На следующий день, не успевают лучи восходящего солнца золотыми коготками царапнуть крышу общежития, я выхожу из подъезда. Мыслями витаю уже рядом с больницей, а потому сожалею, что ноги не способны перемещаться с той же скоростью, что и разум. Уж очень хочется поскорее прийти и начать расследовать... Да, я не хотела влезать во всё это, но теперь начала входить в азарт. А полученная информация о Денисе и его возможной связи со Змеевым его только подогревала.

Пока быстрым шагом, почти бегом, направляюсь в сторону БСМП, не могу не отвлечься от своих мыслей на мгновение и не отметить, что погода стоит прекрасная. Я всегда предпочитала зиме весну, но у каждого времени года есть моменты, за которые их любишь. Если любить зиму, то за такие дни, как сегодня: мороз не жёстко терзает кожу ледяными зубами, а ласкает тонкими иголочками холода, мягкими, словно хвоя молодой ели; снежинки плавно кружатся в воздухе, напоминая юных поселенческих колдунов, играющих в ручеёк на очередном деревенском празднике; обычно чёрное или серое небо ненадолго озаряют жёлтыми и алыми розами зарождающийся рассвет. Даже уродливые хрущёвки, уличная грязь и злые спешащие на работу и учёбу люди не портят эту красоту, вселяющую странные бодрость и надежду. Я не могла перестать думать, что убийца найдётся, и у меня, как и у моих коллег, всё будет хорошо. Хотя прекрасно понимала, что истории, написанные самой судьбой, далеко не всегда бывают с хорошим концом.

Наше общежитие когда-то принадлежало какому-то заводу, и вместо врачей его населяли рабочие. Находилось оно в промышленном районе, и мой путь лежал вдоль унылой призаводской местности - исписанные нецензурными граффити кирпичные стены, коптящие дешёвые автомобили на разбитой асфальтной дороге, заржавевшие детские площадки, к аттракционам на которых решится прикоснуться не каждый взрослый. И все это приправлено вонью от вовсю работающих цехов. От созерцания очередной малоприятной части дороги, резко контрастирующей с прекрасной погодой и небом, настроение чуть опускается, однако я стараюсь не впадать в апатию. В конце концов, скоро весна. Вонь перебьют запахи цветения, зелень скроет неприветливые домишки, шум трассы скрасит пение первых вернувшихся птиц... Впрочем, на меня нашло какое-то чересчур художественное настроение. Странно. Я не творческий человек, как Денис. Я врач, следователь и любитель математики. Человек, у которого всё должно быть разложено по полочкам, максимум - с легкой иронией, но без лирики. Любование пейзажами и пустое мечтание найти убийцу не помогут.

Несколько поворотов, за каждым из которых всё меньше намёков на убогую окраину и всё больше - на более-менее презентабельный центр, переход - и вот я стою у длинного высокого забора, табличка на котором сообщает, что принадлежит он территории БСМП №2. Быстрый проход через КПП, немного петляний между деревьями больничного сада - и я наконец оказываюсь внутри.

Уже ставшее родным БСМП встречает меня ярким электрическим светом и суетой. Когда только вхожу, меня чуть не сбивает Екатерина Алексеевна, которая бегом направляется то ли к пациенту, то ли к страдающим ерундой врачам, и на ходу бросает: «Серова, давай быстрее! Не видишь, тут люди ходят?». И никакой тени сочувствия, промелькнувшей у неё в глазах три дня назад. Как и в приёмном отделении - никакой тишины или всеобщей грусти, о которой мне рассказывал Тимофей в первый день моего вынужденного отдыха. Плохо это или хорошо, но после чумовых десятого и одиннадцатого февраля нашу больницу снова накрыло относительное спокойствие. Всё вернулось на круги своя.

Как не хочется портить это допросами! Но что поделаешь...

- Лисс, привет! - слышу весёлый голос откуда-то сбоку и поворачиваю голову.

Иду я, как всегда, в своих мыслях, поэтому не сразу замечаю, что справа от меня в приёмном отделении находится Тимофей. Он меня, однако, заметил и теперь довольно бодро машет рукой. Подойти не может, и я вижу, почему - Тимофей стоит рядом с сидящей на скамейке пожилой женщиной. Видимо, оказывает помощь пациентке.

Я слегка улыбаюсь и взмахиваю пальцами в ответ, однако Тимофей не успевает среагировать на это подобие приветствия. Бабушка на лавочке вдруг болезненно морщится и стонет, а потому Тимофею приходится тут же переключить внимание на неё:

- Что с вами? Вам хуже?

