Стою посреди дороги, как болван, и бормочу что-то благодаря того, в кого совсем не верю, что машина успела остановиться, не сбив меня. Мужчина в темном костюме сигналит не переставая, и орет, что только что чуть не убил меня. Думает, будто я сам этого не заметил.

На мгновенье перед глазами встает картинка похорон — мои друзья плачут. Нилл сидит на корточках, запустив руки в волосы, и жалеет, что так и не смог вытащить меня с какого-то дна. Миранда, одетая во все черное, прижимается к Адаму и, сквозь всхлипывания, шепчет о том, как я был молод, и чего не успел сделать в жизни. А Лили как обычно громко говорит и тащит огромные букеты к могильной плите, ведь все должно быть красиво, по канону. Хорошая вечеринка, все в сборе — еще один повод повидаться с друзьями.

Как в замедленной съемке отрываю прилипшие к капоту чужой машины руки и убираю взгляд от кричащего мужика. Стерев из головы картинки друзей в черных одеяниях, еле слышно шепчу «простите-извините» и хаотичными шагами дохожу до конца пешеходного перехода. Опираюсь ладонями на колени и выпускаю сдавленный стон. Кажется, будто я кричу, но на деле не издаю ни единого громкого звука. Голова кружится сильнее чем после джина, и я приземляюсь на бетонную ступень.

Вселенная дает мне подсказку.

Первое, о чем я подумал, когда свет фар раздробил на мелкие пиксели картинку перед глазами — Алиса. Первое что пришло в голову, когда я услышал свист тормозов по мокрому асфальту, отозвавшийся в голове похоронной мелодией, — я больше ее не увижу. Первое что я представил перед собой, ловя взгляд орущего мужика в костюме — ее глаза.

Но первое, о чем я думаю сейчас, постепенно приходя в себя, унимая дрожь в пальцах и приводя дыхание в ровный ритм — точно ли это подсказка, или я надумываю себе лишнего? Точно ли меня подталкивают к верному решению, или это сердечные ритмы дают сбой, вспоминая ее образ?

Я редко что-то ищу, мало о чем задумываюсь и совсем не придаю значения происходящим событиям. Не вижу красоты вокруг, не замечаю лица людей, не вглядываюсь в их глаза и не пытаюсь предположить, что таится в их голове. Я живу, не смотря в будущее, не вспоминая прошлое и совсем не веря в настоящее.

Сказать, что я плыву по течению — слишком банально. Я даже не плыву, вода просто держит меня — я не гребу руками, не барахтаю ногами, не задерживаю воздух, чтобы нырнуть глубже. Мне хватает того застрявшего воздуха в носу, смешавшегося с ароматом табака, старой мебели, кофе и виски.

Но сейчас я слышу в голове ее голос, вспоминаю глаза, ее непосредственность, легкость и какую-то детскую простоту — и как будто заставляю себя чувствовать что-то другое. Свежее, яркое, не затянутое тучами. Впервые за долгое время спорю со своим внутренним «я», которое приказывает услышать голос разума, но я затыкаю его рот кляпом, и даю высказаться сердцу, которое после стольких лет молчания кричит дать ему шанс.

— Ты опоздал, — раздается тонкий голос сзади. Алиса выходит из дверей подъезда и стаскивает с лестницы мольберт, чуть не роняя его на каждой ступени.

— Я думал, — отвечаю и отвожу глаза, чтобы она не прочитала в них о моем внутреннем беспокойстве.

— Думал? Зачем? — таращится на меня, все еще сидящего на бетонном выступе, и постоянно одергивает спортивную сумку, спадающую с плеча.

— О чем? Ты хотела спросить, о чем?

— Нет, я спросила именно то, что подразумевала. Зачем ты думал приходить сегодня или нет?

— Затем, что я не знаю или не понимаю, для чего все это нужно.

— Но ты же здесь. Значит все-таки нашел ответы на свои вопросы, — говорит она и зазывает рукой за собой.

Сегодня Алиса другая. Я замечаю это после того, как последнюю минуту плавно рисую линии глазами по ее силуэту. Каштановые волосы раскиданы ровными дорожками по плечам. Странные, одновременно пугающие и манящие, глаза смотрят из-под круглых очков куда-то вниз, изучая красные кеды с кислотно-желтыми шнурками. Она одета не как обычная девушка. Не как Марта, Лили или Миранда. Она одета как местная чокнутая, над которой подтрунивают соседские детишки, а взрослые крутят пальцем у виска при ее виде. Коричневый меховой кардиган в зеленых ромбах, похожий на медвежью шубу, точно доходит до тонких щиколоток. Из-под кед торчат носки в цвет шнурков, шея обмотана красным шарфом, который от старости уже покрылся катышками. Она вся соткана из несочетаемого, но выглядит во всем этом гармоничнее любой модели из показов Гуччи или Версаче.

