If I could tear you from the ceilingI know the best have tried

I'd fill your every breath with meaning

And find the place we both could hide

***
Если бы я мог оторвать тебя от неба

Я знаю, все уже испробовано

Я наполнил бы каждое твое дыхание смыслом

И нашел бы место, где мы оба могли бы спрятаться


Placebo "Blind"

— Алиса, ты не отпустишь меня?

— Я держу тебя, Якоб. Как и обещала.

— Я не смогу дальше один.

— Ты не будешь один.

***

Come on, baby,

Don't fear the Reaper!

Baby, take my hand!

Из колонок водопадом лилась одна и та же фраза, циркулировавшая по комнате, казалось, целую вечность. Куплеты пропали, остался один веселый припев.

Якоб беззвучно повторял слова песни, водя бледными глазами по потрескавшемуся потолку. Алиса скользила где-то рядом, превратившись в размытое пятно.

— Якоб? Слышишь меня?

Ответа не последовало. За него говорила песня, возможно, поэтому он поставил ее на повтор. Алиса могла сейчас закричать, ударить его и даже облить кипятком. Якоб остался бы лежать на кушетке с запрокинутой головой, повторяя, как заклинание, эти заевшие строки.

— Якоб?

Музыка стала невыносимо громкой.

COME ON, BABY!

DON'T FEAR THE REAPER!

DON'T FEAR THE REAPER!

Внутри него была волшебная дверь, за которой он любил исчезать. Возможно, там он был счастливее, чем здесь. Проблема заключалась в том, что Алиса за ним последовать не могла. Он находил лазейку, она утыкалась в стену.

Ножницы потрошили картонные коробки, чтобы их было удобнее трамбовать в контейнеры для бумажного мусора. Этот момент, в котором они так неудачно застряли, тоже следовало бы порезать на части и отправить в помойку.

Господи, как же хотелось тишины...

Она вернулась в комнату, и пальцы потянулись к магнитофону. Неожиданно ее запястье перехватила рука Якоба.

— Алиса, так надо.

Она смотрела на него воспаленными, злыми глазами, а Якоб все также таращился в потолок. Почти ничего не поменялось кроме того, что он стискивал до боли ее запястье.

— Я больше не могу это слушать. Она играет уже больше недели.

— Пожалуйста. Прошу тебя.

Его слова звучали ломко и печально. Но иногда казалось, что он просто искусно над ней издевается. Временами она не верила ни этому пустому взгляду, ни его тихим, коротким просьбам.

— Я вернусь через полчаса. Мне нужно побыть в тишине.

Его пальцы разжались, и рука безвольно свесилась вниз.

Алиса еще какое-то время наблюдала за ним в молчании, затем взяла мусор и вышла на улицу.

Порезанные коробки отправились в контейнер, но она продолжала стоять в вонючем закутке его двора, ощущая глухое отчаяние. События походили на плохую репетицию одной и той же сцены.

«Закончить бы все это...»

Но от этой мысли тут же стало страшно.

Алиса прошлась до булочной у станции, купила ненужный хлеб. Она поймала себя на мысли, что готова придумать миллион занятий, лишь бы не возвращаться назад.

Присев на бордюр, она отстраненно наблюдала за людьми и машинами. Небо постепенно гасло, и отчет времени терялся...

Чувство реальности вернулось внезапно, и вдруг она ощутила, что ей нужно вернуться домой. Как можно быстрее. В животе расходился незнакомый страх, который она не испытывала прежде. Шаг становился быстрее. Ступени лестницы хаотично разлетались под ногами, а хлопки дверей казались слишком громкими.

Песня все еще играла. Она слышала ее еще в подъезде.

Но сквозь ее ритм проступало нечто другое.

— Якоб...

Его голову окружал темный ореол. Он лежал словно вписанная в пол икона безымянного святого, хотя только что совершил смертный грех. Пистолет валялся рядом, и теперь пальцы Якоба едва его касались.

DON'T FEAR THE REAPER!

BABY TAKE MY HAND!

— издевательски вторил ее мыслям магнитофон.

Алиса не шевелилась. Увиденному не удалось подобрать слов.

Во всем словно звучали отголоски чьей-то насмешки.

Медленно Алиса сдвинулась с места. Ноги едва гнулись. Она дошла до магнитофона и трясущимися пальцами вдавила кнопку. Наступившая тишина не ощущалась правильно.

Быстро закрыв за собой дверь квартиры, Алиса снова вышла в переливающийся огнями вечерний Берлин — город для всех бездомных и заблудших, в котором больше не было Якоба Радке, сумасшедшего с глазами зрячего слепца.

По небу неслись розоватые облака, похожие на облетевшие перья. Солнце уходило, забирая вместе с собой и чью-то испуганную жизнь.