- Немного, - скрипуче отвечает старушка. - Что ж ты отвлекаешься, родной? Так и помереть можно, пока вы, молодые, глазки друг другу строите. Когда уж легче-то станет?

Тимофей вздыхает с видом человека, которому очень хочется закатить глаза, и усталым движением поправляет висящую на подбородке маску.

- Простите, но я же говорю: я пока не могу вам помочь. У вас болит сердце, потому что вы - домовая, вам нельзя отлучаться надолго из родного города, а вы на две недели с внуками сидеть приехали. Потерпите немного, пожалуйста, сейчас санитар принесёт землю из вашего города, и вам станет легче.

- А долго этот санитарчик идти будет? - протяжно спрашивает пожилая дама. Судя по лицу Тимофея, этот диалог происходил между ними далеко не в первый раз.

- Сейчас уточню, - как можно мягче отвечает он и вытаскивает телефон. Через пару минут сообщения, правда, приходят не санитару, а мне.

«Подожди меня в ординаторской, хочу спросить кое-что».

«Почему эти долбаные санитары такие медленные?».

Подняв взгляд от экрана и с трудом сдерживая усмешку, я пожимаю плечами. Затем отвечаю сообщением, что подожду, и отправляюсь в ординаторскую.

Краем уха мне удаётся услышать продолжение разговора между бабулей и Тимофеем:

- Ну, что там сказали, милок?

- Землю ищут, скоро принесут, ожидайте. Если хотите, могу принести вам обезболивающее и воды.

- Нет уж, травиться этой гадостью я не буду. У меня термос с собой есть!

* * *

В ординаторской, к счастью, никого нет, и я, ожидая Тимофея, могу спокойно подготовиться к новому рабочему дню. Пальто отправляется в мой шкафчик, меняясь местами с медицинским халатом. Надев последний и убедившись, что белоснежная ткань чистая и немятая, я подхожу к висящему над раковиной зеркалу. Пока иду в шапке по ветру, волосы успевают растрепаться, поэтому после улицы всегда расчесываюсь и переделываю пучок.

Есть, правда, и ещё одна причина, по которой я всегда так делаю.

Медленно и аккуратно я вытаскиваю шпильки из пучка. В какой-то момент тяжёлые чёрные волосы падают мне на плечи и за спину. Моя кожа на их фоне выглядит особенно бледной, как снег рядом с чёрной землёй, а лицо делается более юным и каким-то печальным. Впрочем, грустно выгляжу я скорее не из-за волос, а из-за того, что мне сейчас предстоит. Маленькая традиция перед тем, как я буду думать, работать и отпускать чёрные шутки о пациентах.

Я вглядываюсь в своё отражение и тихо шепчу:

- Примерно тридцать четыре.

Тридцать четыре. Сколько раз до этого я произносила вот так, стоя перед зеркалом, «тридцать два»? Тридцать третьим - какое магическое число! - стал Змеев. Тридцать четвёртой стала Марина.

«Тридцать четыре», - эхом раздаётся у меня в голове.

Именно столько людей погибло по моей вине. И я считала нужным каждый день по утрам, перед работой, вот так, глядя в глаза самой себе, произносить это число. Чтобы помнить, какая я лицемерка. Чтобы не чувствовать себя героем, когда спасаю чью-то жизнь. Чтобы понимать, что я не жизни спасаю, а собственную душу, искупляя свою вину. Да, потом я вновь буду вести себя как ни в чем не бывало, но скорбь и боль убийцы должны оставаться в моей душе. Незримо, затаясь, но должны.

Я вижу их всех, пока провожу расчёской по прядями, пока собираю их сначала в тяжёлый хвост, а затем в пучок, пока вкладываю в него шпильки. Старейшина. Колдуны в поселении - не знаю их точное число, поэтому итоговое тридцать четыре примерное. Случайные жертвы, невольно обменявшие свои жизни на мою и Тимофея, когда мы были в бегах. И, наконец, убитые маньяком пациент и врач: за одним я должна была уследить, но не уследила, вторую сама, можно сказать, толкнула в руки к преступнику.

Когда пучок готов, мне остаётся только потупить взгляд и сглотнуть неприятный ком, сжавший горло изнутри. Моё маленькое наказание закончено. Хотя на душе всё ещё, прямо скажем, хреново. Даже больно, если сравнивать с прекрасным светлым чувством, что посетило меня, пока я шла по хорошей погоде к больнице.

- После Змеева я уже никого не предлагаю придушить подушкой, поэтому просто надеюсь, что эта бабуля отправится к внукам и все оставшиеся годы проведёт в добром здоровье. Потому что она меня допекла! - резко вырывает меня из тучи пессимистичных мыслей монолог Тимофея, одновременно показывающий его усталость, раздражение и весёлость.

