Каждый день был похож на другой. Я просыпалась в шкафу, спускалась по лестнице с высокими ступеньками вниз, и садилась за стол. Он уже был там. Сидел, и завтракал поджаристым тостом с куском масла, котрое делал сам по воскресеньям. Ему никогда не нравилось покупать продукты, где много генномодефицированных веществ. Он предпочитал все готовить и выращивать самостоятельно. В крайних случаях, если не было выхода, он садился в свой неприметный "Универсал", и ехал на ближайшую заправку, где проволил несколько часов, вчитываясь в мелкий шрифт состава. Заодно он любил вчитываться и в людей. Особенно в девочек. То как они весело смеялись, примеряя дешевые солнцезащитные очки, или разглядывали подростковые журналы. И я тоже была рядом. Всегда следовала за ним, точно незримая тень. Я тоже рассматривала продукты, подходила к девочкам, пытаясь с ними заговорить, но они лишь отправлялись к другой полке со сладостями, оставляя после себя криво поставленные на место очки и смятые журналы. Мне ничего не оставалось как вернуть обратно к нему. Мы оба видим как одна из девочек, та, чьи волосы будто малиновые щупальца осьминога цепляются за ее щеки и шею. Она машет ладонью с многочисленными браслетами подруге, а затем сделав глоток апельсиновой содовой, выходит из магазинчика.

Роджер не подает вида, что время начинает поджимать. Он просто хватвет первый попавшийся продукт (это оказывается пачка яблочных чипсов), и идет к кассе, чтобы пробить покупку. Я то знаю, что ему жаль тратить четыре бакса на такую ерунду, но он лишь благодарит кассира-индуса, от которого сильно пахнет тикой-масалой, и идет вслед за девочкой. Я не отстаю от него, поэтому подоспеваю к началу представления.

Девочка сидит на корточках, пытаясь завязать свои шнурки разного цвета. Бутылка содовой поставлена на землю рядом с ней.

-Здравствуй. Не хочешь немного яблочных чипсов? - девочка-осьминог смотрит на Роджера, а затем в мою сторону. Я пряусь за могучей спиной Роджера.

-Нет. - она наконец встает, отряхивая низ своей длинной рубашки от придорожной пыли. Допивает остатки газировки и метко бросает баночку в урну. Она идет по обочине дороги, там где асфальт резко обрывается, сменяясь коричневой пылью. Она достает что-то из своего расшитого кармана джинсовых шорт, и я вижу, что это наушники. Она втыкает их в свои аккуратные уши, пронзенные серебрянными гвоздиками и спокойная походка сменяется редким пританцовыванием. Наверное она слушает классную песню. Но Роджер не разделяет моего мнения, и зло бросает пачку чипсов на заднее сиденье. Мы спешно садимся в машину, и Роджер начинает медленно ехать за девочкой. Я не произношу и слова, боюсь. В это время девочка уже успела отойти он неоновых вывесок заправки, и светом ей служат лишь тусклые фары нашей машины. Девочка замечает это, и оборачивается, прикрываясь от света ладонью. Но она закрывается не только от слепящих лучей, но и от силуэта Роджера. Он уже вышел из машины, спрятав одну руку за спиной. Лишь я видела, как он ловким движением смочил свой платок хлоформом. Глупый. Я то знала, что хлороформ подействует в лучшем случае через пять минут, если очень постараться. А так, он лишь отравит ее. Но кто меня слушает? Роджер не теряет и секунды, воспользовавшись невнимательностью девочки, и хватает ее в охапку, прижимаю к ее испуганному лицу свой злосчастный платок. Я лишь закидываю ноги на приборную панель, и жду, пока Роджер запихает ее в багажник, и сам тяжело осядет рядом со мной. От него пахнет потом и спиртом. Наверное разводил в нем хлороформ. Он открывает пачку чипсов, съедает несколько, а заетм бросает их обратно на заднее сиденье. В багажнике бешенно стучат, кричат так, что мне хочется заткнуть уши, но Роджер понимает меня. Он быстро заводит машину, и жмет педаль газа так отчаянно, что я чувствую еле уловимый запах горелой резины. Мы отъезжаем на достаточное расстояние от заправки, останавливаясь под одиноким фонарем, чей кружок света еле обхватывает наш "Универсал". Удары стали более слабыми, но все равно не прекращались. Я смотрю на Роджера. На его сутулую спину, напряженные руки на руле. Его глаз дергается, а рука спускается к карману. Я вижу, как он достает свой излюбленный охотничий нож, и выходит из машины. На секунду меня охватывает жар. Я тоже выбегаю из машины как раз в тот момент, когда Роджер распахивает багажник, а на него, точно разъяренная фурия бросается девочка. Ей удается ударить его по голове и выпрыгнуть из багажника. Но от Роджера никому не убежать. Он хватает ее за малиновые щупальца волос, а затем приставляет острие ножа к ее чуть вспотевшей шее. Я смотрю в нутро багажника, где шелестит черный кусок брезента. Я смотрю на него как завороженная. В это время девочка кричит, точно ее уже порезали, но я со скорбью думаю, что это лишь начало. Я вижу как ее одежда испачкана кровью, темной, почти черной. Но она не ранена. Пока что. Эта кровь моя. И это я уже неделю лежу под черным квадратиком брезента, маринуясь в своих собственных кишках, под пальящим солнцем Техаса. Роджер наотмашь бьет девочку, от чего она, уже измотанная, теряет сознание. Он бросает ее обратно в багажник, прикрывая кусочком моего брезента. Мне обидно, потому что мое несчастное тело видно на половину. Видно всю его немощность, и необратимость гниения. Я сажусь обратно в машину, не дожидаясь Роджера. Он возвращается обратно, вытирая руки о тот самый платок. Вытирая остатки моего тела со своих пальцев, которыми убил меня 173 часа назад. Он радуется гробовой тишине, которую пронзают пулями лишь стрекотание цикад, а я сжимаюсь на переднем сиденье, вдыхая аромат ветра, будто сотнканного из запаха свежескошенной травы и надвигающейся ночи.

 Редкие машины сигналили ему, желая узнать на языке водителей не нужна ли ему помощь, но он лишь добродушно улыбался, помахивая одной рукой, в то время как другая ладонь лежала на рукояти охотничьего ножа. Лишь я видела обратную сторону, и знала, что стоит кому-то подойти ближе, и почувствовать трупный запашок из багажника и салона, как Роджер тут же воспользуется своим верным ножом. И тогда трупный запах станет втрое сильнее. Мы едем дальше, а я не могу найти себе места. Роджер сейчас приедет обратнов наш дом, и приступит к игре со своей новой куклой, а я буду смотреть на это. Потому что мне больше некуда идти. Я навсегда привязана к Роджеру, к этому дому, окруженному полями кукурузы, и к этому тарахтящему "Универсалу". Я не занала, что будет с моим телом, или с телом пока еще живой девочки, но лишь одна мысль меня грела. Я больше не буду одинока. Даже сейчас, измазанная моей кровью, и частичками моего колена, она скрашивает мое смертельное одиночество. Мы уже почти одно целое.