Тянулись к облакам туманные небоскрёбы. Кручёные, изумрудные, чуть голубоватые, они тонули в сереющем море, блестели хрупкими стёклами, безмолвные и холодные. Тонкие их силуэты охватил обезумевший ветер. Свистел, ударяясь о стены, в головокружительном танце проносился по пустующим улицам, сносил всё на своём пути.

Он неистово выл, вбирал в себя пыл и грязь, окутывал струившийся дождь. И небо отвечало ветру - громогласно, яркими вспышками, противостояло, несмотря на все его пакости. То и дело оба затихали, словно приуныв, отчаивались, готовые отступить, но после снова сцеплялись в беспощадной схватке. Хлестал ветер, громыхало небо, обрушивая на землю очередные струи воды.

Она уже и не помнила, что заставило её выбежать под ливень и во всю прыть нестись практически вслепую меж заброшенных скверов, магазинов с разбитыми прилавками, высоких стройных небоскрёбов, не желающих преклонить свои далёкие крыши пред всемогущей стихией.

Люди тоже не желали.

Память оборвалась, став огромной чёрной дырою, в глотке которой растворились воспоминания. Их частицы, мелкие и несвязные ещё витали на кончиках сознания, рвались, как от огня и пёстрыми бабочками проскальзывали меж пальцев. Она подчинилась нарастающему чувству страха, который с новой силой гнал её, не давая возможности обернуться.

... Стул ударяется о стену и разлетается в щепки...

Воспоминание короткое, неоформленное. Постоянно сменяются краски и контуры. Оно проскочило пару раз перед глазами, прервалось мыслью:

"Ну же! Ещё хоть что-нибудь!"

Она несколько раз споткнулась о невидимые глазу препятствия, разодрала босые ноги о жёсткий асфальт. Ветер рвал волосы, раздирал изнутри, назойливо свистел, ударяясь о барабанные перепонки. Она не скроется и не спрячется. Капли дождя стекали по лицу, шее и плечам, вязли в волосах, новыми потоками обрушивались с высоты.

Медсестра? Её образ блеснул в памяти маяком надежды и тут же погас. Она уже не помнила ни цвета её волос, ни оттенка кожи.

"Нет-нет! Всё не то!"

И образ таял. Неспешно плавились его контуры, струились линии бёдер и волос, блёкли глаза. Чёрная дыра разинула свою непроглядную зубастую пасть, и сопровождаемая чавканьем луж, сглотнула.

Дождь, казалось, проник в самую душу. Но Она не чувствовала боли. Пустота не может болеть. Меньше становились дома, асфальт сменился на пожухшую траву. Она слегка замедлила бег. Ни усталости, ни покалывания в животе, ни сбившегося дыхания. Лишь отяжелевшие веки и нависшая меж них плёнка. Капли дождя проникли в нос, замерли на пересохших губах, спутали волосы.

И земля оборвалась.

Она не сразу заметила это и не успела остановиться. Земля стремительно обрушилась вниз, плавными линиями, склизкими камнями, свежей травой. Она кубарем упала с холма, сжавшись в комочек, подчинилась природе. Земля будто попыталась её подхватить, но вместо этого нещадно драла кожу, болью отзывались кости. Мир перевернулся вверх тормашками, смешались небо, зелень, силуэты небоскрёбов.
Сорвалось дыхание. Остановилось. Замерло. Потухло.

Она лежала ничком на бетонных плитах старого канала. Вода, ещё более помутневшая от дождя, ласкала пятки, омывала стебли сорняковой травы. Слиплись грязные ресницы и прежде вежливый, ненавязчивый сон, грубо взял девушку в охапку. Или ей показалось? Воздушное прикосновение поверх изодранной рубашки, не больше чем иллюзия, но Она верила ему. Сон закрыл глаза, своей нежной рукой, отпустил боль, ломящую в костях, и лёгкой свежестью застыл на губах.

Тьма приветствовала её излишне хладнокровно, но по-светски учтиво. Её обитель - без стен и границ, окутанная вечным мраком, принимала всех, кто потерял цели, балансировал на грани жизни и смерти. Но на этот раз гостью пригласили по ошибке. Она не хотела там находиться. Внутреннее "Я" назойливо побуждало бороться, хотя бы за собственное тело и право дышать. Она снова двинулась в пустоту в надежде вновь выбраться, найти свои воспоминания.

