Меня накрыло снова писать от имени Лотти.

Мы говорим уже два часа. Говорим обо всём на свете, будто это не мне предстоит мучительный выбор между Ноа и Альбертом. Будто ничто не мешает нам общаться на отвлечённые темы.

Мне нравится.

Понимаю, что общаюсь с ним так просто впервые в жизни. Кажется, давно так много не смеялась. Хилл рассказывает о том, как долгое время провёл в больнице, раненый Бриком и его головорезами, затем о проведённых годах в тюрьме. Говорит, как о забавном приключении. С тех пор как мы виделись последний раз, Альберту пришлось несладко, даже не знаю, как он мог пережить весь этот ужас. Но я не могу увидеть в его лице ни тени разочарования. Скорее наоборот — он словно пересказывает одну из просмотренных криминальных комедий.

Ты изменился, Альберт Хилл.

Не сразу понимаю, что в нём изменилось конкретно, пока не замечаю важную деталь. Ту самую, которой не было прежде. Альберт стал умиротворённым. Всматриваясь в его лицо, жесты и позы, ловя взгляд, слушая речь, я понимаю, в чем состоит эта перемена. Сейчас его взгляд не такой колючий, как раньше, он не оглядывается по сторонам, оценивая обстановку, не вслушивается в каждый шорох, его мышцы расслаблены, движения — мягкие, и его улыбка...

Он так часто улыбается, и я сомневаюсь в том, что это тот самый человек, которого я знала раньше.

— Расскажи о работе, — просит он, когда нам приносят десерт.

— Сначала я думала, что вообще никогда не возьму в руки кисть, — задумчиво вглядываюсь в окно, вспоминая те дни, — Чувствовала себя так одиноко. Никогда не забуду первую ночь — кажется, меня охватила паническая атака. Лежала в номере, закрывшись одеялом с головой и вслушивалась в тишину. Я слышала шаги. Тихие, вкрадчивые шаги, которых на самом деле не было. Не могла выйти из спальни, чтобы убедиться в том, что дверь заперта. Думала, сердце из груди выскочит. С каждым новым днём, становилось легче. Но первое время, я просто лежала в кровати без сна. До рассвета, когда будет можно выйти из номера. Бродила по улицам. Я не могла позвонить родителям, друзьям...

Вглядываюсь в его лицо и выжимаю из себя улыбку, чтобы скрыть волнение — мы здесь не для того, чтобы обсуждать наши чувства.

Я не могла позвать тебя, не знала, что с тобой. Видела тебя в каждом прохожем.

Одиночество и страх разрушали меня, но сейчас я не буду говорить тебе об этом, Альберт.

— Знаешь, было не до рисования, — хмыкаю я, дёрнув плечами, — До тех пор, пока не увидела красный закат на Дунае.

— Каждый день вижу этот закат, — восклицает Альберт.

Вопросительно  смотрю на него.

— Картина висит в моей гостиной, — объясняет он.

— Да. В самом деле, я не понимала, где нахожусь. Сидела на берегу, пытаясь понять, как заставить себя сделать хоть что-то. Тогда меня словно осенило, — продолжаю я, — Я увидела цвет. Ничего, кроме цвета. Поняла, что формы, очертания и размеры не имеют значения — есть только тысяча оттенков красного. Стало легче. Гораздо.

Ладонь Хилла медленно движется по поверхности стола, касается моих пальцев. Наблюдаю за его жестом. Хочу убрать руку, но не могу.

— Мне очень жаль, что я не смог быть тогда с тобой, — говорит он, сжимая мою ладонь, — Правда, жаль. Я хотел, чтобы ты была уверена в своей безопасности.

— Всё в порядке, — отвечаю я, с трудом отводя от него руку.

Его ненавязчивые тактильные знаки обжигают, но не огнём. Они гораздо страшнее пламени. Это то, что я хочу ощущать каждую секунду.

— Кстати, я оформляю дом. На днях я собирался зайти в твою галерею. Купить ещё одну картину, — Альберт подвигает к себе тарелку, — В спальню.

Бросаю взгляд на Хилла, но он кажется полностью равнодушным к последним словам, поглощая яблочный штрудель.

— Конечно, мы подберём тебе что-то подходящее, — прокашливаюсь я и кажется, промахиваюсь ложкой мимо рта, вымазав своё лицо.

— Только не подумай, что я отношусь к твоему творчеству исключительно как к украшению интерьера, — его рука тянется ко мне. Проводит пальцем по нижней губе, вытирая мороженое, и мои глаза предательски закрываются.

