Никогда раньше мы не были на студенческих вечеринках, да и прямо сейчас мы уже оставили ее позади. Сейчас темнота и отдаленный шум веселья полыхали в паре корпусов отсюда. Ритмично вибрирующие басы были слышны даже здесь, ведь по университетскому городку по ночам не ездят машины, не слышны звуки сирен и сигнализаций, которые могли бы их перекрыть. Звуки нежных поцелуев наполняли спальню, пока тьма за окном становилась все более непроглядной. Сегодня мы не включаем свет, сегодня наш любовник не собирается платить нам и даже не пытается напоить нас вином или шампанским, потому что сам пьян вусмерть. Интересно, у него вообще встанет? Впрочем, это не так уж и важно. Важен антураж и декорации, важна его непривычная молодость и разнузданная свобода. Его руки неумело и грубо пробираются под нашу одежду, но несмотря на то, что к подобным развлечениям он явно непривычен, он ведет себя настойчиво и решительно, легкая тень смущения была заметна на его лице лишь в течение тех нескольких минут, когда мы беседовали с ним на крыльце здания, сегодня превратившегося в ночной клуб. Наверное, он из тех, кто жаждет попробовать все до того, как отдаст богу душу. Любопытно, многое ли он успел попробовать до этого момента?

Никогда раньше мы не останавливали свой выбор на таких молодых мужчинах. Его даже мужчиной пока что сложно назвать, это всего лишь парень, не так давно вышедший из школьного возраста. Он старше наших друзей не больше, чем на два года, и все происходящее он воспринимает лишь как очередной одноразовый секс на вечеринке. Никакой сакральности, никакой тайны, никакого обручального кольца на тумбочке, даже никаких странных фетишей, хотя то, что нас в спальне трое, уже можно было бы считать началом его пути в этот мир. Он просто пользуется тем, что мы добровольно даем ему, он просто проверяет границы своей собственной сексуальности, поэтому мы даже не до конца уверены в том, что у него вообще когда-либо был опыт с мужчинами. Его кожа все еще идеально упругая, ее цвет равномерный и здоровый, даже волоски на ней блестящие и мягкие. А еще ему присуща такая непривычная чистая стихийная жажда, которой не было ни у одного из наших любовников. Те всегда шли по проторенному пути, неоднократно пройденному ими с другими мальчиками по вызову, никогда не отклоняясь, занимая те позиции, которые привыкли занимать годами. Отточенность движений и даже эмоций выдавала в них не любителей, а профессионалов ночных утех. Но по рваным движениям этого парня, по его частым переключениям с одного из нас на другого, по его то невинным, то развратным ласкам было очевидно, что он и сам не понимает своих предпочтений. Возможно, где-нибудь в другой жизни и в другой вселенной мы бы даже сохранили ему жизнь.

Никогда раньше мы не охотились в присутствии наших друзей, нашей названной семьи, этой горстки травмированных малышей, принимающей нас такими, какие мы есть. Как мы хотели тогда, восемь лет назад, стать их частью, но как ярко даже тогда мы осознавали, что это невозможно. Когда десятилетний Дэниэл с серьезным лицом выбирал для нас одинаковые кусочки торта на своем дне рождения, потому что мы сами одинаковые, когда лицо крохотного Ники озарялось широчайшей улыбкой после нашей похвалы его умения красиво подстригать эти миниатюрные деревья, хотя на самом деле он обрезал их веточки очень криво, когда хрупкая маленькая Брук просила нас научить ее рисовать ровные стрелки, чтобы она была самой красивой в классе. Даже в эти уютные семейные моменты мы знали, что не способны полюбить их, ведь они — тепличные хрупкие цветы. Они — благородные и нежные белые олеандры, предки которых когда-то погубили своим ядом воинов Александра Македонского. А нам не место среди нежных и благородных, даже если те сами тянут к нам свои бутоны. Отец, наш ангел и покровитель, хотел помочь нам пустить корни рядом с ними, но он никогда не был умел в делах, касающихся детей. А после смерти своей жены и матери Дэниэла, он и вовсе предпочел как можно скорее сослать нас в Портленд, виня во всем произошедшем тогда именно нас. При этом отец никогда не оставлял нас, позволяя нашим ядовитым побегам расти на воле, позволяя поглощать чужие жизни для роста, и убирая за нами обглоданные скелеты из чувства собственной вины, о которой он никогда не говорил вслух, но о существовании которой догадывались практически все в доме Рэйвенов.