Таяли предметы, слова и смыслы. Мрак жадно и властно тянул к ним свои руки...
_____________________________________

Бетти несколько раз приходила Алану во снах. Её яркий силуэт высился посреди кромешного мрака, светлый, чуть бордовый. Бетти безмолвно смотрела на Алана своими пустыми глазами, зрачки, которых полностью поглотили радужку, остро выделялись на фоне алебастрового белка. Девушка буквально-таки сверлила парня своим взглядом, совершенно не моргая и не подавая признаков жизни. Её замызганный похоронный балахон колыхался, хоть не было ни малейшего дуновения ветра, оплетал тяжёлые прямоугольные ноги, окутывал, висящие по швам руки. Ввалились некогда пухлые Беттины щёки, из-за чего нижняя челюсть до несуразности увеличилась в размерах, тёмные волосы лохматой, поседевшей копной подрагивали на костлявых плечах.

Бетти стояла мучительно долго, а Алан совершенно терял контроль над своими сновидениями. Потом, её челюсть неожиданно отвисала, практически отваливалась, на губах выступали крупные багряные капли, белым налётом в уголках губ скапливалась слюна. Бетти издавала невнятные звуки, вместе с которыми наружу вырывались чёрные сгустки чего-то склизкого. А дальше, Алан обычно, в ужасе просыпался и несколько минут отходил после увиденного, чтобы перевернуться на бок, снова погрузиться в сон.

В последний из таких случаев, Алан резко сел, тяжело дыша, вглядывался в потолок, впивался пальцами в мягкое одеяло. На противоположной кровати, недалеко от двери, у самой стены заворочался Айзек. Спал он крайне чутко, из-за малейшего шума просыпался, а после, напротяжение целого дня ходил мрачный с кругами под глазами.

Айзек слегка приподнялся на локтях, и устало выглянул из-под одеяла.

- Опять? - шепотом спросил он, почесывая затылок.

Алан кивнул, окинув назад, упавшие на лицо волосы. Слегка влажные у корней они липли ко лбу, от чего пот выступал с новой силой.

Матрас недовольно скрипнул, когда Айзек спустил на пол сначала одну ногу, затем медленно и осторожно вторую. В несколько лёгких шагов он босиком пересёк комнату и остановился возле кровати Алана.

На Айзеке была широкая хлопковая рубашка в крупную голубую клетку, длинные спальные брюки, сползшие на бок, свободным кольцом охватывали худые ноги. Две расстёгнутые пуговицы обнажали ключицу и несколько родинок вдоль шеи. Волосы у Айзека причудливо взъерошенные местами стояли дыбом, немного пушились. Заспанные глаза полузакрыты, миндальные, проглядывали сквозь слипшиеся ресницы. Айзек вскарабкался на кровать и сел рядом с Аланом, подвернув ноги под себя, озадаченно растирал рукой шею, то и дело поправлял расползающуюся рубашку.

- Она до сих пор стоит перед глазами. - Алан сидел, прислонив колени к груди, закрывал лицо руками.

После он неожиданно запрокинул голову, максимально сильно сжал веки, так что в уголках глаз выступила влага и всё вокруг расплылось.

- Дай мне руку. - Айзек протянул Алану свою ладонью вверх.

- Зачем?

Лидер класса нахмурился и бросил на него непонимающий взгляд.

- Просто дай!

Айзек шире открыл глаза, и раздражённо пихнул Алана в бок. Тот помялся, быстро глянул на руку соседа. Ладонь вытянутая, прямоугольная, в темноте линии, пересекающие её, казались, глубже и шире. Пальцы недлинные узловатые, ногти крупные вытянутой формы. Алан неуверенно протянул Айзеку свою руку, и парень сильно сжал её.

- Так... зачем это? - снова спросил Алан.

- Не знаю, - тихо ответил Айзек. - Я раньше часто видел кошмары, даже к психологу ходил из-за этого. Так вот, мама всегда говорила держать её за руку, если вдруг страшно...

  Рука Айзека тёплая и мягкая, прямо-таки обжигающе горячая, в отличие от вечно холодных ладоней Алана.

- Э-это странно...- Айзек отвернулся и отдёрнул руку.

  Она свободно выскользнула из пальцев Алана и тяжело опустилась на матрас. Лидер отбросил в сторону пышное одеяло и устроился в противоположном конце кровати, оперевшись о деревянные перегородки между двумя столбиками.

- Расскажи что-нибудь. - Потребовал он.

- Э...э... Что? - спросил шепотом Айзек, явно немного ошарашенный.

- Про семью, к примеру. Что угодно. - Алан подтянул к груди одно колено и обхватил его руками.

Айзек мусолил рукава рубашки, которая продолжала соскальзывать с его плеч, бросил мимолётный взгляд в сторону окна, где находились ещё две кровати, потупился.

