Она прилетела снова. Сегодня совой. Отогнала орла, прицелившегося уже укусить меня за бедро повыше колена, и тот улетел с обиженным клёкотом. Явно жаловаться хозяину. Эх, орлуша, орлуша, какая же ты стерва.

— Тебе влетит от Отца.

— Не влетит, — отмахивается она.

У неё голубые смеющиеся глаза, грива рыжих кудрей и высокая грудь. Сегодня она с прялкой, значит, надолго. Когда с копьём является, то только чтобы поздороваться мимоходом и дальше умчаться брату помогать или наоборот. Она всегда всё делает по-своему. Любимая дочь. А сына Отец не любит, вот она и пользуется.

— Что нового в большом мире?

— В большом мире полно маленьких людей. Героев мало. Папа расстраивается.

Её папа всегда расстраивается, если что-то вдруг не по его, и совершенно зря. До сих пор удивляюсь, как ему удалось произвести на свет такую умную девочку. Она роется в складках хитона и достаёт яблоко.

— Ешь.

Руки у меня скованы, но она подходит близко и подносит его к самому рту. Что-то не так с этим яблоком, я чувствую, но послушно ем. Сладкий сок стекает по подбородку, и она смеётся, вытирает его ладошкой с ощутимыми бугорками мозолей. Она сильная женщина: и мечом владеет, и копьём, и орлу прочуха́н даёт, если тот сильно зарывается и не хочет улетать.

— У твоего брата родилась дочь.

Она садится с прялкой на камень, осторожно распутывает, разминает шерсть. Это забавно: она из небожителей, и чтобы сотворить нитку, достаточно просто вздохнуть и подумать, но ей нравится по-другому. Она склоняет голову набок, едва не высунув язык, и нитка послушно вьётся в тонких пальцах.

— Рыжая?

Мог и не спрашивать. Жена моего брата — такой же огненной масти. Твой хромой брат лепил её по образу и подобию твоему. А получилось, что получилось. Наказание получилось, а не женщина. Брату я сочувствую, но любовь зла.

— Ага. — Она кивает. — Твой сын возится с ней. Кидают камешки в кувшины — кто больше разобьёт.

Кувшины — это хорошо. Или плохо? Я пытаюсь вспомнить, что у брата в кувшинах? Обычно вино с виноградников Халкидики.

Солнце валится за горизонт, и с моря тянет прохладой. А ночью накатит холод. Я думаю про огонь, которого у меня уже нет. Да и не развести мне его. Здесь негде. Ну ничего, летняя ночь короткая, потерплю.

Она бросает на меня быстрый взгляд, а я делаю вид, что не замечаю раскаяния в голубых глазах. Оно смешано с жалостью, а я не хочу, чтобы меня жалели. Я сделал то, что сделал, и для неё тоже. Она знает об этом — она же не только крепость, и сова, и олива, и прялка. Она ещё и мудрость. А мудрости без огня не бывает. Я рассыпал по земле искры, чтобы жила она.

— Корабль отплывает.

Она отрывается от работы, смотрит куда-то в сторону далёкого берега, а веретено вращается само по себе. Я слышу в её голосе смех. Чему она радуется? Мало ли кораблей.

— Глупый. — Она смеётся и подходит близко. Так что я чувствую дыхание на своей щеке, пахнет яблоками и амброзией. — Надо было оставить хоть искру себе, тогда мне не пришлось бы объяснять.

В голубых глазах непонятная радость и облегчение — такое сильное, что я, уставший удивляться, невольно настораживаюсь. Она никогда ничего не делает просто так.

— Мой младший брат не отплыл на корабле. Он идёт сюда. Дождись его, ладно? Скоро всё закончится.

Она касается прохладной ладонью щеки и лба. Я закрываю глаза. Закончится... И ты больше не прилетишь ко мне совой со своей прялкой. Ты всегда делаешь всё по-своему, я знаю, но если бы я мог выбирать, я остался бы здесь на скале, и пускай орёл твоего Отца клюёт меня хоть каждый день, лишь бы ты оставалась со мной, моя синеглазая искра, и сова, и олива, и крепость...