Собственно, мы бы никогда не позволили себе убивать в такой опасной близости к тем, чья безопасность нас хоть сколько-нибудь волнует, тем более, что это всегда было условием поддержки отца. Благополучие семьи и ее безупречная репутация, вот что важно. Наше благополучие — в нашей изолированности, но одновременно в нахождении в пределах его владений. Неважно, что и безопасность, и репутация обеспечены запугиванием, обманом и кровью тех, кого отец считает чужими. И мы были согласны играть по правилам, нас устраивала эта идеально налаженная система, в которую мы со скрежетом смогли вписаться, которая позволяла нам быть собой и чувствовать себя практически свободными. Но все это померкло и отошло на второй план в тот момент, когда нас охватила ярость. Такая жгучая и режущая, что сдержать ее внутри невозможно. Ей нужно было выплеснуться, но выплеснуть ее на того, кто ее вызвал, было нельзя. Это причинило бы невыносимую боль нам самим, в первую очередь. А еще это почти наверняка причинит боль всем тем, кому мы не должны ее причинять. И хоть отца не волнует душевная боль его детей, его точно взволнует смерть одного из них. А Эйден, причина нашей ярости, ревности и боли, уже негласно был наречен одним из детей семьи Рэйвен. И чтобы отцу потребовалось избавиться от него, должно произойти что-нибудь из ряда вон выходящее. Зубы скрежетали от злости, ведь мы могли избавиться от него раньше, тогда, когда никто не познал бы последствий этого. Но откуда нам было знать, что наше желание иметь семью загорится ярким солнцем в груди, когда мы подпустим ребенка так незначительно близко? Откуда было знать, что красное пламя нашего собственного гнева будет стремиться сжечь это солнце? Откуда было знать, что на самом деле наши желания и устремления никогда не были едины?

Наш сегодняшний любовник продолжает покрывать поцелуями нашу горящую от возбуждения кожу. Он — всего лишь способ подавить клокочущий вулкан внутри. Мы издаем громкий рычащий стон, так непохожий на наши обычные завлекающие мелодичные звуки. Мы толкаем сегодняшнего мужчину, нет, сегодняшнего парня, даже мальчика, в грудь, вынуждая его неловко распластаться на односпальной кровати. Руководство университета и в самом деле думает, что никто из их студентов не трахается в комнатах общежития, поэтому никому из них не нужны двуспальные кровати? Или оно думает, что отсутствие удобных мест позволит снизить риски возникновения случайных беременностей или заражения ЗППП? Как бы там ни было, отсутствие широкой двуспальной кровати в спальни общежития Альфа Сигма Зета никак не помогло им снизить риск смерти одного из учащихся во время полового акта.