Я тут же оборачиваюсь к нему, пытаясь натянуть на лицо улыбку. Если увидит меня грустной, снова будет волноваться, ещё подумает, что мне всё ещё плохо из-за сотрясения. Зачем Тимофею лишний раз беспокоиться?

- Бедная бабушка! - насмешливо вздыхаю. - Хотела печь пирожки внукам, а в итоге пол-утра допекала врача. Ты ей хоть помог?

Тимофей подходит ко мне и слегка обнимает. Когда такое происходит на людях, я чувствую себя не очень комфортно, но сейчас почти с радостью прижимаюсь к нему, ощущая рукой и телом его жёсткие мышцы и выпирающие кости. Сразу вспоминается наша жизнь два-три года назад... Нет, я ни в коем случае не скучала по боли, голоду и холоду, но иногда хотелось вспомнить моменты, когда мы могли дарить свои объятия только друг другу, были одни против всего мира, а весь мир был против нас двоих...

Хорошая погода на меня плохо влияет, я снова ударилась в какие-то пустые мечтания. Впрочем, почти возмущённый ответ Тимофея возвращает с небес на землю:

- Конечно, помог! Не знаю, из какой... м-м-м... кладовой, но наши золотые санитары вытащили-таки землю из её города. Она из Мурманска, представляешь? Как только её детей сюда занесло... - тут он смущённо откашливается, вспомнив, что пришёл совсем не пациентку обсудить, и добавляет: - Как ты? И что с... Ну, ты знаешь? - Тимофей не озвучивает вслух. Мы слишком привыкли не касаться как острых тем, так и того, что не должны слышать лишние уши. Которые, как известно, частенько бывают у стен.

Сейчас Тимофей говорил о расследовании. Я рассказала ему, не видела в этом секрета, раз уже сообщила об убийстве Змеева, а Герман просил его помочь с телом Марины. Как бы я не любила всё скрывать, есть вещи, которыми хочется поделиться с другими. То же расследование очень даже неплохо обсудить с посторонним человеком, у которого есть свой взгляд, который может помочь, высказав, возможно, неожиданное мнение. Да и давно я уже не откровенничала с Тимофеем, а мне совсем не хотелось отдаляться от единственного друга.

- Со мной всё нормально, - быстро отвечаю на первый вопрос и перехожу к более интересному: - Я нашла кое-что любопытное, чуть позже тебе покажу. - Я имела ввиду то немногое количество света, что Интернет пролил на прошлое Дениса. - А пока думаю вот о чем. Надо посмотреть на расписание и медкарты, и поочерёдно опросить всех ходячих пациентов и медперсонал, которые были в день тех самых событий в больнице. Тех, у кого будет алиби, которое можно подтвердить, вычеркну, остальных буду проверять дальше.

Прежде беспечное лицо Тимофея становится серьёзнее, он хмурится и задумывается.

- Звучит логично. Только... Им это, наверное, надо будет как-то объяснить?

Я понимаю оба смысла, которые подразумевает Тимофей: и то, что необходимо скрывать факт расследования, и то, что самой мне будет довольно проблематично уговорить стольких людей на дачу показаний. Думаю, кроме Артёма и, возможно, Олеси, я вообще вряд ли осмелюсь к кому-то подойти, особенно к людям намного старше меня.

У меня, к счастью, были ответы и на то, и на другое.

- Надо будет. Поэтому у меня к тебе небольшая просьба. Можешь привести их ко мне, хотя бы нескольких, но желательно как можно больше? Объяснишь это тем, что Герман сказал так сделать.

Да, Герман говорил, чтобы я делала вид, будто исключительно по своему желанию расследую убийства, но других идей, как не афишировать поиски преступника, у меня не было. В конце концов, можно будет позже сказать, что Герман предложил опросить всех для надёжности, а я заподозрила неладное.

Тимофей смотрит на меня с лёгким сомнением, однако соглашается:

- Ладно, попробую. Но ты знаешь наших, Лисс, ничего не обещаю, - немного виновато добавляет он. - И Герману не забудь сообщить, что он что-то там приказал. А то будет... Немного неловкая ситуация, если он узнает об этом от других.

- Это точно. - соглашаюсь я.

Ещё некоторое время мы болтаем о всякой ерунде, уже не касаясь недавних жутких событий. Отношения Тимофея и Олеси, наши пациенты, новости и сплетни и, конечно, взаимные подколы - вот и прошло полчаса, а Тимофей, взглянув на циферблат наручных часов, заторопился в приёмное отделение. В любой другой день пошла бы вместе с ним, однако сегодня меня ожидали другие клиенты.