— Я из тех людей, что считают настоящее искусство декоративным, — отвечаю я сразу, как только он убирает руку, — Какой толк в картине, если нельзя повесить её... в спальне?

Заткнись, Лотти!

— Ты никогда не нуждалась в тех курсах, — говорит Альберт, отламывая ложечкой кусочек пирога, — Думаю, ты и сама смогла бы многому научить тех, кто посещает их.

Да кто же научил его так красиво есть?

— Тогда я так не считала, — отвечаю я, вспоминая о том, сколько портретов Альберта я написала за всё это время по памяти. И о том, что каждый раз, пытаясь вспомнить его красивое лицо, в памяти всплывало не серьёзно-каменное выражение, присущее ему тогда, а лицо Хилла в моменты страсти. Я и сейчас не могу отделаться от этого навязчивого образа в моей голове. Возможно, мне придётся окунуть в заказанное мороженое свою голову, вместо того, чтобы съесть его.

— Да и сейчас не думаю, что учёба смогла бы мне помешать, — продолжаю я, — Знаешь, я бы никогда не смогла даже подумать о том, что смогу объездить весь мир. В моих планах кроме Лондона и последующего возвращения домой ничего и не было, — пожимаю плечами и тихо смеюсь, — А потом, когда всё закончилось, и я смогла вернуться домой, ощутила сильную тоску.

— Ты поняла, что сидеть на одном месте, это не для тебя? — уголки его рта взлетают вверх.

— Думаю, да. Сначала я вернулась домой, чтобы повидаться с родителями, затем вернулась в Лондон.

Я вернулась туда, потому что надеялась на встречу с тобой.

— Карл и Том, тот самый, что сделал ту сумку из золота, — продолжаю я, — Они увидели мои картины, устроили небольшую выставку. Только для своих, но о ней прознало так много людей.

Альберт довольно улыбается, словно гордится мной.

— Я была равнодушна к этому маленькому успеху, — объясняю я, — Единственное, что мне действительно нравилось — вернуть себе имя. Больше не нужно было быть Береттой Калашниковой или Маузер. Я снова могла быть Шарлоттой Мотт.

— Турецкий неровно дышит к огнестрельному, — пожимает плечами Альберт.

— Это я поняла, — смеюсь я, — Каждый раз, мне казалось, что именно на имени и попадусь.

— Этого бы никогда не случилось, Лотти, — уверяет меня Хилл.

— Я знала, что он защищает меня, — киваю головой, — Спасибо тебе.

— За что? За то, что втянул тебя в эту историю?

— Я сама втянула себя во всю эту историю, Альберт.

— И сейчас, ты здесь, — резюмирует он.

Сейчас мы здесь.

— Почему именно этот городишко?

Он пристально вглядывается в моё лицо. Конечно, догадывается, почему. Только дурак не смог бы понять, как сильно я его любила.

— Ты говорил — мне понравится здесь, — отвечаю я, глядя на него в упор.

Альберт расслабленно откидывается на спинку дивана и смотрит в окно.

— Почему Ноа? — задаёт он ещё один вопрос, снова повернувшись ко мне.

— Он оказался рядом, когда был нужен мне, — мои губы совсем пересохли, когда наш разговор снова переходит в это русло.

— Понимаю, — отвечает он и слегка улыбается, — И как? Я был прав? Тебе здесь нравится?

— Да, — коротко отвечаю я.

Мой телефон снова издаёт сигнал. Тянусь рукой к трубке, чтобы повернуть экран к себе: Ноа. Должно быть, он беспокоится, куда я пропала. Равнодушный взгляд Альберта направлен на фотографию моего парня. Пытаюсь прочесть в его глазах хоть что-то, но ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Я должна идти, — пожимаю плечами.

Не стану отвечать на звонок сейчас.

— Спасибо, что составила мне компанию, — улыбается Альберт, вставая со стола, и я молча киваю головой.

Между нами снова возникает неловкость, вызванная звонком. Продолжить наш непринуждённый разговор точно не получится. Я не знаю куда деть свои руки и что нужно говорить. Встаю из-за стола, но задеваю приборы. Вилка со звоном падает на пол, вслед за ней летит ложка и моё уравновешенное состояние. Кажется, все присутствующие в зале, поворачивают свои головы к нам.

Стараюсь держаться естественно, но это сложно всякий раз, когда рядом находится Альберт Хилл.

— Какие у тебя планы? — он опускает руки в карманы джинс и немного вжимает голову в плечи. Видеть его таким непривычно и...

