Джей

– Надеюсь, ты имела в виду меня, крошка!

Наблюдать за тем, как от резкого звучания голоса Барни над ухом блондинка вздрагивает и едва не подпрыгивает от удивления, нравится мне даже больше, чем изучать сестру немного высокомерным, снисходительным взглядом. Трис похожа на нашкодившего котенка, который знает, что сделал пакость, и полностью этим доволен.

– Чему ты учишь детей, Трис, – тяну я, не сводя глаз с профиля Оливии.

Светлые волосы чуть растрепаны, заправлены за уши и отброшены на спину. Взгляд сам собой ползет ниже, туда, где белая ткань топа открывает гораздо больше тела, чем когда-либо.

– Она даже от упоминания поцелуев краснеет похлеще нашей бабули...

Трис показывает мне средний палец, но Барни обнимает ее со спины, и сестра отвлекается. Теперь они заняты исключительно друг другом, а мышка и впрямь краснеет при виде этой откровенности.

Я делаю шаг вперед – блондиночка неуловимо вздрагивает и неловко кладет руки на соединенные вместе колени. Ее пальцы незаметно, как ей кажется, одергивают юбку – безрезультатно.

– Зачем приходить сюда, если все равно не умеешь веселиться?

Говорить с низкими девушками так сложно... Мне приходится опереться ладонями о стул по обе стороны от ее бедер, чтобы наши лица оказались на одном уровне.

Взгляд приковывают ее подчеркнутые помадой губы. Сейчас они так близко, что можно рассмотреть каждую трещинку, каждый участок, искусанный, вероятно, в порыве нервозности.

Оливия не опускает глаза. Смотрит пугливо, но открыто, без прежнего всепоглощающего страха. Кажется, что вместе с одеждой Трис ей передалась и частичка ее уверенности.

– Я умею веселиться, – наконец говорит она и невольно снова кусает нижнюю губу.

Быстро прекращает, видно, вспомнив о помаде, и отводит глаза в сторону.

– Докажи.

Ее плечо снова дергается, теперь уже с намеком на раздражение. Она знает, что это провокация, но я надеюсь, что это не помешает мышке принять брошенный вызов.

– Мы по-разному понимаем понятие веселья.

Что-то новенькое...

– И что же веселье значит для тебя, мышка?

– Собираться вместе всей семьей... Гулять с друзьями... – тут ее глаза вдруг загораются ярче.

– А они у тебя есть, мышка? – усмехаюсь не злобно, скорее снисходительно. – Если того сопляка ты называешь другом, спешу тебя разочаровать: он только и ждет возможности залезть к тебе в трусики.

– Не... не смей говорить так!

– Потому что это правда?

Оливия вскакивает со стула, будто ошпаренная, и тут же замирает. Хочет выбраться из капкана рук, но не может: тогда придется коснуться меня. Наблюдаю за тем, как ее взгляд шарит по полу, а щеки пылают всепоглощающим румянцем.

По венам медленно течет приятное торжество. Кажется, кто-то попал в капкан.

Мои руки – ее мышеловка.

– Отстань от нее! – вмешивается Трис, но тут же добавляет: – Хотя ты прав: рыжий девственник на тебя глаз положил, малышка.

На этот раз Оливия вспыхивает, но молчит. Ого, видно, для нее мнение Трис уже стало авторитетным. В отличии от моего.

– Спасибо, крошка, а теперь займись своим парнем. Не порти нам вечер.

Трис не возражает: может, маятник ее настроения снова качнулся в сторону равнодушия, а может, что маловероятно, прислушалась к совету-угрозе.

Мышка хмурится и вжимается спиной в стул, чтобы быть как можно дальше от меня. Впрочем, уже поздно.

Я больше не смотрю на нее – шея затекает. Просто обнимаю рукой за плечи и увлекаю за собой в толпу.

– Отпусти! Я буду кричать!

Как грозно...

– Успокойся, мышка, мы просто потанцуем. Или ты совсем ошалела от страха?

– У меня есть имя!

Она не успевает добавить что-нибудь очень злое, потому что какой-то придурок наступает ей на ногу. Блондинка вздрагивает и провожает его беспомощным взглядом, видно, не рассчитывая, что ее вообще заметили.

А я – да.

Свободной рукой хватаю кретина за воротник и подтаскиваю поближе. Он пытается вырваться, и я наконец смотрю в мутные от алкоголя глаза. В них мелькает узнавание, которое забавным образом превращает раздражение в почти что страх.

– Не слышу извинений, придурок.

– Извини... Я не хотел. Больше пальцем не зацеплю твою девчонку, Стоун, клянусь!

– Хороший мальчик, – отталкиваю его и снова увлекаю Оливию за собой.

Она молчит. Произошедшее явно немного остужает ее пыл, но не насовсем.

– Что ты там говорила про имя, мышка? – наклоняюсь к ее уху не только потому что музыка здесь играет громче, но и потому что хочется вдохнуть запах ее тела и волос, не испорченный приторными духами.

– Оливия.

Тогда я наконец отпускаю ее и, став напротив, шутливо предлагаю руку.

– Хорошо, Оливия. Но я буду называть тебя «мышка».

Вкладываю в тон как можно больше настойчивой уверенности, чтобы в этой белобрысой голове не возникло мысли протестовать. Однако, судя по проигнорированной руке и чуть нахмуренным бровям, мысль все же возникает, только Оливия не спешит ее озвучивать.

