Любая история похожа на цепочку. Ничто не происходит просто так. У всего имеются предпосылки, которые, подобно звеньям цепи, следуют друг за другом, переплетаясь между собой, пока наконец не произойдёт что-то значимое. Это касается всего: начиная с обычного завтрака и заканчивая развязкой войны. Просто порой мы не замечаем крохотных, хорошо скрытых предпосылок. Или не хотим замечать.

Какие же звенья привели меня к тому, что теперь я стою между двумя больничными кроватями, на одной из которых лежал мертвый аспид, а на другой - должен был находиться раненый парень без документов? Быть может, решающим стал эпизод, когда я зашила этому Денису раны? Или когда я только-только устраивалась в БСМП №2? А может, ещё более ранние события?

Скажем, те, что происходили очень далеко отсюда, в тот момент, когда мне едва исполнилось шестнадцать?

Три года назад

Солнечные лучи приятно ласкают голову, спина упирается в тёплый рельефный ствол дерева. Сидя на достаточно толстой, чтобы выдержать мой небольшой вес, ветке, я болтаю ногами и совершенно не тороплюсь спускаться.

Многие знакомые мне дети и подростки завидовали людям из человеческого города, что был расположен по меньшей мере в сотне километров от поселения. На мой же взгляд, жизнь без телефона, на который могла бы позвонить, разыскивая меня, мама, и с ароматным, всегда необычным и полном чудесных растений и животных лесом вместо вонючих и грязных городских улиц, была не так уж и плоха.

Я родилась и провела всю жизнь в колдовском поселении - особой, удалённой от человеческой цивилизации деревне, где жили только ведьмы. С давних пор, как только человечество начало делать хоть какие-то намёки на прогресс и окончание средневековья, колдуны начали уходить от людей, создавая такие места. Они суеверно боялись любых изобретений, словно считая их какой-то особой, неподвластной им магией, которая убьет их при любой удобной возможности, стоит неосторожному колдуну или ведьме с ней связаться.

С создания первых поселений минула не одна сотня лет, и колдуны, конечно, стали чуть менее консервативны. Но это не отменяло того факта, что с простыми смертными все мы контактировали только при крайней необходимости, а самой современной техникой в домах жителей нашей деревни был черно-белый телевизор.

Впрочем, все мы, жители поселения, были скорее людьми, чем какими-то иными существами. Мы питались обычной едой, носили несовременную и чересчур закрытую, но обычную одежду, дышали воздухом, общались с помощью речи, влюблялись и заводили друзей. Взрослые колдуны старались найти себе работу по душе, насколько возможно это было в затерянной в лесах Урала деревни, а дети... Ну, мы были самыми обычными детьми, которые учились, отлынивали от уроков и при первой же возможности старались убежать подальше от родительского контроля.

Именно подростковое желание побунтовать привело меня в тот день в самую чащу леса, так высоко на дерево, как я могла забраться - а лазить по деревьям я умела.

"Василиса, это даже не обсуждается," - все ещё звенит в голове мамин голос, пока я задумчиво вырезаю ножом абстрактный узор на палочке, отломленной от все той же занятой мною ветки.

Словно аккомпанируя моим мыслям, где-то высоко над головой переговариваются клесты. Похожие на попугаев из учебников биологии птички с красивыми голосами, на первый взгляд они могли показаться очень милыми. Ровно до тех пор, пока одна из них не скинет тебе шишку прямо на голову.

Хорошо, что в тот день они не стали ничем в меня кидаться - настроение у меня было не очень, и я точно поджарила бы парочку птиц прямо в воздухе, если бы они как-то обратили на себя моё внимание.

"Ты что, убеждаешь её? Оправдываешься?" - а этот резкий, дребезжащий голос принадлежит старейшине деревни. - "Пусть будет благодарна, что её вообще предупредили заранее. Такие привелегии даются только примерным девушкам из образцовых семей. Она этого не заслуживала".

Резко вгоняю нож в палку, пытаясь прогнать из головы образ старого колдуна с копной белых волос и почти безумным взглядом. Многие дети - и я, когда была маленькой, в том числе - его боялись. Было за что: старейшина - это не только самый старый колдун, но и самый сильный. Да и властью он обладал немаленькой.

Например, он мог заставить выбранных им самим парня и девушку пожениться. И никто не мог ему возразить.

Лезвие резко проходит сквозь дерево и задевает мою ладонь. Я шиплю от боли и выпускают палочку из рук. Та пролетает несколько десятков метров и исчезает в кустах. Жаль. В густых зарослях её не найти, а узор у меня получался очень даже красивый.

На ладони обнаруживаю тонкий порез, из которого крупными каплями сочится темно-алая кровь.

Я глубоко вздыхаю, понимая, что теперь придётся слезть и обработать царапину. Говорят, ведьмам человеческие заболевания не угрожают, и, по идее, какого-нибудь столбняка или заражения крови я бояться не должна, но проверять не хотелось.