В груди замер чудовищный ком, но на не проронила ни слезы. Якоб остался позади, вместе со своим пистолетом. Там же осталось и ее обещание, обломанное напополам, как ветка.

Вслед как наяву звучал его укоризненный голос:

«Алиса, это нечестно».

Три месяца спустя

— Добрый день, мои дорогие. Для тех, кто только пришел: я — Клара, веду эту группу по вторникам и четвергам. Мы все здесь в первую очередь — хорошие друзья. Не знаю, что вы думали о групповой терапии до прихода сюда, но могу с уверенностью сказать, что существует три типа: оптимист, пессимист и скептик. И дело не в том, кто из них — вы, — Клара заговорщицки улыбнулась, будто собираясь приоткрыть тайну, — а в том, что после вы наконец-то станете собой.

Она поправила очки указательным пальцем и устроилась поудобнее на колченогом стуле. Все присутствующие смотрели на нее с интересом и затаенным ожиданием, словно на фокусника, который сейчас начнет доставать кроликов из шляпы. Кто-то радостно улыбался и кивал, похоже, уже становясь собой. Но большинство неловко молчало, обратив к Кларе напряженные взгляды.

Алиса затесалась между ними и выжидала. Она не считала себя ни оптимистом, ни пессимистом, ни скептиком — просто, проходя мимо, в фойе, на доске объявлений прочла приглашение в бесплатную группу психологической поддержки студентов.

— Что это: секта или фан-клуб? — спросила она у однокурсницы.

— Нет, это действительно психологическая помощь. Слышала про групповые терапии? Люди собираются, чтобы делиться своими проблемами. Коллективная рефлексия и все дела...

Алиса и сама не понимала, почему стояла у объявления несколько минут. Якоб говорил, что в психологи идут лишь те, кто не разбирается в людях. Впрочем, Якоб еще много чего говорил. Например, что утешить безумие может только смерть...

«Замолчи уже. От твоих слов одна беда».

Она записала время и номер аудитории. Групповая терапия при университете была проектом факультета психологии, и на нем часто присутствовали сами студенты.

И вот Алиса здесь и пытается понять: бежать ей сейчас или из вежливости досидеть до конца. С мрачным скепсисом она оглядела окружающих и еще сильнее скрестила руки на груди.

«Все-таки... зачем ты пришла? — спросила она себя в сотый раз. — Ты, что, и правда собираешься говорить об этом с посторонними людьми? Может, еще и книгу напишешь?»

Иногда хотелось дать себе промеж глаз, чтобы заткнуть назойливый внутренний голос.

Слова Клары воспринимались вполуха, а в этом кружке из людей и пластиковых стульев начиналась клаустрофобия.

Из-за наглухо закрытых окон было душно. Приветливый солнечный луч скользил по стене, изредка угасая, когда на него набегала очередная маленькая туча.

Ведущая группы тем временем дала слово присутствующим. Каждый должен был представиться и сказать, что его привело сюда.

— Я — Селина, мне девятнадцать. Вашу группу мне порекомендовал Вальтер. — Бородач в клетчатой рубашке рядом с Алисой помахал всем рукой. — И я решила попробовать. Моя проблема... ну... довольно обычная. Может, кто-то посмеется про себя. Я всегда была полноватой, но, знаете, мне не казалось, что со мной что-то не так. Пока не пошла в ту школу. Сейчас я думаю, что дело было не во мне. Просто подобрались не очень добрые ребята. Но что сделано, что сделано. И уже неважно, кто виноват.

«А потом ты довела себе до анорексии, но благодаря этой терапии учишься любить себя такой, какая ты есть...» — раздраженно пронеслось в голове у Алисы.

Раньше она устыдилась бы этих мыслей, ведь всегда старалась сочувствовать чужим проблемам. Однако происходящее напоминало какой-то киношный фарс. Спасти это могла только Марла Сингер. Но это не «Бойцовский клуб», а черт знает что.

Случайно залетевшая в аудиторию муха бессильно билась о закрытое стекло. Она сердито жужжала и упрямо буравила себе путь наружу... Алиса наблюдала за ней с отстраненностью и хладнокровием. Она и себя ощущала мухой последних три месяца.

А Клара все кивала, как эти игрушки, у которых постоянно качается голова...

Вверх-вниз.

Вверх вниз.

— ...и я просто не выдержала всех этих дразнилок... Думала, если откажусь от еды полностью, то похудею в момент. Проблема в том, что я начала доводить все до абсурда и в итоге выблевывала даже салаты. Мне казалось, что в них везде жир... липкий жир.

Стрелка часов ползла предательски медленно, так, что хотелось взять и насильно потащить ее пальцем вниз.

Алиса прикрыла глаза, и ее внимание окончательно рассеялось.