Я думал, что уговаривать ее потанцевать придется долго, однако мышка сама начинает движение в такт музыке. Сначала неуверенно, будто боится сделать что-то не так, потом все решительнее и решительнее. Прикрывает глаза, будто хочет потеряться в мелодии и отстраниться от мира, а я просто стою и наблюдаю за каждым телодвижением.

За тем как пальцы рисуют в воздухе неведомые фигуры.

За тем как голова откидывается назад и открывает натянутые мышцы шеи.

За тем как задравшийся топ оголяет живот с едва уловимыми кубиками пресса.

Конечно, она танцует не в первый раз – это видно сразу. Каждое движение продумано до мелочей, среди них нет некрасивых или неуместных, все они вписываются в музыку, будто всегда существовали вместе с ней.

И я присоединяюсь к этой гармонии, впервые – с опаской, боясь испортить налаженный ритм. Впервые стараюсь держаться подальше, чтобы не коснуться ее, ведь тогда наваждение спадет – и мышка снова превратится в закомплексованную скромницу.

Песня за песней, минута за минутой, танец за танцем. Это как наркотик, затягивающий в свои сети. И я не знаю, что опьяняет больше: ядовитые пары алкоголя вокруг, музыка или девушка рядом.

Очередной глубокий вдох, лишенный уже ставшего знакомым запаха ее тела, кажется неполноценным – и я не выдерживаю. Кладу руки ей на талию, притягиваю к себе и – удивительно – чувствую, как ладони блондинки несмело касаются моей груди, проводят короткую дорожку, замирают где-то под ребрами.

Теперь наши движения гораздо слаженнее. Это уже не два отдельных танца. Оливии это нравится: я чувствую наслаждение, исходящее от нее, каждой клеточкой тела, и излучаю свое в ответ, потому что впервые за долгое время мне хочется просто танцевать.

Здесь, в ночных клубах, казино и барах, во всем есть развратный подтекст. В выложенных на игральный стол деньгах, в позах сидящих у барной стойки, в почти зверином танце, в каждом слове, движении, взгляде... Но только не в ней.

Оливия Мун здесь чужая, даже в этом откровенном наряде, даже с выделенными подводкой и ставшими чуть уже глазами. Что бы она ни сделала, ее всегда преследуют румянец на щеках и смущение, воздух здесь для нее ядовит. И дело отнюдь не в высокой концентрации сигаретного дыма.

Во мне просыпается новое, странное и непонятное желание – желание защитить ее. Как тогда, в нашей с Трис квартире, когда при одной только мысли, что пьяные ублюдки тронут ее у меня на глазах, по венам разлилось почти что бешенство.

Теперь это не важно – теперь каждый, кто вхож в тусовку Стоунов, знает, под чьей защитой находится миловидная голубоглазая блондинка.

Голубоглазая... В свете прожекторов сложно рассмотреть оттенок ее радужки, выделяется только ослепительно белое глазное яблоко, а внутри него будто разлился океан чего-то темно-синего, затененного отблесками и иллюзиями. А еще эти ресницы, теперь чуть опущенные, совсем закрывающие обзор... Кажется, еще секунда – и они коснутся щек. Когда это произойдет, она улетит отсюда далеко-далеко, в запретный мир, где ее уже не достать...

Мне тоже хочется отправиться туда вместе с ней.

И я закрываю глаза. Так хорошо мне не было еще никогда.

...

Трис

– Твой брат запал на нее, – говорит Барни в перерыве между поцелуями.

– Издеваешься? – фыркаю я.

– Не злись, детка.

– Я-то думала ты сейчас ни о ком, кроме меня, думать не можешь...

Барни только запрокидывает голову и фальшиво тянет припев играющей песни. Следующие несколько минут мы просто танцуем, прерываясь только для очередного поцелуя.

Ему нравится целовать меня на людях. Тогда желающих подкатить ко мне становится меньше.

– И все-таки он запал на нее, Трис.

– Что я должна сделать?

– Последний раз, когда Джей за кем-то бегал, кончился плохо.

Поразительно, как быстро ему удается испортить мне настроение. Будь я кошкой, мои зрачки сузились бы до размеров булавки.

– Полегче, детка, – он делает удивленное лицо – так, будто не знал, что я разозлюсь.

– Раз уж ты решил поговорить об этом здесь, то слушай: мне нравится Лив, и я не дам Джею ее обидеть.

– Обычно все работает как раз наоборот.

– Да, потому что обычно те, с кем он спит, охотятся за его деньгами.

– Откуда ты знаешь, что она за ними не охотится?

– Посмотри на нее, – киваю туда, где Лив и Джей танцуют, обнявшись. – Это же ангелочек. Ей только нимба и ср*ных крылышек не хватает.

Барни усмехается краешком губ. Обвиваю его шею руками.

– Знаешь, я больше боюсь, что мой брат-кретин ей жизнь испортит.

– И поэтому таскаешь ее на все наши вечеринки?

Подловил. Хочу поскорее закончить этот разговор, и поэтому поднимаюсь на цыпочки, чтобы выдохнуть следующие слова прямо в губы Барни:

– Просто мне так хочется.

Он попадается на уловку – точнее, делает вид, что попался. Целует меня, и я отвечаю. Все сказанное раньше уносится куда-то далеко-далеко, и мы вместе с ним.