Есть поговорка - "До свадьбы заживёт". Интересно, как долго они от меня все скрывали? Можно ли будет так же сказать об этом порезе?

Дорога домой не занимает у меня много времени: я знаю каждый уголок в родном лесу, который является для меня почти таким же домом, как маленькая деревянная избушка на самой окраине поселения, в которой жила моя семья. Легко и неслышно скольжу по траве и земле, и сама не замечаю, как приближаюсь к деревне.

Прихожу в себя, только когда начинаю слышать привычный шум: кто-то ремонтирует одну из немногих местных машин, несколько ведьм громко переговариваются, где-то вдали раздаются голоса животных, которых разводят колдуны ради пропитания, торговли и источника магии.

Я уже собираюсь открыть деревянную калитку, когда-то покрашенную белой краской, и зайти на маленький придомовой участок, когда замечаю во дворе лежащую у самого крыльца мохнатую черно-рыжую собаку. Я знаю её, а точнее, его: огромный агрессивный зверь принадлежал колдуну-старейшине и был ещё одной причиной, по которой многие его опасались и уважали. Этот пёс пугал своим видом и поведением даже самых больших любителей собак, а мне они никогда не нравились.

Чтобы не пересекаться с псом, решаю, пока зверь меня не увидел, обойти дом и залезть в свою комнату через окно. В общем-то, по той же причине тем же путем я сбежала в лес несколько часов назад, но не думала, что старейшина задержится у нас так надолго. Он ведь просто должен был сообщить моим родителям о...

"Он хороший мальчик из замечательной семьи. И всего на два года старше тебя", - пытался оптимистично настроить меня отец. В отличии от более строгой мамы, он всегда мог найти ко мне подход и оставался на моей стороне. Он сжал руки в кулаки, когда услышал старейшину - тоже был не в восторге от идеи главного колдуна. Вот только что он мог сделать? Только попытаться уверить меня, что все не так плохо.

"Понимаю, тебя это удивит, папа, но я умею считать", - бросила дрожащим от ярости голосом. В тот момент мне хотелось разрушить всю мебель в комнате, хотелось плеваться ядом, хотелось схватить с обеденного стола нож и перерезать старейшине горло. Но я старалась вести себя, как взрослая, и говорить спокойно. - "Этому Тимофею восемнадцать. Это, мать его, незаконно, в конце-концов".

"Мы живем по своим законам, дитя, и не тебе их менять", - степенно, но сурово ответил мне старейшина.

Я обернулась к нему.

"Офигенные законы, - уже не сдерживаясь, перешла на крик. - Подростка, не спрашивая его мнения, хотят выдать замуж за какого-то долбаного незнакомца! Мы, нахрен, в средневековье!?"

В моей речи не было мата, но она все равно звучала довольно грубо. В любой другой момент я бы не позволила себе так говорить с родителями, но тогда просто кипела от возмущения.

"Следи за языком, Василиса". - прокомментировала мои слова мама. Её лицо было абсолютно бесстрастно. Ни согласия со мной, ни хотя бы сочувствующего кивка.

Я тихо пролезаю через дыру в заборе на заднем дворе. Забор невысокий, можно и перепрыгнуть, но мне и без того предстояло забираться на второй этаж, так что решаю приберечь силы.

Двор встречает меня обычным беспорядком: ноги легко касаются пожелтевшей под влиянием магии травы, и я легко маневрирую между огромными корзинами, запчастями для машины и прочим полезным и не очень мусором.

Сердце болезненно сжимается и падает куда-то вниз, когда я останавливаюсь под окнами своей комнаты. Мне все еще очень не хочется сюда возвращаться. Нос щиплет от обиды, царапина на руке неприятно саднит, напоминая о себе. Может быть, это последний день, когда я смогла ради развлечения залезть на дерево. В конце-концов, играть в дикую кошку может девчонка-подросток, но никак не замужняя женщина. По крайней мере, в нашей жуткой деревни считали именно так.

Старейшина хотел выдать меня замуж за незнакомого мне парня. Для поселения, живущего согласно старым обычаям и традициям, это было нормой - особенно сейчас, в конце июня, когда приближался праздник Ивана Купалы. Считалось, что если в этот день в деревне женится хотя бы одна пара, все местные колдуны станут немного сильнее. Этот год, очевидно, выдался небогатым на влюбленных, и старый колдун решил устроить свадьбу самостоятельно.

"И почему он выбрал меня?" - вертится у меня в голове вопрос. Впервые он появился, когда я услышала неприятный приговор, но, конечно, никто не ответил ничего внятного. Взрослые начали твердить про то, как мне повезло, что я выхожу замуж именно за Тимофея. Ведь он "такой хороший мальчик, такой добрый и послушный"! Честно говоря, я уже начинала его ненавидеть.