...Мелькнула вспышка света, и в ней проступил бледный, сгорбившийся Якоб. Он смотрел исподлобья, тем самым взглядом, сквозь который по граням проступала его покалеченная душа.

...Светло-голубая радужка отсвечивает болезненным неоном, а обветренные губы надломлены в хрупкой улыбке.

«Алиса, почему ты не удержала меня? Ты же обещала...»

От этого мягкого укора откуда-то из глубины пружиной взвилась притупившаяся боль...

Настоящие привидения не живут в заброшенных особняках, они поселяются в душах. Этих демонов никогда не изгонишь.

«Я не смогу один...» — возникло в голове эхо его слов.

Пальцы сжали переносицу изо всех сил, чтобы сдержать что-то в себе.

...Что было после? Ничего. Похороны с присутствием трех человек: отца, матери и безымянной для них девушки непонятной национальности. Никто не плакал. Все разошлись молча. И только когда Алиса вернулась домой, ее прорвало. Она выплакивала моря и океаны, всю себя по частям, по крайней мере, те шестьдесят процентов воды в организме уж точно.

— Алиса...

Голос Клары звучал так далеко, но с каждым мгновением становился все более и более реальным. Глаза приоткрылись и мутно обвели комнату. Пару мгновений ее действительно здесь не было.

На уставились с выжиданием и дружелюбным интересом. Клара приятно улыбалась, слегка покручивая своей ручкой.

— Ты у нас тоже новенькая. Мы с удовольствием послушаем, что привело тебя. Можешь рассказать все, что считаешь нужным. Совсем не обязательно быть откровенной сразу. Это непросто.

Смотрите-ка, никто не хочет ее съесть.

Алиса уставилась на терапевта невидящим взглядом. Но ее поза вдруг стала на удивление раскованной — она сползла по стулу, вытянув вперед одну ногу. Правда, руки так и не удалось расцепить.

«Все, что считаешь нужным...»

Отличная мера для любой исповеди.

— Да нет, я сразу скажу, почему пришла. Знаете, у меня был парень, Якоб. Мы встречались всего полгода, но временем эти отношения не измерить. Все делали вместе: ели, спали, учились. Читали одинаковые книги. Слушали одну и ту же музыку. Если бы можно было обменяться кровью в венах, мы и это сделали бы. Вот такая у нас была любовь. Но между нами все же существовала разница. Понимаете, мой парень оказался психом, и у него был полнейший сдвиг на смерти. Он ненавидел свою жизнь. Якоб был болен и отказывался лечиться, но просил быть рядом и держать его, насколько мне хватит сил, иначе он сиганет туда — в смерть, как он говорил. Он сам отторг себя от мира, но я дала обещание, что вырву его из этой ямы, в которую он загонял себя все эти годы. Еще до встречи со мной он планировал свой уход. Его любимый вопрос был: нож или пистолет? Потом он встретил меня, и я в шутку дала ему ответ. Я велела брать пистолет. Быстрая смерть – это роскошь. Но он сказал, что со мной сможет выбраться. Мне следовало быть рядом и напоминать ему, что он жив. Несмотря на бьющийся пульс, в своей голове он считал себя умершим. Но с каждым днем становилось только хуже. Короткие просветления оборачивались новыми затмениями. Якоб перестал реагировать на меня: смотрел, но не видел; говорил, но обращался не ко мне. В какой-то момент его чувство отчаяния передалось и мне, и я поняла, что уже не держу его, а готова сделать что угодно, лишь бы прекратить наше взаимное несчастье. Я уже не знала, как ему помочь. В свою последнюю неделю он лежал на кровати и слушал сутками Don't fear the Reaper группы Blue Öyster Cult. Я была зла на него. Моя собственная обида казалась мне сильнее его проблемы. Если бы я тогда открыла глаза, то заметила бы, что теряю его. Когда я ненадолго ушла, он вспомнил мою старую шутку. Пистолет, оказывается, уже давно был с ним. В общем, он выстрелил, и его не стало в один миг, а я здесь, с вами, в группе психологической поддержки. Надо же кому-то рассказать эту интересную историю.

Алиса замолчала и обвела группу остывшим взглядом. Все это вышло легко, без волнения и даже с какими-то живыми интонациями. Клара смотрела на нее с застывшей улыбкой, но это была просто гримаса. Она уже давно не улыбалась. Взгляды остальных выражали смесь легкого ужаса и сочувствия. Больше все-таки ужаса. Алиса опустила голову, разглядывая свои ноги, а затем в ее голове все сложилось само собой.

— На самом деле... я не знаю, зачем сюда пришла, — в замешательстве добавила она непонятно к чему.

— Ты все правильно сделала, — быстро сказала Клара. — Это очень тяжелый опыт. С ним не справиться в одиночку. Более того, я хотела бы поговорить с тобой наедине и дать кое-какие рекомендации...

