Венеция. Осень 2017 год.

— Синьорина! Вы прекрасны! Mi fai impazzire!

Широко улыбаюсь и машу рукой гондольеру, посылающему мне воздушный поцелуй.

Полгода назад, я бы сгорела со стыда, видя то, как окружающие люди реагируют на наш флирт,  но сегодня, мне наплевать.

Ощущать себя красивой и желанной приятно. И как я не замечала этого раньше?

От проходящей под мостом гондолы, развевается лёгкий ветер. Он колышет складки моей юбки, и ткань приятно щекочет щиколотки.

В моём гардеробе появились шёлковые платья, и это уже не кажется мне нелепым — надевать их на прогулки. Меня и бы и мама родная не узнала, так сильно я изменилась.

Жаль, что ты не видишь меня сейчас, Альберт Хилл. Тебе бы понравилось, ведь это ты купил мне самое первое платье. Кажется, с той ночи в Нью-Йорке, прошло уже сто тысяч лет.

Чёрт.

Разворачиваюсь и прислоняюсь спиной к ажурному парапету мостика, направляя лицо к солнцу. Пытаюсь думать о чём угодно, лишь бы не о мужчине, который никак не выходит из моей головы.

Нужно спуститься немного ниже, к Калле дей Фаббри — там продают самое вкусное джелато. Несмотря на осень, столбик термометра стремительно растёт вверх, и порция восхитительного мороженого мне бы не помешала.

Легко спрыгиваю по ступенькам вниз, на вымощенную старой брусчаткой, дорожку и сворачиваю в переулок. Поначалу, мне даже нравилось плутать по этим тесным улочкам, загоняя себя, как можно дальше от площади Сан Марко. Доставляло удовольствие заблудиться и искать дорогу обратно. Но сейчас, я знаю каждый камушек старого города. Перекидываю сумку с альбомом для набросков на другое плечо, чтобы пропустить идущих навстречу туристов. Кажется, мы не сможем разойтись в таком узком пространстве, и они стоят в замешательстве, но я то знаю — это лишь видимость. Стоит подойти поближе, как понимаешь — места хватит всем, поэтому уверенно двигаюсь вперёд.

Здесь нужно свернуть налево, и если хочешь попасть в джелатерию как можно скорее, не нужно выходить на ближайший мост, как это делают остальные. Следует завернуть за угол, пройти ещё несколько метров, к следующему. Ещё пара шагов и я стою у стойки, ожидая своей очереди.

— Fragola, per favore, — тычу пальцем в сторону контейнера с восхитительным клубничным сорбетом, украшенным листиками мяты.

Раскрываю сумку, чтобы достать кошелёк с мелочью, и понимаю, что оставила его в номере.

— Вот ведь хрень, — разочарованно стону я, вскидывая руки.

— Я заплачу, — слышится сзади мужской голос, — Добавьте к заказу один кофе, пожалуйста.

Конечно, этот голос мне знаком. Я слышу его приблизительно раз в месяц, иногда — чаще, или реже, но каждый раз это означает одно — пора менять место дислокации. Турок привозит мне деньги, новый телефон, иногда — новые документы и везёт в очередной аэропорт. Затем, слово испаряется в воздухе, чтобы снова материализоваться в самый неожиданный момент. Прямо как сейчас.

— Привет, Джейсон, — ставлю стаканчик на высокий столик, спрятанный в тени.

— Рад тебя видеть в добром здравии, Лотти, — отвечает Турецкий и ставит свою чашку рядом.

— Не могу сказать того же самого, уж прости, — отвечаю я, — Не в том смысле, что я не рада тому, что ты жив и здоров. Мне нравится здесь, понимаешь?

— О, нет, в этот раз, я приехал не по этому поводу. Можешь остаться, — Джейсон делает небольшой глоток кофе и морщится, — Такое чувство, что они варят его из нефти.

— Тоже самое ты говорил в Стамбуле, — отвечаю я, — Может, перестанешь стесняться и начнёшь заказывать себе капучино?

— Они добавляют туда молоко, — говорит он таким тоном, будто под «молоко», имеет в виду «собачье дерьмо»

— И что с того? — спрашиваю я.

— Коров одомашнили всего несколько тысяч лет назад, а до этого они, как грузовики, бегали где попало. Пищеварительная система человека не приспособлена к молочным продуктам, Лотти, — объясняет он.

— Можешь попросить сделать тебе Латте на кокосовом, — фыркаю я, заранее рисуя перед своими глазами эту картину.

Он бросает на меня свой равнодушный взгляд.

— Ну, или, бери себе энергетик в супермаркете, — я слегка пожимаю плечами, и продолжаю выскребать остатки джелато со дня стаканчика пластиковой ложечкой.

Он откладывает чашку в сторону и смотрит на меня, будто ожидая какого-то продолжения, но я спокойно доедаю своё мороженое.

Лучше пусть мой рот будет забит едой, чем из него посыплются идиотские вопросы.