Оказавшись сверху мы хищно улыбаемся, наблюдая за попытками нашего любовника превратить свою неумелость в соблазнительность и даже в доминантность. Ну уж нет, сегодня доминировать будем мы. И не только по причине его банальной неспособности держаться ровно после нескольких раундов пиво-понга, но и потому, что наши тела взорвутся и разлетятся мелкими кусочками по всему кампусу, если мы не дадим выход безудержной темной энергии внутри. А для этого определенно нужно взять верх. Мы прижимаем его к мнущемуся тонкому одеялу, которое он уже никогда не сменит на теплое зимнее. Его руки вытянуты над головой, мы крепко держим их, вдавливая в мягкую подушку. Его глаза, замутненные спиртом, сверкают слабыми искорками, когда он пытается отпустить шутку про первый раз и попросить нас быть нежными. Мы жарко шепчем ему на ухо, что постараемся не делать ему больно, подыгрывая этому дешевому сценарию лишения невинности из эротических романов в мягкой обложке. На секунду в комнате раздается тихий смех. Эти студентики продолжают шутить и веселиться даже на смертном одре. Сколько же в них оптимизма и веры в будущее? Смешок прерывается вскриком. Наши клыки впиваются в его плоть в районе шеи, оставляя глубокий след, едва не прокусывая его кожу. «Вы животные», — однажды с презрением в голосе сказал нам отец. Да, папочка, но мы не сами стали такими, такими нас сделал наш мир, выжить в котором могут только плотоядные хищники, тебе ли не знать. «Но даже у животных принято заботиться о потомстве», — тихо добавил он и презрение практически улетучилось, уступая место скорби и твердости.

Мы зажимаем нашему любовнику рот, игриво закусывая губу и глядя ему прямо в глаза. Пусть как можно дольше думает, что это просто игра, что на нем сверху и в самом деле сидит всего лишь красивый парень постарше, который покажет ему новые грани удовольствия, а его руки удерживает брат-близнец этого парня, который добавит к наслаждению еще больше сахара и специй. Ему ни к чему знать, что перед ним монстр, настолько уродливый и настолько прекрасный, что осознать его не дано ни единому человеческому существу на планете. И этот монстр жаждет познать любовь и гнев в его пульсирующей живой крови, жаждет впитать в себя все без остатка и ощутить умиротворение и покой хотя бы на несколько мгновений. Наши ласки вновь на несколько секунд становятся обманчиво мягкими, притупляя его бдительность. Мы отпускаем его руки, позволяя ему обхватить ими талию одного из наших тел, пока второе незаметно отходит от кровати, выискивая взглядом что-нибудь полезное. Мы не планировали подобных развлечений ни сегодня вечером, ни завтра, ни в ближайшие пару недель, потому что обычно насыщения после пира нам хватает надолго. Но когда этот проклятый ребенок вновь проявил к нам привязанность, а частичка нас с радостью отреагировала на это взаимностью, голод внутри взревел с неистовой силой. Когда мы прочитали в его глазах нужду в нас и когда нам в очередной раз захотелось ее удовлетворить, зверь внутри потребовал того, в чем нуждается он. А потребности зверя всегда были важнее, ведь он — это мы. Наши пальцы дрожали, сердце клокотало, дышать было так тяжело, будто мы под водой. Ни на одной охоте нас не накрывало таким плотным малиновым саваном, как на этой вечеринке. Пока ребенок пытался разделить нас, вызывая ужасно противоречивые чувства, этот саван пытался собрать нас воедино вновь.

Это ощущение напугало нас. Впервые за долгие годы мы почувствовали страх. Страх разъединения, страх уничтожения, страх смерти, страх взрыва, страх отсутствия контроля. Нам было необходимо обрести равновесие как можно скорее. Именно поэтому мы сейчас в этой спальне, именно поэтому судорожно ищем хоть какое-нибудь орудие, которым можно будет выпустить жизнь из этого тела. Это поможет, это определенно поможет, это всегда помогает справиться с чем угодно, это помогает вспомнить, кто мы. Осторожно изучив прикроватные тумбочки, ящики письменных столов и шкафы для одежды, мы не находим там ничего подходящего. Конечно, плоть можно проткнуть и ручкой, и карандашом, а задушить — запихнутым в глотку скомканным тетрадным листом, но ярость ослепила нас не настолько, чтобы мы превратили нашу сцену в истеричную безвкусицу. Хотя, если мы не найдем ничего похожего на привычные нам лезвия, действовать придется именно так. В соседней спальне, временной обители ребенка, нашего младшенького Дэниэла и милашки Ники, мы тоже не обнаруживаем никаких орудий, но в нашу голову приходит мысль, что мы можем использовать вместо них. На одной из тумбочек стоит белоснежный изящный фарфоровый чайник. Рядом с ним — чашка с блюдцем. Наверняка Ники притащил все это с собой, чтобы не отказывать себе в удовольствии попить чай как дома. «Прости, Ники», — с тихим шепотом мы разбиваем эти три части сервиза, чтобы выбрать самые крупные и острые осколки, оставшиеся от него. Крохотный порез остается на указательном пальце, что заставляет машинально поднести его к губам и слизнуть солоноватую влагу. Удивительно, но наша кровь по вкусу самая обычная. И добраться до нее так же легко, как и до чужой.

