Всем даже страшно стало, когда поняли, на какое одиночество он обрекал себя. У него не было ни племени, ни матери, ни скота, ни жены, и он не хотел ничего этого.

Когда люди увидали это, они снова принялись судить о том, как наказать его. Но теперь недолго они говорили, - тот, мудрый, не мешавший им судить, заговорил сам:

- Стойте! Наказание есть. Это страшное наказание; вы не выдумаете такого в тысячу лет! Наказание ему - в нем самом! Пустите его, пусть он будет свободен. Вот его наказание!

И тут произошло великое. Грянул гром с небес, - хотя на них не было туч. А этот юноша, который теперь получил имя Ларра, что значит: отверженный, выкинутый вон, - юноша громко смеялся вслед людям, которые бросили его, смеялся, оставаясь один, свободный, как отец его...

И долго он, одинокий, так вился около людей, долго - не один десяток годов. Но вот однажды он подошел близко к людям и, когда они бросились на него, не тронулся с места и ничем не показал, что будет защищаться. Тогда один из людей догадался и крикнул громко:

- Не троньте его! Он хочет умереть!

И все остановились, не желая облегчить участь того, кто делал им зло, не желая убивать его. Остановились и смеялись над ним. А он дрожал, слыша этот смех, и все искал чего-то на своей груди, хватаясь за нее руками. И вдруг он бросился на людей, подняв камень. Но они, уклоняясь от его ударов, не нанесли ему ни одного, и когда он, утомленный, с тоскливым криком упал на землю, то отошли в сторону и наблюдали за ним. Вот он встал и, подняв потерянный кем-то в борьбе с ним нож, ударил им себя в грудь. Но сломался нож - точно в камень ударили им. И снова он упал на землю и долго бился головой об нее. Но земля отстранялась от него, углубляясь от ударов его головы.

- Он не может умереть! - с радостью сказали люди.

И ушли, оставив его. Он лежал кверху лицом и видел - высоко в небе черными точками плавали могучие орлы. В его глазах было столько тоски, что можно было бы отравить ею всех людей мира.

Так, с той поры остался он один, свободный, ожидая смерти. И вот он ходит, ходит повсюду... Видишь, он стал уже как тень и таким будет вечно! Он не понимает ни речи людей, ни их поступков - ничего. И все ищет, ходит, ходит... Ему нет жизни, и смерть не улыбается ему. И нет ему места среди людей...

М. Горький

***

- И все-таки ты ничего этим не добился. Что толку? Ну, привлек ты на себя внимание. А через несколько секунд прибыла полиция.

- В любую из этих секунд он мог наброситься на тебя и всадить в горло лезвие.

- Ты хотел, чтоб он бросился на тебя, так?

- Умирать никто не хочет, особенно за других. Я же не Данко, у меня нет горящего сердца. Я всего лишь серый айтишник, у которого не осталось даже Валеры.

- Тогда?..

- Я растерялся, Даниссимо. Нужно же было что-то сделать, екарный Касперский! Я хотел его ошарашить, чтобы он перестал дергаться и кидаться. Как собаку шокером шуганул!

- Ты в курсе, что эта собака затаит злобу и нападет в любой момент, когда этого шокера у тебя не будет?

Я бы не боялся так сильно, если б не знал Лазаря. А я его знал. Я знал о его восьмилетнем сроке за особо жестокое убийство. Я знал, что за Костю он готов уничтожить любого. Я видел занесенное лезвие в нескольких сантиметрах от моего горла.

Неужели я продолжу романтизировать психически нездорового человека?

- Прости... - зарываюсь пальцами в свои волосы под шапкой.

Трещит костер. Тает вокруг от его тепла снег, нападавший сквозь прорехи в крыше заброшки. Это была одна из тех заброшек, которые исследовал Игорь с его группой, "Звездой по имени Солнце". Если б они не употребляли...

Но ведь Игорь смог бросить.

А Эмиль - нет. Охапка - тоже нет. Не смог расстаться с зависимостью Эмилем. Лазарь - с зависимостью Костей. Замкнутый круг, и лишь Игорь со своей свободой и независимостью сейчас меня восхищал.

- За что простить?

- За Лазаря, - млею под теплом куртки и жмусь к Игорю, вязаный свитер которого пропах дымком. - Я дебил, в психологи ему заделался, а ведь ему реальный психолог был нужен. Конечно, он пережил стресс, потерял единственного родного человека, но когда он на меня накинулся... Он же реально убить хотел, Игорь! Реально!

- Реально, но наказание свое он уже понес.

- Его же пока не посадили...

- Его наказание - еще страшнее. В нем самом. В его одиночестве. У него не осталось ни единой живой души, с кем можно поговорить. Сестра от него наверняка отвернулась, Костя умер, тебя он потерял...

- Он меня и не обретал.