Ни слова ему не скажу об Альберте. О мужчине, который до сих пор жалеет о том, что связался с такой женщиной, как я.

Плевать, на всё плевать.

Я для себя давно решила — буду плыть по течению, ожидая момента, когда можно будет вернуться к нормальной жизни. Но для этого, нужно стереть из памяти всё то, что привело меня к этой.

Когда мороженое исчезает полностью, я ощущаю неловкость от того, что не знаю, куда деть свои руки, поэтому продолжаю водить ложкой, вычерчивая узоры.

Интересно, часто Турецкий видит Альберта? Говорят ли они обо мне? Задаёт ли Хилл ему вопросы, касающиеся меня?

— Почему тебя так странно зовут? — спрашиваю я, чтобы отвлечь себя от мыслей об Альберте, — Что это вообще значит — Турецкий?

— Смешное имя для англичанина, я знаю. Мои родители вместе летели на самолёте, когда тот разбился. Так они и познакомились. А потом назвали меня как тот самолёт, который был турецкий.

— Пытаться даже не буду понять, что это значит, — отвечаю я, закатывая глаза.

Он согласно кивает головой, подтверждая мою теорию о том, что бесполезно спрашивать его насчёт необычного имени.

— Так, я никуда не еду? — осторожно спрашиваю я.

Возможно, сегодня — последний день моих мытарств, и я могу вернуться домой. Иначе, для чего он здесь?

— Не сегодня, — отвечает Турок.

— Я надеялась на другой ответ. Возможно, я хотела бы слышать, что всё закончилось.

— Я думал, тебе нравится, — Джейсон достаёт сигарету и щёлкает зажигалкой, — Ездить по миру, получать деньги.

— Прятаться от чокнутого маньяка, и жить на средства, полученные от продажи краденого золота? — уточняю я.

— Это не краденное, просто за него не заплатили, — обьясняет он.

Конечно, это многое объясняет.

— Тогда зачем ты здесь?

Пожалуйста, скажи мне хоть что-то о нём. Скажи, хотя бы одно слово.

— Кое кто хотел бы поговорить с тобой, Лотти, — и только сейчас я замечаю, как дрожат его руки. Все движения Турецкого будто обычны и естественны, но так кажется лишь на первый взгляд.

Он то подвигает чашку кофе к себе, то ставит её в противоположный угол, мнёт сигаретную пачку, крутит в руках зажигалку. Делает любые движения, лишь бы не оставить свои руки без дела.

Вопросительно смотрю на него, и нарастающее чувство тревоги подкатывает к горлу:

— О ком ты говоришь?

— Здравствуйте, милая леди, — кто-то мягко кладёт руку на моё плечо, и я поворачиваю голову в сторону голоса.

— Мистер Хилл, — я ошарашено киваю головой.

— Можешь называть меня Виком, — отвечает мужчина, — Могу я украсть тебя на небольшую прогулку? Знаю, ты можешь провести чудесную экскурсию человеку, впервые прибывшему в этот город.

— Конечно, — отвечаю я, продолжая смотреть на Турецкого.

«Что это значит?» — написано в моём взгляде.

«Кое-что случилось» — читаю в его.

— Ты знаешь, что в Венецианской республике существовала традиция «Обручения дожа с морем»? — спрашивает меня Виктор, когда мы доходим до главной площади города.

— Нет, — коротко отвечаю я.

Не самое время разговаривать об исторических фактах. Что понадобилось от меня отцу Альберта? Для чего он здесь?

— Забавно, наверно, быть мужем воды Адриатики, — хмыкает он, — Они даже бросали драгоценные перстни, снятые со своих пальцев в воду, словно обручальные кольца.

— Если подумать, сколько сокровищ спрятано на дне, — улыбаюсь я, — Но ведь здесь не для того, чтобы говорить об истории Венеции, ведь так?

— Почему нет? — спрашивает он.

— Вы правы, — соглашаюсь я, — Об этом можно говорить в какой угодно ситуации. Налево или направо?

— Куда лучше?

— Направо, — я киваю головой, — с моста Академии открывается хороший вид.

— Я слышал, тебе нравится здесь, — он водит рукой по воздуху, — Это место очень идёт тебе, Лотти. Ведь ты, как я слышал, художница.

— Скорее, иллюстратор, — отвечаю я.

— Разве это не одно и тоже?

Значит, Альберт говорил с ним обо мне. Сердце в груди стучит так быстро, как будто это что-то значит. Господи, ну какая я глупая! Ничего это не значит.

— Ну, почти, — отмахиваюсь я.

Проходя мимо многочисленных лавок уличных художников, мы останавливаемся, чтобы посмотреть на картины, и мне приходится пообещать Вику, что я напишу что-то для него лично.

— Чао, Лука! — я здороваюсь с местным художником, молодым парнем, лет двадцати пяти. Кажется, он запал на меня, сразу как увидел впервые, но я никогда и не пыталась зайти с ним дальше, чем ни к чему не обязывающая болтовня.

