Танцевать Эля любила. Во время танцев ее окутывала лучистая дымка счастья. Ей казалось, что все в мире хорошо, что и сейчас, и дома она будет чувствовать радость, заниматься любимыми делами, ее ничто не потревожит. Это было ощущение громкого, веселого спокойствия, когда в крови девочки бурлил серотонин. За это она любила танцы.
     Ещё любила за тщеславное ощущение превосходства над теми, кто сидит в зале, кто ходит за актовым залом во время репетиций. Особенно над теми, кто тоже хочет танцевать. Это было тихое, незлое высокомерие, но оно заставляло Элю чувствовать себя наполненной, важной. Она ещё не знала, что любить себя надо не за что-то, а просто так, и ей было необходимо подтверждение со стороны.

     Опоздав на очередную репетицию, Эля с удивлением заметила, что никто ещё не переоделся, а Татьяна Валерьевна не объясняет новых движений. Все столпились вокруг учительницы и слушали. Девочка положила сумку на скамейку и подошла к кучке ребят.
     — У нас есть месяц для репетиций, пропускать их запрещаю. На выступлении будет директор, приедут с Гороно, будет телевидение. Нужно выучить танец на-зу-бок, — вещала Татьяна Валерьевна.
Эля отнеслась к ее словам с сомнением, но по большей части равнодушно. Приедут и приедут, нельзя пропускать — не будет.
Она села на скамейку с девочками и стала надевать чешки. Леся и Аня шептались вполголоса. Девочки казались Эле напыщенными, потому что умели краситься и делали это каждый день, во всеуслышание рассказывали подробности своей личной жизни и постоянно вертелись вокруг мальчиков, танцующих с ними танец. Это потом Эля найдёт удовольствие в общении со сверстниками и станет относиться к их поступкам проще, а пока она относилась к ним с малоприкрытой неприязнью.
— У кого, интересно, Глеб попросит разрешения ходить на репетиции? — делилась с подругой Леся, — Его родителям итак плевать на него, раз они отправили его на год в другой город.
Эля презрительно скорчилась. Она знала гораздо больше подробностей личной жизни семьи Глеба и Вали, и ее бесили уверенные предположения девочек.
— Думаю, ему тоже плевать, он не спросит, — ответила Аня и громче добавила, шутки ради, — эй, Эля, сходи узнай, вы же с ним дрались.
Эля бросила брезгливый взгляд в сторону подруг:
— Откуда такой интерес к дракам? Хочешь научиться?
— Можешь научить? — ответила Аня, вызывая хихиканье Леси.
— Могу наглядно объяснить, — бросила Эля.

Словесных перепалок Эля не чуралась, злобных шуток не боялась, в течение всей репетиции ее беспокоило другое: нужно взять разрешение у родителей? Как же она его возьмёт, если ее увлечение танцами не слишком поддерживают дома? Но она до поры до времени откладывала эти мысли, решит потом. Тем более что во время репетиции происходило кое-что более значимое для неё.

С того момента, как Глеб написал Эле сообщение, прошло два дня. Она не ответила ему, в таких делах вела себя по-дикарски, и спрашивать совета у Вали не хотела — то ли боялась спугнуть внезапное счастье, то ли ещё не определилась, счастье ли это. В течение последних дней ею овладело смутное предчувствие, говорящее об изменении ее чувств. Она с испугом замечала своё эмоциональное, далекое от равнодушного отношение к Глебу. Интерес, с которым она наблюдала за проходящими учениками, вытекавший из желания увидеть среди них худощавого черноволосого старшеклассника, смущал ее. Одновременно с этим она испытывала дискомфорт при встрече с Глебом, особенно когда он здоровался с Валей и, как будто из вежливости, с ней. Зато потом в ее памяти постоянно всплывали эти встречи.
Ещё более запоминающимися стали встречи на репетициях, где им приходилось перекидываться словами, и Эля быстро уловила необходимость запоминать во время них каждую реплику Глеба, обращённую к ней, потому что дома они крутились в ее голове незамолкающей пластинкой.

