К дому Амфитриона все трое добирались уже под дождём. «Божественно омерзительная погода, как раз грязь месить», — двусмысленно выразился Эрот и плюнул далеко и смачно. Вестнику показалось — в небо целился, прямо в низкие тучи. Дионис заржал, пугая лошадей на привязи. «Никак, у Пана шуточек набрался», — недовольно подумал Вестник. Впрочем, оба хороши — один его козлоногого сына пить научил, другой в обмен — хохотом живность распугивать. Не самые бесполезные умения, как жизнь показывает.

Караульщикам на воротах и прикинулись, и представились как полагается — вестниками. Дескать, сам лавагет скоро прибудет, а их вперёд послал возвестить домашним — радуйтесь, герой вернулся!

Один из караульщиков задержал на них взгляд.

— Что-то не припомню я вас, парни. А я в Фивах каждую собаку в лицо знаю.

— А мы из Кефалова войска, — не моргнув, соврал Вестник, стаскивая промокшую насквозь хламиду. — Из самых Афин с ним пришли. Теперь домой вот добираемся. Лавагет с вестью послал.

— Кефал-охотник — добрый воин, а фиванцы добра не забывают. — Караульщик задумчиво почесал бороду, покосился на отряхивающегося от воды, как собака, Эрота. — Эфеб у тебя хорошенький. Кудрявый, глазастый. Смотри, а то посреди пира уведут, как колёса от колесницы.

Эрот злобно зыркнул на вновь зашедшегося хохотом Диониса и отпихнул Вестника, пытающегося помочь ему стянуть мокрый фарос. Шустрый Бромий уже расположился за столом в андроне. Там хлопотали служанки, таскали с кухни блюда с жареным мясом. За дальним концом гостевого стола спал, уронив голову на руки и разметав по столу буйную шевелюру, какой-то здоровяк — гонец от Креонта, судя по наплечной бляхе на замызганном хитоне. Они сели неподалёку. Вестник беспокоился. Что-то и хозяин задерживается, да и Зевс как-то не торопится. Может, передумал?

— С Кефалом это ты хорошо сообразил, — похвалил Эрот, усаживаясь за стол. — Помню, собака у него была хорошая, лохматая, как Кербер. Какой-то неопознанной охотничьей породы. Сутками за добычей бежать могла. Артемида к нему и так и сяк подкатывала, чтобы дал поохотиться хоть на время. И подружку свою Эос Зарю соблазнять подсылала. Он ни в какую.

— Угу, он упрямый, — подтвердил Вестник. — Зато Амфитриону по первому слову отдал, вместе с ошейником и намордником. Тот её на Тевмесскую лисицу спустил. Та ещё тварь была. Мальчиками питалась. Фиванцы от горя почернели, не знали уже, кого о спасении молить. Хотя, говорят, то и не лиса была вовсе, а похуже кто...

В дальнюю дверь со стороны гинекея тихо вошла молодая женщина. Яркий тёмно-карминный праздничный гиматий, расшитый золотой нитью, крупными складками спадал до пола, подчёркивал густую черноту вьющихся кудрей в тяжёлом узле волос на затылке. Тёмные глаза обежали внимательным взглядом зал, остановились на гостях. Она подозвала служанку, что-то шепнула ей, забрала у неё пифос с вином, поставила прямо перед Вестником, безошибочно угадав в нем старшего.

— Радуйся, госпожа. — Вестник поднялся, плеснул из чаши в сторону порога на мозаичный пол с затейливым узором. — Твой муж спешит домой. Его кони уже мчатся по долине Кефиса.

— И вы радуйтесь, храбрые воины. Дом моего мужа открыт для гостей.

Вестник не мог не заметить мгновенную радость, вспыхнувшую в чёрных глазах, и представил долгие дни и ночи, одиночество, беспокойство, томительное ожидание хоть каких-то вестей. Тоскливые вечера перед стынущим очагом. Холодная постель. Страх перед неизбежностью. И с утра то же самое, одно за другим, домашние дела и заботы, а за ними бьющаяся в самое сердце мысль — жив ли? Ранен? Вернётся ли?

— Достаточно ли угощения? — Долг гостеприимства священен, а перед теми, кто с доброй вестью явился, — вдвойне. — Что нужно, скажите слугам, они принесут.

