AU!, в которой Иван и Людвиг – обычные люди, а Гилберт – пёс Людвига.

С виду сказать было сложно, но глава сети крупных и дорогих ресторанов Иван Брагинский жил в маленьком городе где-то в Поволжье. По крайней мере, официально. У него была своя небольшая квартирка на девятом этаже, которую купили ещё когда он школу заканчивал.

Этот городок был его родным. Он тут родился, тут жил и умрёт скорее всего тоже тут.

Хотя, настолько далеко он ещё не заглядывал.

Ему хватало вечного соперничества с директором сети ресторанов быстрого питания Альфредом Ф. Джонсом и холодной дружбы с шеф-поваром в китайском ресторане Ваном Яо.

Больше приставучего и ребячливого Альфреда Ивана бесил только бухгалтер Джонса – нудный бровастый англичанин Артур, который тихо ненавидел своего начальника и спал с переводчиком, французом Бонфуа. Бонфуа иногда выпивал вместе с Иваном, так что русский был в курсе всех пьяных привычек зеленоглазого: от звонков нынешнему любовнику из дремучего московского клуба и ора в трубку, как он его любит, до его любви засыпать на груди после...

Кхм. В любом случае, сейчас это не так уж и важно.

Взял отпуск и уехал к чёрту на куличики. То есть, в родной и любимый город. Без сарказма, Ивану тут нравилось. Он вообще любил спокойные места, в которых его никто не достаёт.

До четырёх утра он смотрел то, что попадётся по первым двадцати каналам (оплачивать полноценное телевидение ему было влом, учитывая, что он тут редко бывает), типа «Наречия» или документалок про пришельцев, и, усталый, но довольный до жути, встречал хмурое тёмное утро, куря на балконе однушки в одних трусах с узорчиком маленьких барашков.

Хрен в нём разглядишь сейчас делового мужчину конечно.

Но он в отпуске и может себе позволить.

Вырубило его в шесть утра прямо посреди видеозвонка его заместителя, Натальи. И то, она подозревала, что от счастья его вырубило. Так-то волю Ивану дай, он три дня спать не будет.

А ведь это был всего лишь второй день из четырнадцати его отпуска.

Проснулся он от противного тявканья собаки после обеда.

«Зря я конечно кровать у стены, смежной с подъездом, поставил...» – подумал он, почесал бок и пополз на кухню в тапочках-зайчиках соображать себе что-то на поесть.
Что это было – завтрак, обед или перекус – он боялся даже предполагать, равно как смотреть на часы.

Еды не оказалось вообще. Ну а чего он ожидал? Вчера после поезда он сразу завалился в квартиру, еле доплёлся до кровати, включил телик и сразу расслабился. Даже вещи не разобрал и не поел.

Разумеется, что и покупать что-то на поесть он тоже не стал, несмотря на возгласы совести и то, что тут в округе полно круглосуточных пивнушек, в которых делают всякую закусь. Ну на крайняк можно было купить даже банку консервов или шоколадку.

Но нет же. Придётся теперь вставать, одеваться и идти навстречу противно-морозному декабрьскому воздуху в гипермаркет покупать себе провизию.

Иван оделся, собрался с духом и пошёл.

В лифте он нажал кнопку первого этажа и доехал без приключений.
До гипермаркета он решил пройтись пешком, всё равно тут буквально метров семьсот идти.

Дети всех возрастов уже тусили на площадке, несмотря на промозглую погоду.

Иван переехал сюда, будучи подростком, и редко выходил во двор из-за жуткой загруженности в школе, но любимым его делом было покачаться на качелях в наушниках.

В голове мелькнула шальная мысль, но он её отогнал. Сломает ещё качели.

К тому же, двухметровый дядька за тридцатник на них не влезет и будет выглядеть как минимум подозрительно.

***

Как сюда Байльшмидта вообще занесло, он не знал и сам. Он по-русски не очень любит говорить, предпочитая английский или родной немецкий, но вывески и передачи на втором языке, местном, окончательно его добивали. Вот кто ему скажет, что такое вообще «кевыт»? И зачем такое на вывесках писать, если все люди – русские и умеют читать на своём родном языке?

Впрочем, факт оставался фактом. Людвиг Байльшмидт работал тут преподавателем химии в вузе и держал у себя огромного, пусть и худого, белого пса.

Пса звали Гилберт, и его наличие – целиком и полностью заслуга его брата, которого, как ни странно, звали так же. Просто самомнение у него было больше самого высокого здания этого города, вот он и назвал собаку в честь себя любимого.

А потом свалил собачку на младшего брата, смылся по-тихому в Австрию и с тех пор от него ни слуху ни духу. То ли женился, то ли нет, то ли на австрийке, то ли на венгерке.

Собака оказалась по характеру точь-в-точь Гилберт. Гадила в тапки блондина, грызла его любимые гантели, трепала его майки... Разве что пивом напоить не пыталась. Хотя просила отлить ей чуть-чуть из банки.

И вот сегодня Людвиг выходил на улицу выгулять Гилберта.

Спускать пса с поводка было нельзя: куча детей, бдительные мамочки и бабушки, смотрящие с балконов за чадами, которые были куда более зоркими, чем орёл. Таких только в разведку посылать.

— О, немец вышел, – пропыхтела бабка, сидящая у подъезда.
— И вам всего хорошего, Вермихална, – бодро поздоровался высокий парень с двумя пакетами, забитыми всякой едой.
— Ивашка вернулся, – к этому парню старушка относилась более благосклонно. – Как жизнь? Девку-то нашёл себе?
— У меня всё хорошо, спасибо. Пока что не получается, работы много.
— А. Может ты из этих?..
— Ну Вермихална, ну что вы...
— Да я про трудоголиков. Ишь чего напридумывал себе, – заворчала женщина. – Чего зенки вылупил, а, немец? Ухи греешь небось? Иди куда шёл.

