Шторм с проливным дождем и порывистым холодным ветром, бушевавший почти пять дней на суше и на море, утих за одну ночь, сменившись ясной зарей. Горячее утреннее солнце забиралось все выше в чистую синеву осеннего неба, подсушивало мокрые камни, черепицу крыш и серую брусчатку улочек города. В порту Серебристой Гавани и без того полно было кораблей, а они все прибывали и прибывали, становились на рейде уже за пределами большого порта, разгружались в соседних бухтах и гаванях. Многие из них оставались не видны с воды, да и с суши среди нагромождения острых скал разыскать их не представлялось возможным. Слишком прихотливо было изрезан берег, словно самой природой предназначенный стать стоянкой целого флота.

Белые домики с плоскими красными крышами взбегали по уступам и ступеням до самого верха утеса, что выдавался далеко в море, нависая над голубовато-лиловой водой, плещущей ласковыми волнами в обросший зеленью водорослей камень. В черных норах у самой воды гнездились крикливые чайки и неповоротливые фрегаты.

С раннего утра на площади, широко раскинувшейся прямо за пристанью, торжественно встречали гостей. Самых почетных провожали до дороги, берущей начало на окраине города. Она прихотливо вилась, поднимаясь все выше и выше, вырубленная в светлом плотном известняке, и глубокие колеи по ее бокам отмечали путь повозок, увлекаемых терпеливыми ослами и мулами вверх, туда, где высоко над морем белели массивные стены крепости, выстроенной в незапамятные времена далекими предками Клахан-Моана. Белая Скала гостеприимно распахивала двери малым и Высоким Домам, прибывшим на свадьбу любимой дочери Правителя.

Флот Серебристой Гавани славился от восточного Тайе, до Ашура на западе. Корабли чернобокие и синегрудые, с серебряным знаком звезды на просмоленных полосатых парусах бороздили волны Лилового моря от края до края. Их было много, а дочь у Правителя была одна — красавица Леия. Старшая из четверых детей. Ребенок небес. Красоту унаследовала от матери, что приходилась сестрой Правителя Вишневого Дома Акаму. Характером же пошла в отца — спокойная, молчаливая, сдержанная. Морская волна на утренней заре. Поименно знала всех кормчих на кораблях отцовского флота, сколько гребцов на борт берут, сколько сундуков с серебром в трюмы ложится, сколько олова в полые якоря заливается, почем рабы на рынках в далеком Ашуре и в каких гаванях сбывают зерно и уголь из Трех Рек, минуя морской сбор. С малолетства на советах сидела. Только в море отец не пускал ее. Женщина на корабле — быть беде.

До сих пор ей удавалось отвергать все предложения о браке сыновей младших Домов. Отец, впрочем, не настаивал. Дочь любил и неволить не хотел. До недавнего времени.

После полудня, когда жара придавила буйное оживление праздничной толпы в городе, еще один корабль причаливал к дальнему концу пристани, и смотритель Гавани, совершенно случайно оказавшийся неподалеку, ахнул, при виде сворачиваемого паруса с изображением двух скрещенных мечей на черном поле круглого щита. Подозвал к себе мальчишку из тех, что вечно крутились в порту, шепнул что-то, сунул в чумазую ладошку серебряную чешуйку монетки. Тот кивнул послушно взлохмаченной головой и умчался, растворившись в пестрой толпе, заполнившей порт до предела. А корабль уже швартовался у пристани. Гребцы втягивали весла, кидали якоря и канаты, спускали сходни.

— Высокий, как же это... — причитал смотритель, маленький, толстый и потеющий от усердия. Он суетился на причале и взглядывал растеряно и подобострастно на молодого человека в темно-зеленом эйхени, стоящего на носовой полупалубе и наблюдающего за разгрузкой своего корабля. Темные волосы гладко причесаны надо лбом, оттеняют бледность тонкого лица, хранящего невозмутимое спокойствие. Только едва заметная складка между вскинутых к вискам бровей говорила об усталости. Видать и их застиг в дороге поутихший было на третий день штормовой ветер. — Мы вас только завтра ждали, стоянку для ваших кораблей приготовили в Кольцовой бухте. А вы здесь, на дальнем причале! Правитель узнает, с меня три шкуры спустит...