- Это ты так думаешь, - Игорь горько усмехается. - Он на тебя, Данко, глаз положил. Может, и не в плане любовника, уж больно мал ты для него, но точно как на родную душу и хорошего друга. Или не видел, как он ревновать стал, стоило мне приехать?

- А друзья не ревнуют?

- Вот об этом я и говорю. А сейчас... он сам же все и сломал. Его и не прикрыли-то благодаря тебе, а он чуть тебя не угробил!

- Следствие еще ведется, экспертизы не было.

- Не все потеряно еще, екарный Касперский! - радостно кричит Игорь. Подливает в огонь струйку воды из бутылки с проколотой крышкой. От пышущего жара меня разморяет.

- Ты не боишься, что он будет тебе мстить?

- Не-а, не боюсь. Если он меня тронет, то его точно в торбу кинут... а ты говоришь, в тюрьме он побывал и ему не понравилось?

- А если...

- Ну мамка уже приезжает, Данон! Ну в Севастополь, екарный Касперский, свалим, там никаких Лазарей! Подождем, когда у ментов к нам вопросов не останется - и свалим! Как там в песне пелось... Я заберу тебя туда, где наша весна растопит пламя на губах, на твоих губах...

- Я покажу тебе, что ты видела во снах...

- За руку с ветром улетим, только дай мне знак!

Сонно запрокидываю голову и смотрю на россыпь звезд сквозь рваную крышу. Хмелею от запаха костра и треска дров. Пора бы уже сосиски жарить - достаю из пакета приготовленный шампур. Какие там вкусные по словам Богдан Трофимыча? Баварские?

- А можно ты не убьешь в конце Котенка?

- Здрассте! Надо убить. Без смертей неинтересно будет, смысл потеряется.

- Ты уже Волка прибил! Пусть хоть Котенок в живых останется! Он заслужил!

- Не-а. Он слишком добрый для своего мира.

- Поэтому в мире совсем и не осталось добрых людей.

Вращаю шампур над костром и смотрю, как сосиска постепенно темнеет. Начинает аппетитно пахнуть, и я сглатываю слюну.

А в горле сопят комья воспоминаний...

- О-о, - тихо, пискляво запеваю я, вгрызаясь в горячую обугленную сосиску и тут же закусываю ее хлебом.

- С полным ртом кто поет? Ты бы еще с... а, не. Потом скажу. Когда восемнадцать тебе исполнится.

- Кому нужен ломтик июньского неба?

- Июльского неба! Июльского, Даниил!

- А я тебе не Даниил, а Данила! Спустя столько месяцев нифига не можешь запомнить, потому что на работе день и ночь в каморке сидел и кнопки жал, а интеллектуально не развивался!

- И не в каморке, а в кабинете!

- Да сути это не меняет! Ты ж застрял где-то в нулевых, совсем как ребенок себя временами ведешь!

- О, да? Правда? И в доме зэка твоего я поступил, как ребенок?

Я захлебываюсь, но все-таки стою на своем:

- Да! Ты зачем про группу начал орать, про Эмиля?! Ты же сам сказал - печься надо только о своей шкуре, так зачем за меня заступаться полез?! Я теперь боюсь за вас обоих. Если Лазаря не посадят - он захочет тебе отомстить. Если посадят - значит, Охапка добился своего, да и не за что его сажать!

- Да что ты говоришь? Ах, маленький, все еще боишься за него? И вправду! А вдруг он порезался, когда тебе глотку вспороть хотел? Бедолага какой...

- У него был стресс! Он по комнате метался, ничего не соображал, даже меня перестал узнавать! Наверное, такое же у него было, когда он Эмиля с Охапкой застал. Переклинило - и все.

- Кажется, его слова, что в смерти Кости виновен ты, были очень даже понятны и разборчивы.

- Че ты к нему лезешь, я понять никак не могу? Или у тебя тоже мнение, что ревность бывает и дружеской?

- А я этого и не скрываю, - Игорь закидывает ногу на ногу. - Но больше всего за тебя боюсь. Как бабы щас психов и маньяков романтизируют, так и ты недалеко ушел. Ой, екарный Касперский, они же несчастные жертвы обстоятельств, их били и насиловали в детстве, они пережили несчастную любовь, у них умерла мама, папа, жена, дочка, бабка, дедка, тетка и хомяк! У него был срок, Данко. Восемь лет. За особо жестокое преступление. Он убил человека - и он этого не скрывает. Какие, мой хороший; скажи, какие ему могут быть оправдания? Что вообще в этом мире способно оправдать убийство? И если ты веришь, что после тюрьмы он изменился и никогда больше этого не повторит - мне тебя правда жаль. Ты готов отдать всего себя - только чтобы Лазарь был на свободе. При том, что ему абсолютно насрать на тебя и на твои милосердные жертвы.

- Я больше не буду его защищать, - то ли Игорю обещаю, то ли себе. - Но и заваливать тоже не буду.

