подъезда. Спустя минуту они заметили, как рыжая макушка перебежала дорогу и скрылась среди густых крон зеленых деревьев, сторожащих двор.

— Вы поэтому подружились, — сказала Алина. — Вы оба — сборник умных мыслей. И оба меня этим бесите.

— Только у меня подход депрессивный, а у Юли такой позитивный, — задумчиво проговорил Тим.

— У тебя мрачные мысли, но доброе сердце, — тихо ответила она. — Юля скрытная. Она прячет свою боль за маской позитива так же, как прячет синяки под рукавами кофты. Она бы ни в жизнь не надела лонг в такую жару.

— Значит, мне не показалось, — согласился он.

— Да пофиг, — Алина вздернула нос. — Мы договорились, что я не буду вмешиваться в их отношения. Отчасти я ей даже завидую. Мне тоже иногда хочется до беспамятства влюбиться в кого-то. А у тебя не бывает такого?

— В последний раз я влюблялся, когда мне было совсем скучно, — признался он. — Даже та история со взрослой женщиной, помнишь? Я обсуждал это с психологом, и она предположила, что я, возможно, просто искал острых ощущений. Ведь так опасно пытаться почти в открытую в офисе ухлестывать за женщиной, чей муж может проломить мне голову. И я с ней согласен. Мне просто было до отчаянья скучно, и я выбрал то, что было уже знакомо: достижение недостижимой цели с помощью приема «влюбиться и плакать».

Алина широко улыбнулась, пусть и вымученно.

— С точки зрения твоего опыта, — медленно проговорила она, повторяя пальцем надпись на перилах, — ты веришь в любовь?

— Скорее да, — задумавшись, ответил он. — Когда-то я думал, что любви нет. Знаешь, весь этот нигилизм. Влюбленность — гормоны, любовь — привычка. Сейчас я считаю, что любовь — это выбор и постоянное выполнение некоторых действий.

— Каких?

— Я характеризую для себя любовь тремя словами: уважение, доверие, принятие, — загибал он пальцы. — И я верю в любовь только потому, что знаю, как могу любить я. В теории. На практике пока всё, что было, — полный отстой. Думаю, я никогда и не любил никого истинно. Семнадцатилетний пиздюк вряд ли может истинно кого-то любить.

Алина за несколько глотков допила пиво и бросила внутрь уже пустой бутылки окурки, которые аккуратно складывала в щели стены.

— Знаешь, я благодарна жизни за то, что у меня теперь есть такой друг, — сказала она.

Пальцы Тима крепко обхватили горлышко бутылки. Не будь стекло таким толстым, оно бы точно треснуло. Так же, как что-то надломилось внутри него.

— Да, я тоже, — однако ответил он, стараясь не выпустить наружу звук разбившегося сердца.