Таким он нравится мне ещё больше. Уже тот факт, что на нём обычные джинсы, а не брюки, сшитые на заказ, сводит меня с ума.

Чёрт, Лотти, прекрати!

— Мне нужно быть в галерее, — отвечаю я, потупив взор вниз. Если продолжу смотреть на него — добром это не кончится.

Он подходит ближе.

— Лаванда, — бормочет он, улыбаясь, и я хмыкаю, вспоминая ту нашу встречу.

Подумать только, это было так давно, границы тех воспоминаний стираются, становятся похожими на кадры давно просмотренного фильма. Картинка смазывается, но чувства, ощущения и трепет, остаются прежними. За эти годы, они не смогли исчезнуть, чёрт возьми, они даже не померкли.

Чувствую тоже самое, что в первый день, когда увидела его! Как такое вообще возможно?

Поднимаю глаза, всматриваюсь в его лицо, пытаюсь найти в себе хоть что-то, что даст мне знать о том, что время лечит. Но вместо этого, приходит понимание: я никогда не смогу быть равнодушна к нему.

Хочется плакать от отчаяния, рвать на себе волосы и биться об стенку.

Кого я пытаюсь обмануть? Каждый день, я думала только о нём. Думаю только о нём и буду думать.

— Ты помнишь, — шепчу я одними губами.

— Я помню всё, что касается тебя, Лотти. Этот запах наполнял каждый день, что мы были вместе.

— Мне пора, — произносить это трудно, но кто-то должен остановиться вовремя.

Смотрю на часы и прикидываю, сколько по времени может занять дорога. Мне предстоит подъем в гору, а после плотного завтрака вряд ли я могу двигаться быстро.

— Тебя подвезти? — спрашивает он, когда мы выходим на улицу.

Вокруг нет ни одной машины. Возможно, он имеет в виду такси, поэтому я соглашаюсь прежде, чем успеваю понять: этот мотоцикл, одиноко стоящий вдоль узкого тротуара — принадлежит Альберту.

— Всегда представляла, как мчусь на нём, обхватывая руками владельца, — саркастическим тоном восклицаю я.

— Всегда представлял, как твои ноги обхватывают мою спину, — лицо Хилла светлеет.

— Поэтому — нет! — отрезаю я, развернувшись в другую сторону.

— В чём дело, Лотти? Ты струсила? — он обгоняет меня и протягивает шлем, — Ну же, соглашайся.

— Честно говоря, мне страшно, — признаюсь я.

— Просто доверься мне.

Возможно, я боюсь не самой поездки, а того, как феерично я появлюсь в галерее. Моника будет в шоке. К тому же, Ноа может быть там. Я снова чувствую вибрацию телефона, поставленного в тихий режим.

Прости, Ноа, я не смогу говорить с тобой, пока он рядом.

— Через пять минут будем на месте, — словно прочитав мои мысли, произносит Хилл, — Высажу тебя у соседнего дома. Никто тебя не увидит.

Натягиваю шлем, и Альберт помогает застегнуть его под моим подбородком. Его пальцы двигаются, нежно касаясь моей кожи.

— Волнуешься? — спрашивает он.

Да, но предстоящая поездка на мотоцикле здесь ни при чём.

— Немного, — отвечаю я.

— Просто держись крепче и не отпускай меня, хорошо? — в его глазах появляется привычная насмешливость, — Ни за что не отпускай!

— Не отпущу, — облизнув пересохшие губы, шепчу я.

— Обещаешь? — он смотрит мне прямо в глаза.

Прекрасно понимаю, о чём он говорит, поэтому не отвечаю.

Наконец, он усаживается и произносит:

— Прыгай назад.

Пытаясь подоткнуть под себя платье так, чтобы не сверкать обнажённой задницей на радость местным жителям, забираюсь и обхватываю спину Альберта руками. Абсолютно уверена — он замирает, словно окаменев, но я сжимаю его ещё сильнее.
Кажется, мы просто застыли так на целую вечность, прежде чем он поворачивается ко мне:

— Запомни важное правило: когда будем заходить в поворот, старайся не наклоняться в другую сторону. Попытайся расслабиться, хорошо?

Я согласно киваю головой — кажется, я вообще потеряю дар речи от этих прикосновений.

— Первое время так и будет, — продолжает он, — ты попытаешься тянуть нас не туда, куда надо. Просто расслабься.

Понятия не имею о чём он говорит, но обещаю тщательно выполнять все его предписания: не отпускать его, не пытаться наклониться в другую сторону при повороте.

Не отпускать его. Никогда не отпускать.