***

Я вижу, как Натан выходит из спальни, не найдя здесь ничего, что позволило бы завершить наш кровавый ритуал. Его кровавый ритуал, наверное. Для меня не столь важны эти процессы, но для меня важен результат. Я готов отдать все ради того, чтобы видеть в глазах брата то спокойствие и удовлетворение, которое вижу в такие ночи. Мне не важно, сколько жизней мы заберем, если это сделает нас счастливыми. А все то, что делает счастливым Натана, делает счастливым и меня. Более того, у нас ведь уже забрали наши жизни? Так разве мы не имеем права теперь забирать чужие? Мысли копошатся в моей голове и я замираю, на мгновение выглянув в окно над кроватью, на которой я предаюсь страсти с одноразовым парнем во имя нашего счастья. Отсюда видно тот корпус, в котором мы были каких-то полчаса назад, если не меньше. Внутри него кипит разноцветная жизнь, наполненная обычными эмоциями и чувствами, обычными разборками и влюбленностями, обычными проблемами и достижениями. Иногда я думаю, что было бы, если бы мы с Натаном могли влиться в эту жизнь, если бы нас не турнули из нее как ненужный мусор. Пожалуй, мне нужно думать об этом еще реже, а лучше не думать вовсе. Эта мысль из разряда тех, что вносят раздор в наше благополучное существование.

Я вновь перевожу взгляд вниз, на молодого парня, который даже не заметил, как я отвлекся от него. Он смотрит на меня все с той же слащавой пьяной ухмылкой, которая почти не сходит с его лица с момента нашего короткого знакомства. Хоть он и ведет себя развязно и смело, я вижу плещущуюся невинность в его глазах цвета скошенной весенней травы. Он немного напоминает мне Эйдена, ребенка, к которому я так некстати привязался, к которому испытываю практически родительские чувства, для которого хочу делать то, что раньше делал только для Натана. И эти чувства я не могу выкинуть так же легко, как мысли о текущей где-то вдалеке от нас жизни. Натан знает, что не могу, но ничего не может поделать с той злостью, с той ревностью, которая сжирает его каждый раз, когда он замечает хоть какие-то признаки этих чувств. А я, к сожалению, очень часто даю ему их заметить. Я знаю, что ни к чему хорошему это не приведет, что рано или поздно наступит момент, когда я должен буду принять решение. И я однозначно выберу брата, ведь если бы не он, у меня не было бы даже того подобия жизни, что есть сейчас. У меня не было бы возможности так безгранично любить его. Я просто надеюсь, что к моменту, когда придется выбирать, Эйден обретет более близкого человека и отдалится от нас, а Натан не будет требовать ничего слишком радикального. Как бы я ни жаждал, чтобы ребенок стал частью нашей семьи, как бы во мне не теплилась надежда на то, что поезд смерти можно заставить сойти с рельс, осознание невозможности этого присутствует во мне. И у меня нет объяснений, почему я так отчаянно пытаюсь обрести семью в таких обстоятельствах. Я знаю только то, что не могу оттолкнуть Эйдена сам в те моменты, когда ему нужен хоть кто-нибудь.

