С потёртой фотографии мне кротко улыбалась юная дама. Я никогда не касался этого румяного лица, но явно почувствовал бархат ее кожи. Глаза ее сияли, отображая всю воздушную лёгкость бытия девушки такого нежного возраста. Моя образованность и тяга к прекрасному, не позволили не сравнить милейшую со священной Психеей, чьи ключицы имели такой же жемчужный оттенок. Затем мой взгляд скользнул на документы под фотографией, это было свидетельство. Свидетельство о смерти некой Мишель Боннар. В глазах что-то вспыхнуло. Затем мрак, кромешный, беспросветный, темнейший в своей сущности, мрак. Он залил все в округе. Потом я заметил крохотный огонек в левом верхнем углу. Он приближался ко мне, увеличиваясь и заполняя все своим величием. Я увидел маму. Но она была не той прекрасной молодой девушкой, что я видел на фотографии или в своих видениях.

Это была ужасно похудевшая женщина, тощая, довольно высокая и стройная, с прекрасными темно-русыми волосами и раскрасневшимися до пятен щеками. Она лежала в небольшой комнате, сжав руки на груди, с запекшимися губами и неровно, крайне прерывисто дышала. Из-под ее тонких рук хлыстала ярко-бурая кровь, светлая и жидкая, словно вода. Она будто светилась. Душа словно покидала ее, вырываясь со светом, и уплывая туда – куда-то очень далеко, в темноту. Со временем она потускнела, и лишь последние огоньки, точно высыпались из ее матовых ногтей, залитых кровью.

Все потемнело. Мне сталось жутко тошно. Тело жутко вибрировало, сердце бешено билось, голова точно раскалывалась вдребезги, веки стали настолько невыносимо тяжелыми, что я чувствовал это с закрытыми глазами. Я испытал ужасную тревогу. Жуткую… Жутко-нистерпимую… И я закричал, закричал, разрывая глотку. На секунду я почувствовал это, я почувствовал смерть. Эта секунда показалась мне вечностью. Меня скрутили судороги, мое тело парализовало. Оно было не моим, я словно испарился, я был выше.