Как только за Тимофеем закрывается дверь, я подхожу к тому самому столу, на котором Артём три дня назад готовил мне чай, отодвигаю стоящий за ним стул и присаживаюсь на него. Напротив стола стоит диван, на который будут садиться врачи и пациенты, а значит, в таком положении я буду смотреть на них сверху вниз. Это придавало некоторой уверенности. В конце концов, чем выше находится собеседник, тем сильнее он давит на оппонента. По крайней мере, так мне кажется, я не сильна в психологии.

Немного поерзав и устроившись как можно более удобно, я тянусь за смартфоном. Тимофей прав, стоит написать Герману, тем более пока я об этом помню.

Кладу локти на бежевую поверхность стола из вонючего ДСП, плюнув на приличия, вытягиваю ноги в сапогах под столом, выпрямляю спину, даже через рубашку и халат ощущая прохладу простого, такого же ДСП-шного стула. Пальцы быстро находят аккаунт Германа в соцсети и будто сами собой набирают нужный текст.

«Здравствуйте! Я начала расследование. Сказала Тимофею приводить ко мне всех, кто находился в больнице на момент смерти Марины и Змеева, для допроса, якобы вы попросили об этом».

«Отправить».

Время до того, как Герман просмотрит сообщение и напишет ответ, я коротаю мыслями о том, что хорошо иметь дело с таким, как он. Не только потому, что Герман из хороших, несмотря на его скрытность, но и благодаря его характеру. Герман относился к той категории людей, которых я по многим причинам боялась - мужчина, средних лет - но конкретно он страха не вызывал. Ту же Екатерину я бы боялась гораздо больше, если бы мне нужно было написать ей, что я свалила на неё причину, по которой собираю врачей и пациентов. Хотя и она пугала меня тем «нестрашным» страхом, который многие испытывают к учителям, например. Как все-таки приятно хотя бы несколько дней общаться только с людьми, от которых не ощущаешь реальной опасности!

И как неприятно, что эти несколько дней подходят к концу. Подойдут окончательно, когда войдёт первый допрашиваемый, потому что любой из них может оказаться убийцей, а значит, ото всех я буду чувствовать исходящие волны опасности.

Короткая трель, которую я знаю наизусть. Сообщение. Быстро включаю смартфон и начинаю читать, что написал Герман.

«Здравствуй, Василиса!

Хорошо. В случае, если возникнут вопросы, скажем, что это из-за жалоб Игоря Змеева, более подробно углубляться не стоит. Его имени достаточно, чтобы никто не обратился в СБ МС и не вредничал».

Я свалила всё на Германа, а он - на Игоря. Неплохо. Порой меня мучают сомнения, где я работаю - в славной магической больнице или в чертовом детском саду.

* * *

Тимофей сказал, что не уверен насчёт наших врачей и того, что они согласятся прийти на мой допрос. Он оказался прав. Несмотря на то, что допросом он это не называл и подчёркивал, что это не связано с убийствами, наши медики чутьём бывших бродяг и преступников с лёгкостью уловили аромат расследования. Ходячие пациенты потихоньку подтягивались ко мне в течение дня один за другим и спокойно сообщали, что на момент смерти Змеева (естественно, про смерть я не говорила, только про время) были на процедурах, а когда убили Марину - спокойно спали, что могли подтвердить ночные дежурные. Младший же медперсонал и врачи заходили - если заходили - крайне неохотно, отвечали на вопросы односложно, прятали глаза и с огромным неудовольствием отдавали мне в руки паспорта, которые я брала, чтобы написать фамилию и имя того, кому задавала вопросы - многих коллег я знала только по именам или их сокращениям.

Первым и, наверное, единственным врачом, который не был явно против опроса, стал не кто иной, как Артём Хоффман.

К моменту, когда он пришёл, я опросила медсестру и двух пациентов, у всех были алиби. Дверь Артём распахнул своим привычным способом, то есть ударом ботинка. Интересно, Герман специально ставил такие крепкие двери, зная привычки своего племянничка, или обувь Хоффмана только выглядит тяжёлой, а на деле не способна снести с петель кусок дерева?

Выглядел Артём как обычно: с ног до головы в дорогой чёрной классике, лишь золотистые волосы и болезненно-белая кожа выделяются светлыми пятнами. Под глазами - тёмные тени, на губах - кривоватая ухмылка, в руках - неизменный стаканчик с кофе.