Я наклоняюсь к парню подо мной. Я помню, как мы спрашивали его имя, стоя на крыльце, и как он ответил. Но в моих воспоминаниях звуки, изданные им, не складываются в какое-то конкретное слово. У наших одноразовых любовников нет имен, ведь не нам выбивать их на надгробных плитах. Я медленно и чувственно целую его, веря, что это чувство влюбленной страсти на одну ночь облегчает для них все то, что они испытывают впоследствии. Сейчас, когда Натана нет в спальне, я не ощущаю всепожирающего огня, распространяющегося волнами вокруг него, охватывающего и мой разум, и мое тело, заставляющего меня быть более грубым и агрессивным. Я даже позволяю парню перехватить инициативу и прижать меня к постели своим горячим опьяняющим телом. Со стороны мы наверняка выглядим настолько обычно, насколько вообще могут выглядеть два человека, собирающихся заняться любовью в темноте спальни. Я запрокидываю голову и он припадает к моей шее. Что я чувствую? Ничего, когда Натана нет рядом. Я жажду только его прикосновений, только его поцелуев, только его тела, только его дразнящих взглядов. Он впервые покидает меня во время очередной кровавой ночи, но мы и впервые не были к ней готовы. В эти пару минут без него, под незнакомым парнем, я ощущаю пустоту.

Наконец-то дверь снова открывается и я вижу это прекрасное, хищно улыбающееся существо с самыми аппетитными в мире бедрами и самой любимой душой. Я знаю, чего он хочет, мои губы тоже медленно растягиваются в зеркальной ухмылке. Я крепко обхватываю ногами талию нашего сегодняшнего парня, прижимая его к себе. Он сжимает мои бедра, думая, что моя вспышка страсти обусловлена его действиями и его поцелуями. В темноте он вряд ли видит, что мой взгляд неотрывно прикован к Натану, который, облизнувшись, медленной кошачьей походкой подходит к постели. В его руках я замечаю странный изогнутый белый треугольник и далеко не сразу понимаю, что это. Когда он подходит еще ближе, я вижу блеск в его широко раскрытых глазах. Через мгновение я завороженно наблюдаю за тем, как длинная, глубокая алая линия пересекает поперек горло нависающего надо мной парня. Как медленно набухают тяжелые капли, как они превращаются в водопад и обрушиваются вниз, грозя утопить меня в себе. Я слышу захлебывающиеся квакающие звуки, раздающиеся из беспомощно раскрытого рта и тонкие струйки, которые прокладывают дорожки к его подбородку, чтобы слиться в один большой поток. Моя одежда и постель подо мной мгновенно становятся мокрыми и горячими, но тело, еще не до конца испустившее дух, не успевает придавить меня собой. Натан, дернув его за плечи, сваливает его на пол, взбираясь сверху вместо него.

Мы сливаемся в жарком поцелуе под аккомпанемент бурлящих тихих стонов. Натан знает, куда бить, чтобы одним разрезом заставить жертву замолчать навсегда, чтобы избавить ее от всякой возможности жить дальше. Мы чувствуем кровь на губах: хлынувшая из глубокого пореза, она раскрасила меня целиком. Ее вкус терпкий, но сладкий, он растекается по нашим рецепторам, но не перебивает, а лишь дополняет вкус нашего поцелуя. Мое сердце колотится так быстро, когда Натан начинает стягивать с меня одежду, когда его поцелуи перемещаются все ниже. Я не свожу с него глаз, хотя мне так хочется просто закрыть их и наслаждаться его ласками. Я хочу видеть каждое его движение, хочу видеть как он смотрит на меня в ответ. Я не сразу улавливаю, что парень на полу затих, что теперь единственные дышащие существа здесь — это мы. Мне нравится ощущение того, что мы одни во вселенной. Наверное, если бы так было всегда, если бы нас всегда было только двое, нам было бы куда проще. Губы Натана оставляют отметки на моей шее и я тихо постанываю в такт стуку его сердца, который чувствую повсюду, внутри и снаружи. Я люблю его. Я люблю нас. Во всех наших проявлениях, во всех наших ипостасях. Может быть, мы животные. Может быть, наш путь должен был завершиться, когда нам было десять. Может быть, Натану не стоило брать в руки нож и избавлять нас от участи быть похороненными в маленьких детских гробах.