— Всего достаточно, госпожа. — Дионис разулыбался, поднял чашу с вином за здравие. — Здоровья тебе и твоим будущим детям. Процветания этому дому...

Одним махом вылил кубок в огромный рот.

Хозяйка взглянула на помалкивающего Эрота, свела тёмные брови, будто пытаясь что-то вспомнить. И даже когда отошла, вдруг оглянулась, посмотрела ещё раз пристально, будто узнавая. Тот заслонился чашей, но Вестник видел — пить не стал.

— Ты мне так и не сказал. — Эрот посмотрел Вестнику прямо в глаза. От света масляных ламп над столом зрачки у него сузились и стали почти вертикальными. Подсохшие золотые кудри дыбом торчали вокруг головы. — В кого мне стрелять?

— В обоих, — неохотно ответил Вестник и, не выдержав, отвёл взгляд. — Алкмена почувствует, что с мужем что-то не то. А нужно наверняка. Иначе герой не родится.

Эрот неопределённо хмыкнул.

— Так для такого, говорят, совсем не стрелы нужны, а ...

— Ты можешь помолчать хоть раз или нет! — Вестник неожиданно вскипел и рявкнул чуть ли не на весь зал. — Я только и слышу от тебя — кому это нужно да зачем. Людям нужно! Герой нужен людям! Чтобы защищал! Чтобы спасал! Чтобы строил!..

— Убивал... — поддакнул Дионис. — Чудовищ, я имею в виду...

— Да, и убивал тоже! — Вестник оттолкнул от себя чашу. — Это тебе не по козлам и сатирам стрелять. Целился в богиню, попал в рабыню... Ты рассуждаешь как?.. Да и с чего это ты вдруг стал рассуждать, Лучник?! Из-за того, что по твоей вине приковали Прометея?

Он осёкся, когда Эрот отшатнулся и вскочил на ноги. Вестник прикусил язык — зря, зря!.. Харон бы побрал Бассарея вместе с бурдюком его...

Мальчишка смотрел остановившимся взглядом. Что ж, за всё надо платить. Титанам, богам, людям... Он своими глазами видел раскалённый полуденным солнцем камень и такой же обжигающий тело ночной холод, идущий из глубины скалы. Орлов, парящих над вершинами Колхидских гор, пытающихся клюнуть, а то и рвануть побольнее едва затянувшуюся рану. И всё это изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год... Жестокость, про которую лучше не думать... Лучше помнить — боги жестоки... И бояться... Может быть, когда-нибудь, там, в далёком будущем, людям можно будет не оглядываться, полететь посмотреть на лик Гелиоса, не опасаясь, что воск расплавится и крылья подведут, как бедолагу Икара. Или нырнуть со скалы в Эгейское море и походить по его дну, любуясь чудесами, не опасаясь гнева Черногривого Посейдона. Или оседлать самую высокую волну дедушки Океана и лететь наперегонки с весёлыми дельфинами к далёкому берегу. Может быть, когда-нибудь можно будет не бояться сказать и сделать и не платить страшную цену за оплошность, за желание жить и творить... Может быть...

— Правильно, Вестник. Вопросов лучше вообще не задавать. — Эрот усмехнулся обидно, поднял со скамьи накидку и колчан с луком. — Но я всё же задам. Почему боги сами не убивают чудовищ? У тебя есть ответ, Вестник?

Вестник молчал и почти не удивлялся внезапно наступившей грозовой тишине.

— Ты ошибся со мной, Гермий. — Эрот говорил тихо, но отчётливо, уклонившись от примирительно протянутой руки Диониса. — Я помню эту женщину, и мужа её тоже помню. С Тиринфа ещё. Я тогда стрелял в них — верно, без промаха. И не стану стрелять ещё раз.

Он вышел из андрона, разминувшись в широких дверях с входящим стремительным шагом высоким воином, с ног до головы заляпанным дорожной грязью. Тот даже не заметил его, шагнул мимо, на ходу расстёгивая застёжки шлема, сверкнул широкой белозубой улыбкой и сияющими голубыми глазами и поймал сильными руками вскрикнувшую от радости Алкмену, с разбегу прыгнувшую ему на шею.