Махнув мне рукой, он прошествовал к дивану походкой модели с подиума. Небрежно развалился на мягкой прохладной коже и, запрокинув ногу на ногу, с ухмылкой взглянул на меня.

- Ну, ведьмочка, и с каких пор ты записалась в шестёрки? - Артём склонил голову набок, прищурился, а затем добавил удовлетворенным весёлым голосом: - тебе бы пошли погоны и фуражка!

Всё поведение Артёма кричало о том, что на допрос ему глубоко наплевать. Это могло служить как доказательством его невиновности, так и, напротив, способом защиты. С одной стороны, я склонялась к первому варианту. Как бы прискорбно не было это осознавать, в наших с Артёмом отношениях скорее я защищалась от его желания «разгадать меня» и неуместных острот, чем он от меня. К тому же, именно он подсказал, что Змеева убили. С другой, я слишком хорошо помнила, что он, судя по фамилии, наверняка кровный племянник Германа и колдун, но отчего-то никогда не пользуется своими способностями - а это странно - и что слишком уж быстро, судя по россказням Тимофея, он меня нашёл. Да и только Дениса подозревать глупо, хотя та новостная статья была явно не в его пользу. Поэтому решаю говорить как можно более продумано - вдруг получится узнать что-то, за что можно зацепиться.

- Я тебя, наверное, очень удивлю, Хоффман, - начинаю я со снисходительного вздоха, - но в СБ МС берут не по принципу, идет кандидату форма или нет.

- Тут я с тобой, к сожалению, согласен. - Кивает Артём и лениво шевелит пальцами, - Девочки у них там работают так себе.

Ни волнения, ни облегчения от того, что я поддержала его глупую шуточку. Действительно спокоен или хорошо играет? Я впиваюсь взглядом в блестящие карие глаза Артёма, видимо, по случаю утра - с нормальными зрачками трезвого человека.

Чуть позже я поймаю себя на любопытной мысли, что в момент допроса, как Артёма, так и других, не думаю ни о Марине, ни о чувстве вины, ни о чём-то ещё, о чем думаю обычно. Расследование и всё, что с ним связано, захватывает намного больше медицины. Возможно, мне не стоило браться за него ещё и по этой причине: нельзя делать что-то, что доставляет настолько большое удовольствие. Нужно сохранять холодную голову, иначе я рискую остаться без неё. Особенно сейчас, когда очередной краткий период моей спокойной жизни закончился, и где-то рядом незримой тенью бродил убийца.

Но об этом я подумаю позже. А пока я внимательно разглядывала глаза Хоффмана, почему-то отмечая, что они, хоть и того же цвета, полная противоположность глаз Дениса - в отличие от его ореховых, они тёмные, словно кофе или кора могучего дуба. Как будто у одного в глазах день, а у другого - ночь. Говорят, глаза - зеркало души... Впрочем, я снова отвлеклась.

- Что, ведьмочка, я так красиво выгляжу, что не можешь взгляд отвести? - пафосно интересуется Артём, когда замечает, что я слишком долго и пристально на него смотрю.

В надежде на то, что удастся очень осторожно выяснить всё, что мне нужно, и быстренько избавиться от него, снова поддерживаю его иронию:

- Ага. Вот смотрю и думаю, - продолжаю я, пытаясь придать голосу насмешливость, - ты такой красивый, про девчонок всё время говоришь. До того, как ты пил кофе три дня назад в зоне отдыха, а потом мы с тобой пошли искать Дениса, наверное, тоже с какой-то девочкой где-то веселился?

Последний вопрос задаю как бы невзначай. С пациентами это прокатило. С медсестрой - пятьдесят на пятьдесят, пришлось говорить о подозрениях почти прямо, чтобы эта девочка лет пятнадцати-шестнадцати созналась, что хоть и значилась в расписании, на самом деле ходила на тусовку с друзьями, которые могут это подтвердить. Артём же... Он был Артёмом. Дурачком внешне и опасным умником внутри. Он сразу догадался, к чему я клоню. Ну, или медсестра просто разнесла по больнице информацию, что я всех допрашиваю - не просто же так Хоффман, не успел зайти, сразу же сравнил меня с шестёркой?

- Собираешь наличие алиби, ведьмочка? - в тон мне спрашивает он, лениво поигрывая вытащенной из кармана шариковой ручкой. - Удара по голове было мало, и ты решила сунуть свой острый любопытный носик куда не следует?

Мне не понравились его слова.

- Отвечаешь вопросом на вопрос?

- Ты тоже, - пожимает плечами Артём.