Я чувствую, как нежные покусывания и мягкие толчки становятся грубее, но от этого мое тело лишь сильнее содрогается от наслаждения. Обычно мы очень ласковы друг с другом, но обычной сегодняшнюю ночь вряд ли можно назвать. Я сжимаю его плечи, точно такие же наощупь, как и мои. В конце концов, мои глаза закрываются, а звуки, соскальзывающие с моих губ становятся громче и отрывистее. Я не чувствую ничего, кроме тела Натана, кроме его тяжелого дыхания, кроме его запаха и вкуса. Наши тела абсолютно одинаковы, поэтому он точно знает, как заставить меня чувствовать то, что ему необходимо. А я знаю, что он всегда хочет дать мне почувствовать то, насколько сильно он меня любит. Я дергаюсь, а вырвавшийся стон звучит удивленно. Это боль? Мне только что стало больно? Я ошеломленно распахиваю глаза и смотрю на любимое лицо. Зачем он сделал мне больно? Это не может быть случайностью. В нашей любви случайностей не бывает. Я снова вздрагиваю, снова слишком глубоко, снова больно. Я чувствую, как мои брови удивленно ползут вверх и как мои пальцы, впившись в его плечи чуть крепче, пытаются заставить Натана остановиться. Я с ужасом вижу в его глазах ту же самую ярость, что была в них до того, как белый осколок вспахал борозду на плоти того парня с вечеринки.

— Любовь моя... Мне больно.

На несколько секунд его взгляд становится пустым, все угли в нем мгновенно гаснут. Его тело замирает и как будто даже дыхание прерывается, мне кажется, что я перестаю ощущать пульсацию крови в его венах, хотя всегда ощущаю ее, когда наши тела так близко. Он со свистом втягивает воздух и, сев на кровати, притягивает меня к себе в таком крепком объятии, что я слышу тихий скрежет своих ребер и не могу вдохнуть даже половины необходимого мне кислорода. Все вокруг словно потухает, все предметы вновь обретают четкие контуры, тело на полу превращается в обычный труп, а не в источник силы и жизни. Натан зарывается носом в мою шею, его дыхание слишком горячее. Я обвиваю его талию и мягко поглаживаю его бархатистую кожу. Я слышу, как он шмыгает носом и мое тело превращается в ледяную статую, когда я осознаю, что именно означает этот звук. Я не слышал его вот уже пятнадцать лет. Горячее сердце бьется изнутри о ледяную корку моей кожи. Я не знаю, что делать. Голова кружится, а пространство вокруг вновь начинает расплываться.

— Я люблю тебя, Крис... Больше жизни, больше всего остального мира, больше себя самого. Ты должен оставаться только моим, иначе... Иначе я погибну.

Его шепот хриплый и прерывающийся, влага на моей шее и моем плече кислотой разъедает кожу. Подобные вещи не должны происходить между нами. Мы не должны делать друг другу больно. Это ослабляет нас, делает уязвимыми перед враждебным миром, который вцепится в наши глотки как только мы проявим слабость. Я запускаю пальцы в волосы Натана, я знаю, что ему приятно, что его расслабляет, когда я глажу его вот так. Нам нужно убраться отсюда и прийти в себя, сейчас я должен подумать об этом, а уже позже мы вместе подумаем о том, как вернуть нам былое единство, как поймать ускользающую стабильность и отлаженность, которая не давала нашим душам сжигать себя.