Сейчас Эля тоже танцевала, наполовину погружённая в свои мысли. Глеб повторял своё движение в отдалении от них с другими мальчиками, и не смотрел на неё. Непривыкшая к ограничениям в своих репликах и фразах, Эля все-таки сторонилась старшеклассника, потому что боялась чем-нибудь выдать своё нарастающее к нему чувство. Однако именно это сдержанное к нему отношение и выдавало ее.
— Чего ты на Глеба не ругаешься, а? Вон он тоже тебя толкнул в прошлый раз, — обиженно спросил однажды Никита из 9 «а», толкнувший Элю в плечо и получивший за это от неё нагоняй.
Эля смутилась, а потом разозлилась на своё смущение и на Никиту:
— Слушай, следи за ногами и отстань от меня, — ответила она, но ребята заметили несправедливость всегда ко всем одинаково-сердито относящейся Эли.

Теперь она украдкой поглядывала на Глеба. Каждый раз, когда она контактировала с ним, она вела себя глупо, постоянно чересчур, поэтому в этом удовольствии она себе отказывала. Вот так смотреть на него издалека ей тоже было неприятно из-за щемящего чувства в груди, но это было лучше, чем болтать ерунду.
Глеб не выполнял трюков в этом танце, эта роль отводилась Никите. Он должен был сделать сальто вперёд, когда девочки расступятся в постановке. Глеб и Даниил выступали в роли амортизатора прыжка. Сейчас Никита повторял своё движение третий или четвёртый раз, а такие же запыхавшиеся Глеб и Даниил отталкивали его, стараясь задать прыжку нужную траекторию. Девочки, отдыхающие на скамейках, хихикали и строили им глазки.
Эля, Леся и Аня, которым отводилась большая часть постановки, репетировали на сцене пируэты, вращения по заданной диагонали, которая проходила наискось через всю сцену — самая трудная часть танца. Пока на сцену выходила Аня, а за ней Леся, Эля могла смотреть из-за кулисы в зал, откуда ей был виден Глеб и окружающие его ребята.
     — Эльвира? — окликнула ее Татьяна Валерьевна. — Отсчёт по секундам, ты не должна опаздывать, не витай в облаках. Девочки, заново.
     Аня и Леся недовольно вернулись на исходное положение.
     — Следи за танцем, пожалуйста, — шикнула Леся на Элю.
     — Не делай мне замечаний, — ответила та. — Занимайся своим делом.

     Помимо каждодневных репетиций, Эля успевала ходить на большую часть уроков. Иногда она забегала в класс в середине, и класс неизменно встречал ее шепотом:
     — О, танцовщица пришла.
     Эле и нравилось, и не нравилось такое внимание, поэтому она закатывала глаза и подсаживалась к убирающей сумку с ее стула Диане.
     Сегодня после репетиции она успела на седьмой урок. Место с Дианой было занято, и она подсела к Макару за последнюю парту. Тот отреагировал на неё шуточками, которые Эля тут же прервала.
     — Заткнись.
     — Какие мы злые. Это вообще-то мое место.
     Эля уничтожающе посмотрела на него.
     — Твоё место — под тобой. Отстань. — И разложила свои учебники на парте.
     Макар потерял интерес к дерганью Эли и переключился на других девочек. К середине урока, когда ему наскучило и это, он завёл с соседкой по парте разговор.
     — А что вы танцуете?
     — Смуглянку, — ответила закрашивающая поля своей тетради Эля.
     — Это что?
     — Танец под военную песню. Кто-то делает сальто, а мы ведём хоровод.
     — Хоровод? — прыснул Макар.
     — Да, хоровод, идиот, пойди сам попробуй.
     Макар ничего пробовать не стал, но разговор продолжил.
     — А как давно ты танцуешь?
     — Несколько лет, — ответила Эля. Она удивилась, как легко может разговаривать с Макаром и расстроилась, что ей неподвластно то же с Глебом.
— Тебе так нравится?
— Да, — сказала Эля и, ощутив прилив внезапной потребности откровенничать, добавила, — мне нравится выступать. Я чувствую удовлетворение после сцены.
     — Мне это все не нравится, — без обиняков заявил Макар, — но танцуешь ты классно. — И эта искренность расположила Макара к Эле.