- Алиби или нет, это не твоё дело! - раздражённо восклицаю я. Однако вовремя спохватываюсь и пытаюсь снова скрыть свой интерес и ярость под маской холода.

Однако даже мгновения достаточно, чтобы Артём заметил мои неявные эмоции.

- Моё, я же тебе отвечать собираюсь! - тут же отзывается он, и вдруг резко меняет свою расслабленную позу на более напряжённую, встаёт, и, не успеваю я опомниться - выхватывает у меня из рук лист бумаги. Лист, который я принесла с собой из дома, чтобы на него записать все показания. Лист, где уже были показания предыдущих опрошенных и, более того, информация про Дениса! - Дай-ка взглянуть.

Я тоже вскакиваю. Рука тянется к шпилькам в волосах - больше всего сейчас хочется взять энергию металла и вонзить в Хоффмана. Уличный отброс внутри меня так и кричит о том, что какой-то человек забрал мою собственность, пусть это всего лишь бумажка, и что он должен об этом пожалеть.

Однако вовремя останавливаюсь. Нет. Так нельзя. Я потом сама об этом пожалею. Герман меня точно уволит, пусть у него десять раз будет не хватать кадров. Моя рука дёргается, словно от прикосновения к кипятку, а затем медленно опускается. Также медленно и как можно спокойнее я подхожу к Артёму.

- Отдай. - холодно говорю.

Но Артём уже успевает отвернуться от меня (как глупо! Если бы я метнула в него ту же шпильку за счёт энергии другой, он бы и не заметил) и начать читать. При моих словах он не вздрагивает и вообще никак не показывает, что слышит меня. Через его плечо я вижу, что читает Хоффман с оборотной стороны, где написано о Денисе. При чем о том, что гибель его семьи, возможно, связана со Змеевым, я вчера тоже записала на всякий случай.

Почему, черт возьми, именно это? Вот он пойдёт сейчас, и скажет Денису, что я о нём узнала. Если он убийца, то у меня начнутся огромные проблемы. Если нет - проблемы будут у Дениса, потому что в таком случае он не лжёт о потери памяти, а огорошивать амнезийного такой жёсткой информацией - едва ли хороший, пойдущий ему на пользу поступок.

Артём стоит лицом к дивану, слишком близко к нему, а потому обойти его и остановиться перед Хоффманом я не могу. Остаётся только встать сбоку и крепко схватить руку, держащую листок.

- Артём. - требовательно повторяю я таким голосом, будто отдаю команду «фу» собаке. - От... - Хочу добавить требование вернуть листок, но осекаюсь. Потому что если чуть раньше я внимательно смотрела на бумагу в руках Артёма, то, пока говорила, снова перевела взгляд на его лицо.

Артём всегда ухмылялся. Или чаще всего. Если нет - всё равно умудрялся сохранять выражение лица насмешливого придурка. Если ни то, ни другое - значит, он либо пьян, либо спит. Однако в эту минуту Артём ничего не употреблял и явно бодрствовал. Вот только...

Взгляд не отрывается от листка. И без того бледная кожа посерела - только глядя сейчас на Артёма, я поняла значение этого выражения. Светлые брови приподняты, губы слегка дрожат. Кадык на горле дернулся - он явно судорожно сглотнул. А в его глазах плещется такой ужас, словно он выхватил у меня из рук собственный смертный приговор.

Я аж отшатываюсь от такой его реакции. Если бы на листе было написано о самом Артёме, я бы предположила, что убийца - он, но там ведь сказано о Денисе!

Пожалуй, в вопросе загадок нам с Артёмом стоит поменяться местами. Ну, или никакой загадки в его поведении нет, и он просто окончательно слетел с катушек.

Впрочем, проходит совсем немного времени, и к Артёму возвращается его прежнее настроение. Рот вновь растягивается в ухмылке, а глаза слегка сощуриваются, делаясь лукавыми и весёлыми. Хоффман медленно оборачивается ко мне, замечает мою лежащую на его запястье ладонь и начинает улыбаться ещё шире.

- Ну что, ведьмочка, маленький реванш? - спрашивает он, слегка склонив голову набок, и я мысленно чертыхаюсь. Сразу вспоминаю про тот пакетик с белым порошком. В больнице может произойти двойное убийство и даже, наверное, апокалипсис, но Хоффман всё равно о нём не забудет. Что ж, а мне не стоит забывать о той странной перемене в нём, когда он увидел имя Дениса. - Теперь я забрал кое-что, что нужно тебе. Тоже смыть в туалете, что ли?