"Почему я?" - повторял настойчивый голос у меня в голове. В поселении полно молоденьких ведьмочек, мечтающих выйти замуж. И старейшина это знал. Многие из них были под стать этому Тимофею - тихие, неприметные и послушные. Меня же многие не любили из-за моей холодности и наглости, и старейшина в том числе. И он не знал о том, что я была против замужества. Так с чего вдруг такая щедрость?

Опираясь ногами на незаметные, но хорошо знакомые выступы и хватаясь ладонями за бревенчатую стену дома, я постепенно лезу все выше по стене. Но на вопросе о внезапной щедрости старейшины замираю. Не люблю полагаться на интуицию, но сейчас неприятный голосок в голове шептал: что-то не так.

Бесплатный сыр только в мышеловке. Можно забыть об этом, если вы гонитесь за сыром, но если вас чуть ли не насильно заставляют за ним полезть, не вспомнить великую поговорку - верх глупости.

И раз у меня нет возможности отказаться от сыра, то стоит хотя бы узнать, как устроена мышеловка. Если отбросить метафоры, мне стоит мысленно отругать себя за то, что я не догадалась раньше и убежала, и послушать разговор родителей и старейшины. Благо, комната, где они находились, была через комнату от моей спальни.

Пока я слегка меняю своё направление, во рту пересыхает, а руки начинают дрожать от неприятного предчувствия. Пару раз я поскальзываюсь на бревенчатой опоре, и нога зависает в воздухе. Внутри все будто переворачивается - мне совсем не хочется упасть с высоты второго этажа и что-нибудь сломать, - однако страх падения хоть и острый, но приятный и знакомый. Он дарит адреналин, что распространяется по телу теплыми волнами, заставляющими двигаться дальше, и сильно отличается от страха из-за замысла старейшины - липкого, мерзкого, подозрительного чувства, вызванного лишь моей недоверчивостью и интуицией.

Шаг вверх правой ногой, затем левой. Шаги влево - один, два, три. На девятом замираю, услышав голоса. Я стараюсь дышать как можно тише, чтобы никто не заметил моего присутствия, но это и не нужно: за время моего отсутствия в доме явно произошла ссора.

Со своего места я не могу заглянуть в окно, чтобы увидеть людей, и смотрю только на деревянную раму и белые расшитые узорами занавески, колыхающиеся на лёгком ветерке. Зато отчётливо слышу громкие голоса: мамин тенор, папин бас и дребезжащую, но относительно спокойную речь старейшины. Шуршание листвы и деревенский шум мешает разобрать слова, но я прикрываю глаза, прижимаюсь щекой и ладонями к шершавой стене и пытаюсь прислушаться.

- Изначально об этом речь не шла! - бросает мама.

- Ей шестнадцать, она ещё ребенок! Да как ты, ничтожный старикашка, вообще можешь о таком говорить! Я не позволю пальцем её тронуть! - распаляется отец.

Все мои силы уходят на то, чтобы не свалиться с дерева. Они явно говорят обо мне! Но что же произошло, если родителям хватило смелости спорить с самим старейшиной? Если папа назвал сильнейшего колдуна, способного размазать его по стене, как кусок масла, "ничтожным старикашкой"? Что такого сказал старейшина?

К моему удивлению и облегчению, колдун не стал обижаться на оскорбление и крушить все вокруг.

- Я понимаю, - строго, но с сочувствием произнёс он. - Василиса - ваша единственная дочь. Но участие в ритуале - большая честь и для неё, и для всей вашей семьи. Вы знаете, что в этом году наша земля обеднела на урожай и животных, на которых можно охотиться. Вы знаете также, откуда мы черпаем наши силы и благодаря кому поселение прежде процветало. Божества. Они голодны, потому что давно не получали подношений. - С каждым словом речь старейшины становилась всё более возбужденной. Неужели он действительно верил в этих богов? Мне всегда казалось, что он слишком умен для таких глупостей. - Близится праздник наиболее важных для нас богов - Купалы и Костромы. Это огонь и вода, солнце и земля, тепло и плодородие. Если мы принесем в жертву божественным брату и сестре жениха и невесту, они десятилетиями будут покровительствовать поселению.

Наверное, старейшина и дальше что-то говорит, но я уже не слышу. В горле пересыхает, в ушах звенит, когда я с ужасом понимаю, что имеет в виду старейшина. Мышеловка оказалась намного страшнее, чем я могла предположить, настолько страшнее, что я с трудом верила своим ушам.

Он хочет совершить то, что в поселении не делали вот уже несколько десятков лет. Устроить ритуал жертвоприношения. Убить двух человек. Моего недо-жениха Тимофея и... Меня.