Людвиг хотел было пожать плечами, но в этот момент Гилберт, которому хватило длины поводка, рванулся и укусил пакет парня. Посыпались продукты: два батона хлеба, три банки шпрот, банка плова в консервах, килограмм манки, кости на развес в отдельном пакете, пакет творога, пачка масла. Круглые, неестественно красные и румяные яблоки и яркие мандарины покатились по хрустящему насту.

А может это зубы Людвига так скрипели, кто знает.

Пёс схватил кость и стал грызть её.

— Простите меня, пожалуйста. Гилберт, фу! Давайте, я помогу, – Людвиг присел и начал собирать всё то, что выпало. Парень уже ловко собрал все мандарины и яблоки.

Казалось, что рук у него, как у Шивы.

— Поможешь до квартиры донести, тогда, может быть, прощу, – усмехнулся парень, с наслаждением наблюдая муки совести в глазах немца. – Да я пошутил. До свидания, Вермихална. Тётьларе и Никитке привет сердечный.
— Ага, бывай, – кивнула старушка и мигом превратилась в истукан.

Людвиг нагнал Ивана уже у лифта. Гилберта он тащил за ошейник. Пёс брыкался, но как-то вяло: по хватке хозяина уже понял, что дома ему кабзда, каких он ещё не выидывал.

— На какой этаж? – спросил Иван. Людвиг недоумённо моргнул.
— А?
— Этаж какой, спрашиваю. На какую кнопку нажимать?
— А. На девятый этаж, пожалуйста.
— О, соседи, видимо. Иван, – русский протянул руку для приветствия. В ладони красовалось восковое яблоко.
— Людвиг Байльшмидт, рад знакомству.
— По тебе сразу видно, что не местный. Во-первых, немец, во-вторых, когда бабки по-нашему говорили, ты ни слова не понял. У тебя на лице написано.

Людвиг покраснел. Он ненавидел то, что у него все эмоции написаны на лице.

Собаке, видимо, не понравилось, что про него забыли. Он развернулся в не слишком просторной кабине лифта, задрал лапу и...

— Ох ты ж... – Иван еле удержался от того, чтобы не сматериться. Нечего немца в культурный шок раньше времени вводить.
—

Чёрт. Простите, пожалуйста.
— Да ладно, – положа руку на сердце, в голове у Ивана была только одна фраза: «Если бы вы знали, как мне по..., вы бы расплакались». Таким же вихрем в голове пронеслись и «кристаллически пофиг» и «алмазно без разницы». Эти сапоги он всё равно откопал в шкафу между старым, поеденным молью покрывалом и вскрытой упаковки средства от моли. Иронично, но даже упаковку моль с голодухи поела.

— Как мне загладить свою вину? – Людвиг ненавидел быть кому-то должным.

В глазах Ивана пронеслась блестящая идея.

— Соль есть? А перец? – спросил он.
— Есть, – неуверенно протянул немец.
— Супер. Поможешь мне готовить. Новый год же скоро.

На лице химика отразилось полное непонимание ситуации, но он кивнул.

Условились готовить у Ивана где-то около восьми вечера.

— И животинку свою тоже возьми. Жаль его, соскучится один в квартире, – Иван потрепал пса по загривку. Серый пёс фыркнул, но не сопротивлялся.

До восьми вечера Иван драил квартиру. Типа, перед гостем неудобно. На самом деле, ему самому уже надоело в грязи сидеть.

Готовка тоже проходила без особых приключений.

Людвиг сделал курицу в духовке, пока Иван на ноутбуке искал «Иван Васильевич меняет профессию» с немецкими, или, на крайняк, английскими субтитрами.

Потом обращение президента. Все пять минут Иван провозился с пробкой от шампанского, страшно ругаясь про себя на всех известных ему языках.

Ну и в итоге они встретили Новый год. Без ёлочки, зато лицом в мишуре, потому что под шампанское хорошо пошло вино и дорогой виски, который Иван с удивлением обнаружил у себя в сумке.

— Наверное, подарок от Натальи, – решил Брагинский, и они распили и виски.

Под воздействием градуса Людвиг становился совсем другим человеком.

В два часа ночи они обсуждали политику.
В два сорок три они пели песни.
В три ноль семь смотрели на салют, стоя у окошка в обнимку, потому что по отдельности их у батареи развозило.
В четыре двадцать два они уснули так же в обнимку около Гилберта.

И проснулись в третьем часу дня.

Две недели отпуска Ивана они провели вместе. Вместе ходили на набережную, гуляли с Гилбертом, потом по приколу закидали друг друга снежками. И возвращались в квартиру Ивана отогреваться (и целоваться) у батареи.

За две недели эти двое успели влюбиться. Как – неясно. Но успели.

Странное притяжение душ у этих двоих.

— Ну ты это... В Москве будешь, заходи, – Иван протянул Людвигу визитку. – Это мой ресторан. Пообедаем как-нибудь.

Брагинский сел в поезд вместе с чемоданом и уехал в Москву.

— И скотинку свою привози! Я ему миску там выпилю! – крикнул парень в окно.
— Голову в окно сунь, дурак! – гаркнул Людвиг. – Шапка слетит.

Иван хохотнул, помахал рукой ему из окна и вскоре поезд уже совсем скрылся из виду.

Людвиг глянул на визитку.

Зайдёт, он обязательно зайдёт.

Гилберт, который и стал причиной этого странного притяжения, равнодушно почесал лапой за ухом.

С тех пор Людвиг был уверен, что двух человек можно притянуть при помощи поводка и одного шелудивого пса.

Я может и не то сделала, но начало мне очень нравится.