Я понимаю, что Артём скорее играет со мной и дразнится, зачем-то - возможно, ради развлечения или чтобы отвлечь меня от себя - пытаясь вновь вызвать во мне эмоции. Это значило, что, напротив, стоит сохранять максимальное спокойствие. Поэтому ничего не отвечаю и начинаю мысленно рассуждать.

Нужно забрать листок. Да, он не представляет особой ценности, но тот факт, что Хоффман вот так просто выхватил его у меня из рук, а также что он может показать его потенциальному убийце, мне ужасно не нравится. Поэтому его нужно забрать. Физически Артём наверняка сильнее меня, особенно сейчас, когда я отхожу после сотрясения, да и то длительное бодрствование три дня назад даёт о себе знать. К тому же, используя физическую силу и пытаясь вырвать листок, можно его порвать. Тогда придётся переписывать информацию об уже опрошенных. Калечить магией своего коллегу, каким бы он не был, не хочется. Вывод: нужно использовать магию, но не в боевых целях, а чтобы листок выскользнул из его рук.

Я быстро оглядываюсь. Многие врачи берут заполнять документы и медкарты в ординаторскую, чтобы заниматься нудной писаниной под болтовню телевизора и с чашечкой чая. Однако стол, не тот, за которым я сидела, а другой, рабочий, находится достаточно далеко. Несколько метров от меня и Артёма, намного дальше, чем от нас же до двери. Такой, как Хоффман, пока я потянусь за бумагами, может и убежать.

И тут я вспоминаю. Ручка! Артём вертел в руках шариковую ручку! Если забрать её у него и чиркнуть ей по руке, то, в теории, можно будет взять энергию чернил и с её помощью вытянуть исписанный чернилами же лист из пальцев Хоффмана. По идее, в бумагу ручка уже впиталась, а значит, шанс, что я вытяну только чернила и просто испачкаю ординаторскую, не слишком велик.

Окидываю глазами Артёма и вижу, что он не оставил ручку на диване, а повесил за колпачок на карман халата. Я стою справа от него, а ручка - на левом кармане, но я надеялась, что до неё будет несложно дотянуться.

Быстро, чтобы Артём не догадался, что именно я хочу сделать, тяну вторую, не держащую его запястье, руку к заветной ручке. Из-за того, что Артём стоит вплотную к дивану, мне приходится приподняться на носки и вытянуться. Одна моя нога касается ног Хоффмана. К счастью, и я, и он в достаточно широких брюках, и даже у меня это не вызывает страха и отвращения. Да и происходит всё за считанные мгновения.

В какой-то момент я так переношу вес с одной ноги на другую, что частично опираюсь на Артёма. К сожалению, он тоже это понимает. Как и то, зачем я к нему потянулась. И делает шаг назад.

Я действительно расслабилась за последнее время. Больше года назад наверняка с лёгкостью удержалась бы на ногах. А сейчас... Сейчас я пошатнулась и полетела.

К счастью, на диван.

К несчастью, на автомате вцепившись в Артёма. К ещё большему несчастью, он тоже шатнулся и полетел прямо на меня. Я более чем уверена, что сейчас, когда Хоффман был трезв, ему вполне хватило бы сил и удержаться на ногах, и удержать меня, если бы он захотел. Вот только он не захотел. Яркий пример того, почему нельзя полагаться ни на кого, кроме себя.

Не прошло и полминуты с фразы Хоффмана о реванше, а я уже лежала на диване, тогда как Артём нависал надо мной, словно мы собирались совершить... Нечто такое, что я в жизни не стала бы совершать в ординаторской нашей БСМП и уж тем более с ним.

Некоторые девушки, находясь в такой позе рядом с некоторыми парнями, ощущают что-то очень приятное. Что-то, что можно сравнить с бабочками в животе, с весной, с чистым счастьем. Но я ощутила только страх. Сердце пропустило несколько ударов от ужаса, а горло мерзкой удавкой сжало чувство беззащитности. Артём был близко, слишком близко. Я даже не смогу вытащить чёртову шпильку. Даже оттолкнуть или ударить его не смогу, потому что для того, чтобы замахнуться для сильного удара, тоже нужно место.

Наверняка я боялась зря. В конце концов, я же сама попыталась вытащить ручку и упала. Стоило просто попросить его встать. Однако я чувствовала, что язык отказывается шевелиться, словно из человеческого органа он превратился в камень. Я могла только полулежать и внимательно смотреть. Пожалуй, примерно то же ощущение было, когда меня пытался ударить Игорь Змеев.