— Идем?

И мы идем. По мокрому асфальту, который еще не успел высохнуть после очередного ливня. Проходим мимо витрин и вывесок, встречаем смеющихся людей и обнимающихся парочек. Алиса так и тащит за собой мольберт c закрепленным холстом, не понятно зачем, и постоянно заглядывает в сумку, шаря в ней рукой, как будто проверяет, не забыла ли чего, и натягивает падающие очки обратно на переносицу.

У нее тонкие руки. Ногти накрашены черным цветом, такие короткие как будто она остригла их под корень. Я не смотрю под ноги — разглядываю Алису. Что-то иноземное есть в ней. Как будто она не с этой планеты вовсе, не с этого мира. Если посмотреть на нас с высоты, она будет выглядеть большой яркой кляксой на фоне серого города-листа. Идет напевает какую-то песню себе под нос и не разговаривает со мной. Или это я молчу.

— Мы пришли.

Тускло светящие фонари подсвечивают скамейки в парке. Для серого Таллас-Бэй слишком мало света в этом закрытом полуголыми ветвями деревьев сквере. Алиса достает кисти и краски, срывает пергаментную бумагу с холста, закрепленного к мольберту, и начинает выводить контуры чего-то или кого-то черной краской.

— Вот, — говорит она, — это ты.

Футболка с надписью «потерянный», вместо рук — лезвия топора, вместо головы — сдутый мяч в бело-черный ромб. Нет ни лица, ни глаз, ни пальцев. Даже уши не пририсовала.

— Я — человек-топор-мяч? — кривлюсь в улыбке и продолжаю разглядывать картину.

— В этом весь ты, Даррен, — говорит она то ли с насмешкой, то ли с разочарованием. — Тебе не интересна жизнь, не интересны игры и веселье, тебе хочется, чтобы тебя забросили в чулан и не тревожили, выкидывая на зеленое поле. Ты хочешь спокойно лежать там, скрываясь от других.

— Интересные выводы в первую неделю знакомства, — монотонно отвечаю я, а сам удивляюсь тому, какое точное описание она подобрала.

— Мне не нужно много времени, чтобы увидеть это. Тогда в баре, когда я угадывала цвет твоих глаз, все было написано в них. Не зря говорят, что глаза зеркало души, в них отражается все, что так хочется скрыть.

— Ты нарисовала это за неделю?

— Шедевры создаются годами, а я шедевров не пишу.

Провожу пальцем по контуру еще не засохшей краски и размазываю ее большим и указательным пальцем.

Я — сдутый человек.

Электронное табло в голове загорается зеленым цветом и одна за одной выводит буквы — «ты бесцельный». Крики Дугласа эхом стучат в ушах, смешиваясь с другими его речами, которые он твердит из года в год. Опускаю подбородок на вспотевшие ладони и смотрю куда-то прямо, сквозь стволы деревьев. Поднимаюсь глазами выше, к голым ветвям, спускаюсь обратно вниз и бездумно считаю опавшие грязные листья.

К чему я стремлюсь? Какова моя цель?

— Руки в виде топора, — прерывает мой внутренний монолог Алиса, — это значит, что ты рубишь пространство вокруг себя, обрубаешь родственные и дружеские связи, — продолжает она и широкими мазками докрашивает пустое пространство в серый цвет.

Алиса достает из сумки блокнот с наклеенным стикером с надписью, которую я не успеваю прочесть, потому что она быстро срывает его и, смяв, кидает обратно в сумку. Она достает таблетку и косится на меня.

— Витаминка. Будешь?

Мотаю головой из стороны в сторону, давая отрицательный ответ. В носу начинает что-то щекотать и ладони медленно ползут вверх, пытаясь скрыть все-таки покрасневшие глаза.

— Эй, я не хотела испортить тебе настроение, прости, — шепчет она и легонько касается кончиком пальца моей руки.

— Невозможно испортить то, у чего давно прошел срок годности. Алиса, почему ты решила пойти со мной на второе свидание?

Это второй вопрос, после ее настоящего имени, который я проворачивал в голове всю неделю.

— Потому что ты пригласил меня, — убираю ладони от лица и натыкаюсь на ее пристальный взгляд.

— Ты вынудила!