... Стены старые, обои облезлые, особенно возле плинтуса. Отец пообещал, что купит и поклеит новые с широкой голубой и иссиня-чёрной вертикальной полоской. Линолеум хлипкий, местами протёртый, отец говорил, мол, у него есть друг, который постелит новый, приятно скользящий под ногами. И Айзек ждал. Мебель, тоже оставляла желать лучшего. Подаренная дальними родственниками, она отчаянно взывала к мусорке. Когда, древний громоздкий шкаф, в котором, как думал Айзек живут призраки, треснул, отец бросил мимолётное:

"Я куплю новый, отстань!"

В дальней разбитой тумбе в детской, хранилась мамина резная шкатулка. Все думали, что там лежат мамины пластиковые украшения и стеклянные камушки, забавно переливающиеся на свету. Но Айзек знал, мама на ушко прошептала, что если вдруг случится плохое, он должен взять от туда деньги и купить самое необходимое. Папе, конечно, рассказывать об этом нельзя! Мама любила делиться секретами, лишь со старшим сыном. Лишь с Айзеком.

  Чётко помнил он худую мамину фигуру, её скромные застиранные платья мышиного цвета, помнил её роскошные рыжие волосы, пахнущие сиренью, тепло её худых рук и глубокие серые глаза. Айзек во многом был похож на мать: оба миниатюрны, слабы здоровьем и покладисты характером. Они хорошо знали друг друга, понимали без слов, по движениям, взгляду. Оба настрадались, причём от одного и того же человека.

  Нет, папа никогда не посмел бы поднять руку на маму. Говорил, что она его слабость и нуждался в её заботе. Он часто винил её во всех своих бедах, корил за старшего сына, или как он любил называть Айзека - "эта косматая девчонка". Мама смиренно молчала и не смела возразить.

Отец, постоянно работал, дома появлялся ранним утром или глубокой ночью. В это время он обычно прибывал в отвратительном расположении духа, ругался, смотрел телевизор, отчитывал детей. Единственной, кого отец любил искренне, и нежно была трёхлетняя Элизабет. Из четверых детей, именно ей доставались все ласки и объятия, рядом с ней он всегда улыбался, будто молодел. За проказы Элизабет никогда и никто не ругал, тем более не наказывал. В доме она занимала положение всеобщей любимицы, "солнышка", "лучика радости".

И Айзек ненавидел сестру. Всем своим десятилетним сердцем. Он часто болел, страдал от проблем с печенью и желудком. Каждый раз, когда мальчик лежал на кровати, мучаясь от болей или высокой температуры, он представлял, что было бы, если Элизабет не родилась, а лучше умерла. Эти мысли стали для него единственной отдушиной, счастьем, надеждой.

Вирус забрал малышку одной из первых. Она просто застыла в его объятиях, такая маленькая и хрупкая, с крупными чертами нежного личика, в платьице с белыми оборками.

Айзек ничего не почувствовал, когда первые комья земли упали на крышку полупустого гроба, с неприятным грохотом, разлетелись на мелкие частицы. Мама сжимала руку Айзека, тихо всхлипывала, утирала глаза белым носовым платком, не смела, проронить ни слова. Айзеку было до боли жалко её, не Элизабет, уж тем более не убитого горем отца, лишь маму, единственного близкого человека.

Помнится, спустя несколько дней после похорон, отец в одиночестве сидел в зале и смотрел футбол. Раскинувшись в стареньком кресле, трещащем по швам он сжимал в руке, горлышко, отколотое от бутылки дорогого пива. То и дело он звал Айзека составить ему компанию, на что сын отвечал отказом, занятый учёбой.

Отец вошёл в детскую стремительно, широким шагом в расстёгнутой рубашке и строгих прямых брюках, приказал всем кроме старшего сына выйти из комнаты. Отец ещё молодой, но невероятно суровый, всем своим видом соответствовал скверному характеру. Глубокие морщины на лбу, небольшие глаза и нависавшие над ними тяжёлые брови, крупный неаккуратный нос, широкие ссутуленные плечи. Он резким движением отодвинул стул вместе с Айзеком от письменного стола, схватил сына за запястье и срыву поставил на ноги.

Отец смеялся долго, со злостью, дёргал Айзека за рыжие, как у матери волосы. Веселили его нескладность фигуры, маленький рост, длинные худые конечности, узкие плечи. Отец схватил с полки массивную коробку с лекарствами.

Посыпались таблетки, капсулы, баллончики и баночки, всевозможные капли и брызгалки. Айзек морщился, слыша, то, как они хрустят под отцовскими тапками или разбиваются об пол. А отец смеялся, смеялся, смеялся....

В коридоре послышались шаги. Дежурные обходили комнаты, проверяя, спят ли ученики. Айзек сначала застыл, прислушиваясь, потом поспешно встал, в несколько шагов пересёк комнату и, закутавшись в одеяло, тяжело опустился на подушку. Алан последовал его примеру.