Дело в том, что я несколько раз пыталась завести знакомства с мужчинами. Но всякий раз, это заканчивалось тем, что они таинственным образом, исчезали с поля зрения после первого свидания. Или появлялся Турецкий, размахивая передо мною очередным билетом на самолёт.
Построить с кем-либо серьёзные отношения в таких условиях просто невозможно, а короткие интрижки я начала изучать лишь недавно.

Парадокс, но я могу поблагодарить Альберта за это. В конце концов, даже мои не состоявшиеся отношения с Ноа — это тоже его заслуга. Благодаря ему, я больше не шарахаюсь от мужчин, как от огня и вполне себе сносно флиртую.

— Мария! — парень приветливо машет мне рукой, — Come sta?

— Всё отлично, — отвечаю я, широко улыбаясь.

И да, в этот раз, меня зовут Марией Томпсон*. Уверена — Турецкий лично печатает первую страницу моих многочисленных паспортов, потому что за последние полгода я сменила такие фамилии, как Кольт, Глок и Браунинг.

* Ну тип, как пулемёт Томпсона))

— Поужинаем сегодня вечером? — спрашивает Лука, сначала складывая ладони у груди, а затем  вскидывает руки в стороны, рисуя в воздухе витиеватые узоры.

Кажется, если связать итальянцу руки, он не сможет разговаривать.

— Va benissimo! — как можно счастливее отвечаю я, стараясь расплескать на собеседника потоки очарования.

Возможно, Виктор Хилл расскажет об этом своему сыну, но всё, что я делаю — это живу полной жизнью.

— Приятный молодой человек, — произносит Вик, когда мы отходим дальше.

— Да, он милый, — соглашаюсь я, поднимаясь на середину деревянного моста.

— Ты была права, очень красивый вид, — мужчина облокачивается на перила и задумчиво смотрит вниз, в мутную воду.

— Каждый кирпичик здесь красив, — говорю я, — Но вы знаете, как это тяжело — видеть эту красоту каждый день, ходить по этим улицам, слышать песни гондольеров и...

Видит Бог, я не хотела проявлять эмоции, но Альберт так похож на своего отца.

Зачем Вик здесь?
Почему они продолжают мучать меня?

— И не иметь возможности поделиться этим ни с кем, — продолжаю я, — Когда не с кем обсудить этот чёртов мост, эти картины, эти каналы, дворцы. Вы понимаете, какого это? Быть здесь одному? Я вижу красивый дом, и оборачиваюсь по сторонам, готовая закричать первому встречному: «Эй! Да, я вам говорю! Вы видели этот балкон? Вы когда-нибудь встречали такую красоту? Только посмотрите, как это прекрасно!» Господи, да я даже фотографию не могу родителям отправить!

Кажется, я немного перебарщиваю, переходя на несколько тонов выше, но Вик сохраняет спокойствие:

— Я понимаю, о чём ты, — отвечает он.

Я вздыхаю и отрицательно качаю головой.

— Нет, никто не может понять. У меня даже имя забрали.

— Знаешь, когда я узнал о тебе, был очень зол, — он прислоняется спиной к парапету и кладёт руки в карманы брюк.

Альберт.

— По сути, я понимал, чем всё это может закончится, но ничего не мог поделать. Мой сын действительно любил тебя.

Любил меня?
Почему он говорит об этом в прошедшем времени?

— Пожалуйста, — я закрываю глаза, чтобы сдержать слёзы, — Скажите, зачем вы здесь.

— Хотел увидеть тебя, всё просто, — отвечает он, пожимая плечами, — Мне нужно было убедиться кое в чём.

— Убедились? — спрашиваю я, но он не отвечает.

— С ним всё в порядке? — мой голос дрожит, и руки трясутся, — Он жив?

— Послушай, милая, — он кладёт свои руки мне на плечи, будто хочет приземлить, успокоить меня, — Альберт неважно себя чувствует.

Кажется, сейчас я просто задохнусь. Почему становится так душно?

Поднимаю глаза на небо — может быть, сейчас прольётся дождь? Воздух, наполненный испарениями, не даёт сделать ни единого вдоха, и грудь будто металлическим обручем стягивает.

— Что с ним? — я достаточно бесстрастна в этот момент?

Только бы Виктор не догадался, что я готова упасть в обморок в сию же секунду. Пытаюсь сделать вдох, но получается какой-то идиотский всхлип. Даже в зеркало не нужно смотреться, чтобы убедиться в своей неестественной бледности.

— Небольшая простуда, — продолжает Хилл, после небольшой паузы и убирает руки с моих плеч.

Я облегченно выдыхаю.

— Альберт хотел сказать тебе кое-что. Сказал, что это очень и очень важно, — произносит мужчина, — Он просил передать тебе эти слова.

Я заинтересованно вглядываюсь в его лицо и уже не могу сдержать слёз, которые стекают по моим щекам.

— Какие слова? — шепчу я.

— «Я ни о чём не жалею»

Фууууууххххх, ребята!
Я сделала это, глазам своим не верю просто.