— Разве тебе нравится делать то, на что тебя вынуждают? Не захотел бы не пошел, все просто.

— Я... Я сам не до конца понимаю почему нахожусь здесь.

Алиса отворачивается. Возможно, ей становится скучно с таким как я. Наверное, она ожидала, что я подарю ей цветы, мы будем прогуливаться по парку и болтать о всяких глупостях. Может она представляла, как я угощаю ее мороженым и переношу через лужу на руках, томно заглядывая в глаза, а затем переводя взгляд на раскрывающиеся губы. Или она воображала, как я невзначай закину руку на скамейку, чуть приобняв ее, и тогда она придвинется ближе, как бы ежась от холода, и мы будем разговаривать о книгах, фильмах или еще какой чепухе, про которую принято говорить на свиданиях.

А вместо всех этих розовых картинок, я пялюсь красными глазами на нарисованную ею картину и как сопля растекаюсь по скамейке, чувствуя себя сейчас чересчур жалким.

— Готово, — говорит она и медленно поворачивает голову в мою сторону.

Алиса не добавила ни одной детали, оставила все как есть. Голова сдута — пуста. Руки — острые лезвия, мое оружие против всех вокруг. «Потерянный», надпись на футболке, как точное определение моего существования. Серый фон — такой же скучный и унылый, как и я сам.

— Отчего ты в плохом настроении, Даррен?

— Я не знаю, как правильно отвечать на такой вопрос.

— Что ты отвечаешь своим друзьям, когда они спрашивают то же самое?

Друзьям. Я и сам не понимаю почему Адам, Миранда и Лили считают меня своим другом. С Ниллом все понятно, мы слишком долго знакомы, чтобы быть простыми приятелями.

— Я вру им, что у меня все хорошо.

— И они верят?

— Нилл нет, остальные не знаю.

— А мне скажешь правду? Ты счастлив?

— Мне комфортно.

— Комфорт и счастье не всегда равны. Я бы могла нарисовать другую картину — цветы вместо рук, солнце вместо головы, надпись «сияй» на футболке и еще много чего радужного и веселого. Но ты выбрал первый вариант.

— Я вообще-то ничего не выбирал.

— Ты же пришел сегодня, значит сделал какой-то выбор.

— При чем здесь свидание, — я хочу сказать «псевдо свидание», но почему то сдерживаюсь, - и твои картины. Я понятия не имел, что ты соберешься что-то рисовать.

— А при том Даррен, если б не пришел, не увидел бы себя со стороны, не взглянул бы на себя под другим углом, зарылся бы в одеяле и плевал дальше в потолок.

— И часто ты проводишь психосеансы теми, с кем сидишь на скамейке в парке?

— Я часто вижу разных людей и научилась сразу заглядывать туда, где прячутся их проблемы.

Я молчу. Еще одна. Сначала Даррен, теперь Алиса. Пытается залезть куда-то внутрь, что-то раскопать, подсунуть мне под нос и показать, как невкусно пахнет мое нутро. Как будто сам не знаю, что воняет.

Со мной что-то не так. Мне становится некомфортно, что даже малознакомые люди обращают внимание на такие вещи. Мне становится некомфортно. А ведь должно быть пофиг, мне всегда пофиг.

Делаю попытку встать, но ноги тяжелыми гирями притягивает обратно к земле. Считаю в голове и на «десять» все-таки встаю. Зачем-то смотрю Алисе в глаза. Вижу, как они наливаются голубым свечением, прохожусь взглядом по мелким крапинкам и вспоминаю бар, как я был очарован ею. Голос в голове тут же твердит «ты был под градусом, вот и очаровался». Вспоминаю нашу прогулку, ситуацию на пешеходе и свои чувства в тот момент. Вспоминаю, как гадал ее имя всю неделю.

Я не могу уйти не узнав его.

— Мне хочется с тобой поговорить. Не знаю почему, но хочется, — выплевываю эти слова так быстро, как будто во рту задержался вкус невыносимо острого карри.

— О своем настроении?

Алиса складывает кисти с красками обратно в сумку и протягивает мне картину, снимая зажимы с мольберта. Она предлагает мне забрать ее с собой, как напоминание о том, кто я есть. Не очень благородно с ее стороны, но я соглашаюсь. В моем доме нет ни одной картины — повешу напротив кровати, пока не съеду из приторной родительской квартиры.

Может дело в этих холодных стенах?