Артём явно не чувствовал того же самого. Ухмыльнувшись, он приблизил своё лицо к моему, будто хотел поцеловать, и шепнул буквально мне в губы - кожу под носом аж обдало горячим, но свежим дыханием:

- Что-то твой сбор алиби пошёл не в ту сторону, Василиса. - Артём выделил моё имя, потому что почти не называл меня так, и от этого стало ещё страшнее. - Не то чтобы я против, но...

Не знаю, что он собирался сказать. Артема перебил звук открывающейся двери. Хоффман замер и насторожился, однако быстро расслабился, когда мы оба услышали покашливание и высокий девчачий голос:

- Я вас не отвлекаю? А то мне Тимофей сказал зайти... Нет-нет, продолжайте, если хотите, я такое люблю посмотреть!

Последний раз я так себя чувствовала, когда Тимофей три года назад помогал мне принять душ после ожогов. Хотя нет - даже в тот момент мне не было настолько стыдно и неловко. Потому что нет ничего более стыдного, чем оказаться застуканной посторонним человеком за тем, чем ты не занимался, хотя он думает иначе.

Артему, к счастью, хватает ума слезть с дивана и даже не раздавить меня в процессе. Я сажусь медленно и, отбросив свое обычное спокойствие и цинизм, старательно избегаю смотреть на зашедшего. Вернее, на зашедшую. Однако всё равно замечаю короткие фиолетовые пряди и сапоги на высоких каблуках. Олеся. Замечательно. Ну, хотя бы не Тимофей. Впрочем, я была уверена, что через пару часов он узнает обо мне и Артеме такие подробности, которые даже последний едва ли может представить.

Поскольку на Олесю смотреть пока не хочется, а кожа так и горит огнём - очень надеюсь, что я не покраснела, потому что с моей бледностью это будет заметно - смотрю на Артёма. Тот поправляет чёрную рубашку и халат с самым благообразным видом, старательно продолжая распалять воображение Олеси. Затем оборачивается ко мне и протягивает нечто белое и уже слегка смятое. Тот самый злополучный лист бумаги.

- Пиши, - театрально вздохнув, произносит он. - Хоффман Артём, алиби отсутствует. Паспорт нужен?

Если прежде я старалась не реагировать на неадекватное поведение Артёма, то теперь не выдерживаю:

- А такой концерт обязательно было устраивать?

Пожав плечами, Артём кладёт листок на стол и с невиннейшим видом продолжает:

- Ведьмочка, милая, кто его устраивает?

Когда мы с Артёмом только познакомились, он сумел выбесить и напугать меня настолько, что я угрожала ему ножом. Сделать сегодня тоже самое мне помешало только присутствие Олеси, которая с самым заинтересованным видом наблюдала за нашей перебранкой. Странно, что не достала телефон, чтобы поснимать.

Не желая становиться цирковой артисткой, я, почти скрипя зубами и закатив глаза, вновь сажусь за стол, и принимаюсь писать найденным чуть раньше карандашом. При этом диктую вслух, чтобы Артём по ходу дела проверял правильность написанного:

- Хоффман Артем. Двадцать четыре года. Колдун. Алиби...

- Стоп... - перебивает Артём. - С чего это ты взяла, что я колдун?

Не успела я успокоиться после эпизода с листком, а Хоффман опять! Впрочем, это уже может быть интересно... Я собираю все свои нервы в кулак и холодно объясняю:

- Ты же племянник Германа.

- И Кати... - добавляет Артём, несказанно удивляя меня своими словами. Да, Екатерину он тоже называл тётей, но мне всегда казалось, что кровное родство у него именно с Германом! В конце концов, ведь именно его фамилию он носил. - Екатерины Алексеевны, пардон. Человека. Люди, знаешь ли, иногда рождаются в магических семьях. Но я не человек и не колдун. - загадочно оканчивает свою речь он, остановившись на самом любопытном месте.

- Интересно. - честно отвечаю я, чуть подавшись вперёд. - И кто тогда?

Но Артём Хоффман - на то и Артём Хоффман. Лучше всего он умеет вести себя как идиот, мерзко шутить и, что самое худшее, говорить загадками, скрывая часть сказанного.

- А этот секрет я расскажу тебе при следующей нашей интимной встрече, - неприличным тоном говорит он, покосившись на Олесю и явно продолжая делать вид, что он намекает на что-то. - Auf Wiederseren, Василиса!

Артём частенько повторял это слово, поэтому даже не способная к языкам я запомнила, что это по-немецки значит «До свидания!».

И действительно - Артём довольно бодрым шагом направляется к выходу. Делает несколько шагов, кивает Олесе и исчезает в коридоре, закрыв за собой дверь.

А я остаюсь в ординаторской с юной русалкой, кучей вопросов и очень смешанными чувствами.