***

Привычное рухнуло. Разбилось, как этот дурацкий сервиз, среди кусочков которого я ищу самый острый осколок. Можно ли его склеить обратно? Конечно. Но будет ли он таким, как раньше? Я медленно перебираю фрагменты белоснежного фарфора, бездумно сопоставляя их друг с другом и разъединяя вновь. Я чувствую, как гулко стучит подавляемая мною ярость, как ее тело с бешенством бьется о мои ребра, как о прутья решетки. Мои пальцы дрожат, когда я беру самый крупный осколок. Мне хочется вонзить его в каждого, кто причастен к разрушению нашего с моим Крисом мира. Даже в самого себя, ведь я тоже причастен. На кончике пальца расцветает крохотный алый бутон, который через мгновение исчезает у меня на языке. Удивительно, но моя кровь по вкусу самая обычная. И добраться до нее так же легко, как и до чужой.

Нужно действовать так, как я привык. Как привыкли мы оба. Возможно, это не даст нашему миру развалиться до основания, возможно, мы успеем подлатать трещины до того, как они расколют нас надвое окончательно и бесповоротно. Да, меня терзает злость, к которой я не привык. В последний раз я чувствовал нечто подобное десять лет назад, тогда же в последний раз я по-настоящему опасался потерять моего Криса и себя самого. Я отлично знаю, что эта ярость пытается спрятать за собой страх. Безотчетный, невыносимый страх лишиться всего того, на чем держится моя жизнь. Крохотный трясущийся серый комок пыли в самом дальнем углу моего сердца, который, если его не убрать, заполонит все. Кто я без моего Криса? Существую ли я без него вообще? Мне кажется, я рассыплюсь и растворюсь в бескрайней пустоте, если он перестанет удерживать меня здесь. Я не могу представить мир, где он не принадлежит мне, где его любовь распространяется на кого-то еще. Почему я ничего не сделал тогда, когда понял, к чему все идет? Почему я наблюдал за тем, как мой Крис опекает этого проклятого ребенка, как он улыбается, заботясь о нем? Естественно, я понимаю, что его любовь к Эйдену исключительно платоническая. Но что это, в сущности, меняет? Это все равно утечка, это все равно брешь, через которую медленно просачивается любовь, отнимаясь у нас двоих, чтобы прибавиться ему.

Я сжимаю ладонями раскалывающийся надвое череп. Я дышу медленно и неровно. Все будет в порядке. Мой Крис всегда будет рядом. Он знает, насколько невыносимо сильно я люблю его, он знает, что случится, если наша связь ослабнет. Я чувствую, как злость снова вздымается внутри, разрастаясь до невероятных размеров, будто попкорн в микроволновке. Мои губы сами собой растягиваются в ухмылке, когда я направляюсь обратно в спальню. Есть один единственный способ привести себя в порядок. Привести в порядок нас обоих. Этот способ всегда невероятно действенный. Мурашки пробегают по моей коже при мысли о горячей вязкой крови, стекающей по нашим переплетенным телам. Ощущения еще приятнее, чем когда после прогулки по зимнему городу входишь под горячий душ. Я понятия не имею, почему это помогает, но это помогает всегда, это словно упрочает связь между нами. Я открываю дверь и улыбаюсь еще шире, встречаясь взглядом с моим Крисом. Мне не очень нравится занятая им позиция, но у нее есть неоспоримое преимущество: пустить кровь невероятно легко. Я подхожу ближе и сощуриваюсь, как кот на солнце. Осколок входит мягко и глубоко, почти не встречая сопротивления. Настолько глубоко, что мои пальцы практически оказываются внутри пореза. Я не свожу глаз с моего Криса. Он даже не пытается подвинуться, чтобы избежать купания в крови. Мне это нравится. Я глубоко вдыхаю запах ржавого металла, смешанного с клубничным джемом, прикусывая губу от наслаждения. В такие моменты исчезают все тревоги и страхи, в такие моменты хочется продолжать жить.