Я уже не замечала ни царапину на ладони, ни собаку колдуна, видимо, почувствовавшую мой запах и пришедшую на задний двор. Наверное, я даже не заметила бы, что сорвалась со стены, если бы такое произошло. Слова старейшины звенели в голове страшным приговором.

"Мы принесем в жертву божественным брату и сестре жениха и невесту. Мы принесем в жертву... Мы..."

... Не знаю, сколько я стояла вот так, балансируя на носках на бревенчатом выступе, вцепившись ладонями в деревянные лепнины, которыми был украшен наш дом между вторым этажом и чердаком, наверняка в максимально нелепой позе. Очнулась я, когда почувствовала, что по щекам бегут теплые дорожки. Слезы. Я плакала.

"Я - плачу?"- мысленно одергиваю себя. - "Я? Серьезно? Взрослый человек и ведьма к тому же? Да ладно, я не такая тупая, чтобы не понять, что меня это не спасет!"

Слезы - нет. Но это не значило, что я вообще не смогу спастись. Я должна была, обязательно должна была. И тот мальчик, возможно, тоже, хотя его судьба меня не сильно волновала.

Кто мог меня спасти? Ну, прежде всего, родители. Какой нормальный родитель не защитит своего ребенка от ритуала безумного старикашки!?

Возможно, начав подбрасывать такие мысли, мое подсознание решило защитить меня от суровой реальности и схождения с ума. Возможно, будь я еще немного наивнее, я бы дала старейшине отличную возможность убить себя. Но в тот момент я решила остаться и продолжить подслушивать разговор. Мне хотелось убедиться, что отец меня защитит, и узнать, как он это сделает. Именно это мое решение спасет мне жизнь несколько дней спустя, хотя тогда я не знала, что так будет.

- Мы не позволим убить Василису, - твердо сказал отец, видимо, собираясь завершить разговор. - Это безумие. Да и не один родитель на нашем месте не позволил бы, если только он не сумасшедший фанатик.

- Осторожнее со словами, - отозвался самый сильный колдун. - Купала и Кострома могут разгневаться. Не позволите дочери проявить уважение к собственному поселению и божествам, которые его охраняют - мне придется приказать вам.

- Значит, выбора у нас нет? - спросил папа, но в его голосе не слышалось горе. Скорее, его тон был задумчивым. Мое сердце бешено заколотилось. Отец говорил так, когда что-то придумывал! Наверняка сейчас он составляет план! Он спасет меня!

Все мои надежды обламываются, когда старейшина, видимо, догадывается, что на уме у отца. Потому что в следующую минуту он говорит:

- И даже не думайте покидать поселение или помогать Василисе в побеге. Даже не пытайтесь избегать ритуала. Иначе по следам беглецов пойдут лучшие ищейки поселения во главе с моим псом. И если во время жертвоприношения ваша дочь будет убита безболезненно, то полудикие собаки церемониться не будут.

И снова, уже третий раз за день, мне кажется, что у меня выбили почву под ногами. Колдуны нашего поселения обожали охоту и разводили самых лучших собак. Они могли найти любое животное в два счета, что уж говорить о человеке, не способном ориентироваться в лесу и скрывать свой запах.

План побега точно отпадал.

* * *

Это воспоминание не было для меня самым страшным, и все-таки я вздрогнула от одного слова "ритуал", пронесшегося в мыслях.

С того момента прошло три года, даже три с половиной. Девочка-подросток Василиса, лазившая по деревьям и узнавшая слишком страшную правду, подслушивая разговор на стене дома, давно умерла. Не знаю точно, тогда или чуть позже, но она уступила место более сильной и опасной ведьме, которая была способна выжить в тех условиях, куда её загнала жизнь, и дожить до того момента, когда я устроилась работать в больнице Германа.

И вот теперь я снова могу лишиться работы и снова получить от жизни один из тех тяжёлых ударов, которыми она щедро награждала меня с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать.

Но я не позволю этому случится.

- Не позволю, - тихо повторяю я.

С того момента, как я узнала, что Змеев мёртв, не сдвинулась с места, только опустилась на пол рядом с его кроватью. На меня давило чувство вины. Вопрос, который раньше мучил меня по ночам - был бы тот или другой человек жив, если бы старейшине удалось убить меня ради ритуала? - вернулся со смертью очередного связанного со мной человека.

- Лисс, - окликает меня чей-то голос. Задумавшись, я не сразу различаю, что это Тимофей.

Широкая ладонь мягко ложится на плечо и поднимает меня. Мучительный вопрос в голове никуда не исчезает, но блекнет.

Я молча поднимаю глаза на парня.

- Лисс, - повторяет он. - Как ты себя чувствуешь? Главное, не волнуйся. Я привёл Екатерину, она все проверила. Ты, наверное, не расслышала сначала, но твоей вины в произошедшем нет. Можешь перестать смотреть на Змеева такими затравленными глазами. Он умер от инфаркта.