— Не спустит, — темные глаза сверкнули насмешкой. — Правитель знает, что я могу прибыть раньше. И где должен стоять мой корабль, тоже знает.

— Но Высокий, ожидали же корабли. Десять... И больше... Высокий Дом...

— Высокий Дом сам решает, сколько кораблей встанет в Серебристой Гавани.

— Да, но...

— Караван с дарами к свадьбе идет посуху через землю Наронг. Мой отец решил, что так безопаснее, — смотритель склонился почтительно. Слово Анхита Высокого в Серебристой Гавани сейчас весило наравне со словом Правителя.

Он специально прибыл раньше обещанного в письме. Всегда можно было сослаться на погоду, шквал и штиль — морской путь неверный. Хотел лично взглянуть на флот Клахан-Моана, хотел видеть корабли малых и высоких домов, что ходили под его рукой и носили знак спиральной раковины на запястье. И сейчас замечал многое.

Ладьи-камиды под парусами с тремя темно-синими линиями поперек полотна покачивались груженые, тяжело осев в воду крутыми бортами. Значит, Правитель еще не принял послов от Таро. «Жеребцы» из Тайо — видно, что пусты, и драгоценные кони скорее всего уже угнаны на дальние пастбища. Хороший знак для Наронга, который скупает всех лошадей для своего растущего войска. И все знают, для чего, он его растит. И поэтому люди Таро не спешат разгружать зерно в Серебристой Гавани. Из далекого Ашура три корабля — тоже налегке. Эти везут людей и драгоценные камни. Самое дорогое, что у них есть. Анхит брезгливо покривился. Сам не терпел живых игрушек в своем доме. Но знал — спрос на них велик. Мальчики, девочки — слуги для внутренних покоев богачей, Правителей, глав высоких и малых домов. Многие не доживали до двадцатого лета. Тех, кто доживал, ценили как самое большое сокровище. Эти становились почти членами семьи. Высокими — никогда.

Морские гости в порту, несколько боевых пентакров и торговых ладей Клахан-Моана. Их караваны привозили диковинки с далекого юга — темное дерево, шкуры и белую кость странных животных, похожих на ящеров, чьи остовы нередко находили в диких лесах южных земель, и драгоценные бериллы удивительного небесно-голубого цвета. С востока везли шелка, тонкие золотые и серебряные изделия тамошних мастеров, тягучее темно-красное вино.

Сильнее всего Анхит сожалел о задержавшем его шторме. Хотел своими глазами увидеть новые корабли Правителя — двурогие сорокавесельные «тарны» — «кабаны» на языке побережья, с окованными медью таранами на корме и носу. Но тот наверняка увел весь флот в укромные бухты. О точном количестве его кораблей можно было только догадываться.

О гостях с суши он знал. Из Драконьего Пламени будут только младшие Дома. Далонг занят ссорой с Домом Белого Журавля, и ему не до свадеб. К тому же союз с Наронгом сейчас крепок, как никогда. Из Журавлиного Дома тоже никого не будет — они оплакивают Правителя. Наследников там хватает, но все почему-то боятся сына Бин Фена. Как будто он и есть главный претендент. Анхит слушал и слышал, и на ум приходило только одно — со смертью Бин Фена договор о наследовании терял свою силу. А значит, кое-кто считал, что мальчишка мог стать настоящим Правителем. Первым в очереди. И не зря поэтому Таро прислал своих послов вместе с купцами. Хотел подтверждения союза. Поддержку искал для сына Бин Фена. Что ж, у Клахан-Моана свои цели, свои дороги. Придется Снежному Дождю или как его там звать, самому свое право отвоевывать. Но мало ли Домов? Высокие слишком много мнят о себе, и прав Наронг, у которого дара нет совсем, который рассчитывает только на свои силы. Простые смертные воюют не так.

Обо всем этом Анхит Высокий размышлял в тряской повозке, которую бодро тянула четверка запряженных попарно низкорослых мулов, заслоняясь занавесками от тончайшей белесой пыли, оседающей на волосах, лице, припудривающей одежду. Даже во рту привкус соленого камня чувствовался.