Столкнув труп на пол, я занимаю его место. По моему телу растекается спокойствие и удовлетворение, а еще безмерная страсть и любовь. Руки моего Криса обвивают мою шею, притягивая меня ближе. Сейчас мы в своей стихии и хочется, чтобы эта ночь длилась вечно, как и другие ночи, подобные этой. Наши тела сплетаются в ритмичном сладком танце любви и похоти. Его кожа под моими пальцами превращается в шелк, его стоны в моих ушах становятся ангельской музыкой, его глаза сверкают бриллиантами. Я не вижу и не чувствую окружающего мира. Мой мир весь подо мной, тот мир, ради которого я готов на все. Мой. Мой Крис. И ничей больше. Только мой. Я сжимаю зубы, кружится голова, воздух обжигает слизистые. Хочу его всего себе. Его пальцы впиваются в мои плечи, его стоны все громче и громче. Ритм наших движений ускоряется. Я вижу, как подрагивают его ресницы, когда он пытается не закрыть глаза от наслаждения. Вокруг нас разгорается пожар, поглощающий все, кроме наших тел. Если ради того, чтобы всегда быть вместе, всегда быть только вдвоем, придется сгореть в огне, я не буду против. Интересно, будет ли против мой Крис? Моя кожа раскаляется, кровь закипает, все вокруг заволакивает удушающим дымом от моего собственного горящего тела. Мой Крис всегда будет только моим. Всего через мгновение его лицо меняется. Я вижу на нем непонятное для меня удивление. Я чувствую, что он пытается меня оттолкнуть. Я замираю. Внезапно я чувствую боль.

— Любовь моя... Мне больно.

Я слышу эти слова будто сквозь толстые каменные стены. Впервые в жизни мой Крис оттолкнул меня. Потому ли, что впервые за долгое время я усомнился в том, что он принадлежит только мне? Что я захотел его еще больше обычного? Его слова, его движения, его взгляд — такие, каких я не ожидал, такие, каких я не хотел слышать и видеть никогда больше. Очень медленно до меня доходит, что я только что сам сделал ему больно. Как я мог позволить себе что-то подобное? Мой Крис не должен становиться жертвой моих собственных чувств. Мое сердце вот-вот остановится. Я не просто животное, я чудовище. Я монстр не только для мира, но и для моего Криса. Я причиняю боль тому, кому не должен причинять ее ни за что на свете. Я хочу перестать чувствовать все это, хочу перестать бояться, хочу, чтобы все было как раньше.

Я отстраняюсь, чтобы в следующее же мгновение прижать моего Криса к себе. Я хочу раствориться в нем, хочу физически стать его частью и никогда больше не быть собой. Хочу чувствовать только то, что чувствует он. Он всегда говорил, что мы — одно целое, и я всегда ощущал это, я привык существовать именно так, в симбиозе друг с другом, в полном понимании и принятии, но теперь я будто отдельно, теперь я даже мыслю иначе. Это должно прекратиться. Я зарываюсь носом в нежную кожу его шеи, вдыхая любимый запах. Я чувствую, как кончики его пальцев нежно поглаживают мою спину. Я с нарастающим ужасом осознаю, что мне не удалось полноценно прийти в себя, несмотря на то, что весь ритуал был проделан с привычной точностью и тщательностью. Будто все потеряло свое значение. Чужая кровь больше не удовлетворяет, чужая жизнь больше не заполняет шкалу нашей. По щекам течет что-то горячее, дышать становится тяжело. Я беспомощен и жалок. Я снова тот несчастный ребенок, но теперь у меня даже нет ножа, чтобы устранить того, кто стоит между нами.

Мои губы шепчут что-то, но я даже не осознаю, что именно. Мы должны найти выход из этого тупика, медленно заполняющегося грязью, которая вот-вот накроет нас с головой и погребет в себе. И я вижу только один выход, такой же, какой был всегда. Нужно уничтожить причину разлада, стереть ее в порошок, погребсти и, переступив могилу, двинуться дальше, взявшись за руки. Эту трещину мы будем сращивать очень долго, но мы сами виноваты, что позволили ей появиться.

❤️Следующая глава выйдет 10 июня🖤

На днях я сделала видосик с эстетикой близнецов и он мне так нравится, что я обязательно зову вас посмотреть его в тгк по ссылке в описании профиля🤭