Алиса говорит, что и сама иногда бывает унылой, но чаще всего просто витает в облаках. По ее мнению настроение не должно зависеть от того места, где находится человек, или от событий, происходящих снаружи. Она утверждает что быть всегда на позитиве и пышить оптимизмом — залог душевнобольных людей. А я не похож на такого, говорит она.

— Дело не в месте, а в человеке, Даррен. Уехать или убежать — не выход. Улети ты хоть на Марс с королевой Елизаветой, ты все равно останешься собой.

— Наверное, ты права. Мой отец везде возил с собой самого себя, меняя лишь районы и пригороды Таллас-Бэй, — при упоминании отца кулаки сжимаются от обиды и злости.

Кажется Алиса замечает, как меня мотает и решает перевести тему.

Но ошибается и с ней.

— Сколько раз ты сегодня улыбался? Только честно. Искренне улыбался.

— Не знаю, три раза сам себе в зеркале, когда репетировал слово «привет».

— Попробуй улыбнуться жизни, - говорит она и обнажает ровные белые зубы.

— Я не умею разгадывать загадки, Алиса. И не совсем понимаю, что значит улыбнуться жизни, — в этот меня начинает слегка трясти. Почему-то именно сейчас я боюсь показаться глупым в ее глазах. Боюсь показаться депрессивным дураком, каким всю жизнь и являюсь. Не могу ответить ей так же грубо, как всегда, отвечаю Ниллу, поэтому слегка надтреснутым голосом продолжаю, — может научишь меня?

Она медленно поворачивается и поднимает глаза. Волны океана, бушующие в шторме и обрамленные темными, густыми ресницами, которым не нужна никакая косметика, чтобы выделяться. Я смотрю в них и меня уносит. Интересно, сколько парней были сражены ее взглядом? Сколько, таких как я сидели и всматривались в это васильковое поле, сколько их заплутало там? Видели ли они... Видели ли они насколько она красива.

— Это совсем не сложно, Даррен. Нужно лишь обращать внимание на мелочи вокруг, посмотри, — она поднимается со скамьи и проходит дальше по парку, останавливаясь у кормушки для птиц, прибитой к дереву.

Алиса достает из внутреннего кармана пакетик и аккуратно сыпет что-то в деревянный домик, затем оглядывается по сторонам, как будто приглашая кого-то, и через несколько секунд к кормушке подлетают маленькие птички.

— Это просто, совсем просто, — говорит она. — Например, сейчас я счастлива. Счастлива, что накормила пшеном здешних птиц, через пару недель я закончу флаеры с символикой приюта для кошек и пойду их раздавать. А завтра я проснусь с улыбкой на лице, потому что моя камелия наконец-то начала цвести. Замечай мелочи, делай добрые дела, пусть и маленькие, но такие, которые смогут кому-то помочь, и ты увидишь, как жизнь улыбается тебе в ответ, видя твое хорошее настроение.

И я вымученно улыбаюсь. Ни кошки, ни птички, ни даже Алиса не способны сейчас поднять мое настроение.

— Записывай. Купи блокнот и пиши о тех мелочах, которые могут заставить тебя улыбаться. Не увидишь за день ничего — придумай. Мозг поверит, и ты невольно улыбнешься. А еще, Даррен, мечтай. Мечтай о лучшей жизни, о домике на берегу моря, о собаке породы лабрадор или доберман, тут как хочешь. Засыпай с яркими картинками, кто знает, может Вселенная сделает их для тебя реальностью, — протягивает руку и кладет ладонь мне на плечо, мягко улыбаясь.

Она смотрит на наручные часы и удивленно расширяет глаза. Шепотом говорит, что ей срочно нужно бежать и схватив сумку, даже не прощаясь, широкими шагами идет к выходу из парка.

— Алиса! — кричу я, сам не узнавая звук собственного голоса, — ты забыла мольберт, — хватаю его и бегу вслед за ней, но она даже не оборачивается. — Алиса, постой!

— Я... Это... — растерянно бормочет она, — мне уже пора, совсем забыла, что обещала маме, то есть брату... Я должна поехать, это далеко отсюда, извини, — ее безумные глаза бегают по моему лицу, затем спускаются ниже и натыкаются на мольберт, — через неделю... Вернешь мне его через неделю, на третьем свидании, у моего дома, — она виновато улыбается и убегает.

— Алиса, подожди, как тебя зовут? — стараюсь быть не слишком назойливым, но ноги снова несут меня за ней.

— Белинда, — отвечает она. — Меня зовут Белинда Риттер.

И я снова улыбаюсь, на этот раз куда искреннее, чем за весь прошедший день, а может и год.

Ее зовут Белинда.