Белая Скала вырастала из каменных уступов утеса стройными линями стен, прячущих за высокими, окованными жаркой медью воротами продуваемые теплыми ветрами колоннады, поддерживающие высокие своды угловатых крыш под серой черепицей, портики, павильоны и галереи, ведущие вглубь крепости.

Ему отвели просторные комнаты в восточной части дома. Стены переливались перламутром, оттенками бледного золота. Небесно-голубые занавеси, широкие проемы окон, дверей ведущих на многоярусные террасы и балконы. Убранство было несколько вычурным на его вкус, но его люди позаботятся об этом. От внутренних слуг Анхит осмотрительно отказался. Как жених не хотел давать повода для лишних слухов. И без того решение давалось с трудом обоим.

Он знал, что Леия соглашалась на этот брак также неохотно и также только по настоянию отца. Они были ровесниками, оба уже давно не дети. Старше многих из наследников высоких Домов. Этот союз нужен был их отцам, и они соглашались на него не без сопротивления, но из чувства долга. Оба знали, что получают взамен их семьи.

Его проводили в купальню с бассейном, облицованным розоватым мрамором. Вода подавалась сюда из глубины утеса, журчала в глиняных трубах, согревалась в чанах на треножниках жаровен. Вдруг остро кольнуло тоской по Иверни. Там горячие источники били прямо из земли, наполняя водой, чуть пахнущей серой каменные чаши в ущелье у подножия гор, где в незапамятные времена далекие предки возвели замок-крепость, врезавшись в самое сердце гор Айну. Темная зелень плюща оплетает подножия сосен и низкорослых дубов, серебристые струи ручья срываются над темным провалом грота в отвесной стене. Там было все... Давно. Забыть пора бы уже. А здесь было много света, солнца и неба. Слишком много.

Анхит опустился в парующую ароматными маслами воду, закрыл глаза, расслабляясь, отбрасывая тяжелые мысли. Все-таки дорога в неспокойном после недавнего шторма море была утомительной.

— Высокий, — голос прозвучал тихо, но настойчиво. Как будто говоривший давно звал и, наконец, дозвался. Он открыл глаза.

Мальчик у порога замер в почтительной позе покорности. Синий шелк эйхени и белый — тонкой рубашки-хайни. Цвета Правителя Серебристой Гавани. Слуга из личных покоев. Льняные волосы свободно кольцами на шее лежат, голубые и серебряные бусины в прядки вплетены и звенят едва слышно. Значит, из свободных, не из рабов. Рабов иначе причесывают. Бывало так, что обнищавшие малые Дома отдавали в служение младших детей. Такие слуги оставались свободными. Вольны были уйти, оставить своего господина в любое время. Уходили немногие. Обучали таких особо, памятуя об их происхождении, и статус у них был повыше, чем у остальной челяди. Доверенные. Незаменимые. Выделялись из всех. Словно помнить хотели о свободе, от которой добровольно отказывались.

Этот мальчишка похож был скорее на младшего сына Клахан-Моана — Эру. Ему Анхит в позапрошлое лето на его шестнадцатилетие бесценный подарок сделал — легкий крутобокий трикантор с двумя палубами на тридцать весел. Такой, что сам Клахан-Моан, который толк в постройке кораблей знал, как никто другой, языком одобрительно прищелкнул. А виновник торжества тогда задыхался от восторга и таким взглядом на подарок смотрел, что больно и тоскливо становилось в груди. Сам не помнил уже, когда радоваться так умел. До той поры, как в мертвые глаза Акаму заглянул и зарево пожаров над садами Вишневого Дома увидел. Годы прошли, а он до сих пор с криком по ночам просыпается, как будто не воин, как будто не было десяти лет школы Иверни, и того, что после...

— Госпожа Кими ждет вас у себя. Мне приказано проводить, — голос мальчишки вырвал назад в залитую победным сиянием солнца реальность. Нет, не помнил Анхит этого слугу в свите Правителя в свой прошлый визит. Да разве мало лиц? Всех не упомнишь.