     Танцевать Эле не разрешили. Мама запретила ей прогуливать уроки для репетиций, а Татьяна Валерьевна не могла мириться с малым количеством репетиций после уроков. Она передала Эле через девочек, чтобы та больше не приходила.
    Для Эли это было ударом. Ей даже не сказали прямо, ею пренебрегли, передали через знакомых. Ее профессионализму предпочли нераскрытый талант новичка. Кого могли взять на ее место?
Вторым ударом стало новое событие: вместо неё взяли Женю, их старосту. Женя всегда была в центре компании, все всегда знали, что происходит у неё в жизни, поэтому когда ею заменили Элю, об этом говорил весь класс. Последовала череда глупых необдуманных слов со стороны одноклассников, которые не задумывались о том, какое неприятное жжение они вызывают в груди Эли. Никто специально не акцентировал внимания на выступлении, по большей части ребятам было все равно, кто танцует или не танцует на школьное девятое мая: не все были так привязаны к танцам и выступлениям. Но любое мимолетное замечание Жени о том, что ей нужно на репетицию, или громогласный рассказа про уже прошедшую, приносили Эле тупую боль проигравшего, и она ничего, ничего не могла с этим сделать. Зачем нужно было ставить вместо неё именно ее одноклассницу, именно Женю?..
Третий удар был на поверхности — на этот раз Эле не просто хотелось находиться на всеобщем обозрении, не просто хотелось танцевать: на каждую репетицию ходил Глеб, и Элей овладело жестокое отчаяние. Ей казалось, что время движется с неумолимой быстротой, лето захлестнет ее с неожиданной силой — она не будет видеть Глеба целых три месяца. Масштаб трагедии разрастался с такой силой, что ей казалось, что она не увидит его больше никогда. Масла в огонь подливала Женя, которая была на год старше своих сверстников и увязалась за Глебом, единственным старшеклассником в танце, о чем она непрестанно напоминала классу.
Элю это убивало, каждый день она тратила на мысли об этом добрую толику нервов, любая попытка отогнать эти мысли заканчивалась отчаянием: ей ничего больше не хотелось. Она ощущала себя на дне собственной иерархии. И всему виной была мама.

Эля не знала, почему она не объяснила маме всех своих переживаний. Ей даже не пришло такое в голову. Она затаила тихую обиду и ещё больше отдалилась от матери — куда больше морально, чем физически. А мама этого не знала. Желая исполнить долг строгого родителя и полагая, что поступает во благо дочери, она не замечала резкого ухудшения настроения Эли, может оттого, что дочка всегда была для неё не в духе. Стоило бы спросить девочку о ее желаниях, но женщина этого не сделала. Вечерами Эля плакала, не находя решения для внутренней дилеммы. В воздухе повисла тихая, пассивно-агрессивная и очень горькая на вкус обида.

     Сидеть на своём месте в классе Эля теперь не хотела. Она забивалась в самый конец и садилась за последнюю парту. Так как последние несколько лет Макар был уверен, что это его место, он сидел рядом с ней. Именно он стал отдушиной для Эли в период ее явного падения.
     — В футболе такого нет, — говорил Макар, — нет, конечно, могут исключить из команды, подменить на кого-то из скамейки запасных, но это же пацаны. Все равно не так обидно.
Говорить Макар любил, но Эля почему-то его слушала, и на открытую неприязненность его к танцам не обижалась: она понимала, что у него может быть своё мнение, а у неё своё.
     — И я не понимаю ваше поведение, — шептал он на уроке литературы, имея ввиду поведение девочек. — Что такого в том, чтобы быть лучше других? Разве не лучше самой радоваться жизни и плевать на всех?
     Эля слушала молча, переписывая своё сочинение по «Евгению Онегину». Иногда Макар заставлял ее задуматься, но по большей части одно то, что она не старалась его переубедить, уже было для неё ростом вверх. Может, от недавно пережитого потрясения, может, от постоянно сидящей в груди обиды, Эля стала тише и понятливее. Весь класс удивлялся их спокойной дружбе, пытаясь протаранить Элины границы, считая, что она стала мягче ко всем. Но остальным она давала такой же сильный отпор, поэтому класс находился в недоумении.

     А по вечерам, и днём, и в школе Эля теперь рисовала себе картины событий, главным героем которых был Глеб. Ей хотелось, чтоб он зашёл в их кабинет и позвал ее при всех, и все бы удивлялись, как такую задиру позвал поговорить мальчик. И они стали бы перешептываться в коридорах, а на вопросительные взгляды одноклассников Эля бы презрительно отворачивалась. Ей было больно об этом думать, потому что за мечтами неизменно следовало разочарование и отчаяние от невозможности придуманного, только она продолжала представлять.

     Но сейчас она видела Глеба редко. С его сообщения прошло две с половиной недели, как она не ходит на репетиции — две, и ей казалось, что нынешнее положение дел никогда не изменится.