— Да я дверью ошиблась, — устало ответила Алиса, и это прозвучало как неумная шутка. — Спасибо, мне ничего не надо.

Клара попыталась что-то возразить, но Алиса быстро вышла из аудитории. Это не ее место. Да еще половина этой группы — студенты, значит, ее «интересную историю» растреплют остальным. Легче от этого совсем не стало. Дернул же черт искать утешения в групповой терапии...

Когда Алиса вышла из своего транса, она обнаружила себя в автобусе, везшем ее к окраинам города. Конечная, кладбище и знакомая гравировка на каменной стене:

«Здесь спит любовь».

С момента похорон почти ничего не поменялось. У креста лежал венок из роз от его матери и букет белых лилий — от нее. Все цветы завяли.

«Никто к тебе не приходит, Якоб. Потому что у тебя почти никого не было. Ты ушел так же, как и пришел в этот мир: налегке».

Ей хотелось лечь и послушать землю. Казалось, что он все еще существует в лабиринте гробниц и неизведанных подземных траншей. Бежит себе где-то внизу, не разбирая дороги, как и при жизни...

«Господи, если ты есть, останови его уже. Приюти. Он никогда не обретет покой, а значит, и я — тоже».

Бог молчал, но слова только множились. Их было уже не сдержать.

Алиса достала из сумки тетрадь и начала писать то, что хотела ему сказать все это время, но не знала, как повернуть время вспять, чтобы ее мысли нашли его. Сейчас способ подсказал себя сам.

Это был первый шаг к бесконечному искуплению.

***

«Однажды ты спросил, если это все-таки случится, смогу ли я последовать за тобой? Я сказала, что не допущу твой смерти, но на вопрос, по сути, так и не ответила. Теперь собственные слова кажутся мне умышленным враньем. В глубине души мы все-таки оба знали, что из нас двоих умрешь только ты. Мы никогда не были единым целым, хотя очень хотели в это верить.

Самый ужасный момент наступил не тогда, когда я увидела тебя на полу. И не когда гроб с твоим телом опускали в землю. Хуже всего — мое непонимание твоих мотивов, пришедшее много позже твоей смерти. Я всегда оправдывала твою одержимость смертью твоей болезнью, но теперь испуганно спрашиваю себя, что если ты действительно этого хотел?

Пистолет или нож — это серьезная дилемма. Если бы я знала, как пожалею о своих неосторожных словах, то выбрала бы за тебя нож. С текущей кровью еще можно договориться, а пистолет решает твою судьбу, как только ты нажимаешь на курок.

Так что мы не просто наломали дров, мы лес вырубили.

Послушай меня, да, ты послушай, ибо только ты и говоришь в моей голове. Я не пойду следом. За это тоже прости.

Но я знаю, что ты по-прежнему во мне нуждаешься. Я чувствую тебя. Ты все еще где-то рядом, Якоб. Смерть — это все-таки не выход».

***

— Ты безжалостен, — был вердикт человека с разноцветными глазами.

Его партнер по игре поднял на него тяжелый, темный взгляд, в котором застыло время. Тонкая прорезь рта приняла причудливую форму: он улыбался. Он умел, но делал это крайне редко.

— Хороший учитель не всегда должен гладить по голове своего талантливого ученика.

— И то верно. Всыпь ученику палок, чтобы он потом разогнуться не мог и твою школу за километр обходил.

— Ты знаешь, как я играю, Дэвид. Ты сам захотел принять участие.

Гетерохромные глаза Дэвида вспыхнули непонятным весельем.

— Я тебя переиграю, Танатос. Ты ничего не знаешь о жизни.

— А ты ничего не знаешь о смерти, хоть и умер.

Дэвид и Танатос смотрели друг на друга, словно упражняясь в силе взгляда, и затем снова перевели взоры на игральную доску. С начала их партии сдвинулась всего пара фигур.

— Поэтому я — доказательство того, что смерти нет, — пожал плечами Дэвид. — Извини, если обидел.

— Ну, какой твой ход? — добродушно ухмыльнулся Танатос.

Глаза Дэвида стрельнули искрами, и он триумфально улыбнулся ему, явно что-то предвкушая.

— Я думаю, нам нужна новая фигура в этой игре.

Доска вдруг стала больше. И на стороне Дэвида возникла еще одна фигура, отличающаяся от других цветом и формой, будучи белой и высокой. Она плавно переместилась к середине доски.

— Я отправляю своего лучшего гонца, видишь? — тихо спросил Дэвид.

— Ко мне приходят все: короли, гонцы, шуты, — размеренно отозвался Танатос.

Он никогда не убеждал, просто констатировал факт. Да с ним никто и не спорил. Кроме Дэвида.

Похоже, эта игра будет долгой.