Уставясь в потухающий костер, я ежусь. Заползаю на колени к Игорю. Свою куртку накидываю на нас обоих, а под капюшон прячу сразу две выкрашенных в желтый головы.

- Мне никогда еще не было так страшно, как в тот день, - неожиданно признаюсь.

Игорь обнимает меня крепче.

- Не ссы. Все нормально будет. Вот увидишь, в Крыму у нас будет и "Бумбокс", и рэп на крышах, и курение на балконах, и жаркие крымские ночи, - игриво меня тискает, - и летний дождь... летний дождь начался сегодня рано... летний дождь, летний дождь моей души омоет раны...

Он заберет. Он точно заберет. Он заберет меня туда, в Крым. И он не врет, я чувствую это по интонации.

Он и вернулся-то ради меня.

- Ты... на самом деле молодец, что не стал повторять за мной, а решил выбрать ту профессию, которая тебе больше нравится. Ты умный, Данко. Я обычно тебе такие приятности не говорю, но ты реально очень умный. Красивый, смелый и самое главное - сильный. Будь сильным и дальше. Будь сильным до самого конца. Иди вперед, что бы ни произошло. Пусть все вокруг будут тебя ломать, а ты - иди вперед. Возьми с собой гитару, возьми баллончик с белой краской и бели все желтое, что встретится на пути. Ори во весь голос "Мою оборону" и победи пластмассовый мир миром горящего сердца Данко. Я знаю: оно будет гореть до тех пор, пока в тебе горит твоя юношеская страсть и свет. Ты все сможешь. Знал бы ты, как я сильно в тебя верю...

Никогда он не был настолько серьезным. Никогда еще не говорил мне таких слов. Наверное, гордый, он демонстративно ни к кому не привязывается и привык прятать самые лучшие свои чувства в глубине сердца. Но сейчас не то дым его дурманил, не то сонливость... Ночью ведь люди особенно откровенны...

- Все ты сможешь, - выдыхает Игорь и роняет голову на мое плечо.

Но знаете это противное шевеление интуиции? Это предчувствием называется, да? Когда вроде бы все должно случиться, все удачно складывается, но ты этого представить не можешь. Ты не веришь, ты этого не ждешь, потому что знаешь - это никогда не произойдет. А откуда знаешь? А вот этого не можешь объяснить себе и сам.

В тот день наконец должна была вернуться мать.

Со своим богатым ухажером она поссорилась и осталась ни с чем. Я, кстати, ни секундочки в ней не сомневался. Но, что странно - не унывала и она, словно и сама заранее знала, как все обернется. Временно решила остановиться у теть Лоры - пока не найдет квартиру или очередного жениха. Чем-то они с Игорем в этом похожи.

К Лоре я ехать наотрез отказался, и из дома Богдан Трофимыча не высовывался. А Игорь вот - высунулся. Мать попросила встретить ее, потому что, во-первых, столько саквояжей в квартиру не поможет дотащить ни один таксист (а если поможет, то только с доплатой). Во-вторых - через Игоря мать хотела передать сувениры, вкусняшки и арбуз мне.

Знаете, что я заметил? У детей... да и у взрослых тоже - есть такая особенность волноваться, когда родители, жена или дети нехило так задерживаются. Неважно, сколько тебе лет; неважно, оптимист ты или пессимист - если твоих родных долго нет - ты начинаешь рисовать в голове самые страшные исходы.

Но Игорю я звонить не стал. Кто знает - может, он встретил старых друзей из группы? Может, разговорился с матерью, помирился и даже согласился попить с ней чаю? Я уже не против. Я даже рад, если они сойдутся - значит, я законно смогу жить с Игорем. Хоть здесь, хоть в Крыму.

Взвинченный, я хватаю трубку сразу, как только мне звонят.

- Знаешь, Данечка, - щебечет мать из динамика. - Я все понимаю, у всех есть дела, но выключать телефон, когда человек на тебя рассчитывает - верх бескультурья!

- Чего?

- Передай ему, что в помощи я уже не нуждаюсь и чудесно добралась сама! Но в будущем пусть потрудится завести привычку предупреждать, что не сможет, а не вырубать телефон!

- Так он не приехал?

- Не надо его защищать! Я в курсе, что и ты был с ним в сговоре! Вот и сиди теперь дома без подарков и без арбуза!

В бешенстве мать швыряет трубку, а я еще минут десять в ступоре пялюсь на полосатые обои.

Мне не нужно было додумывать.

И реветь, и биться в истериках, и проклинать все на свете мне было не нужно.

А нужно было действовать.

Я знаю, кто во всем виноват. Я знаю этого человека лучше, чем он знает сам себя, а потому - есть надежда, что Игоря он не убил, а где-то прячет. Мстит, возможно. Морит голодом, насилует - но не убил! И его еще можно спасти!

Поэтому в полицию я обращаться пока не рискую. Если его задержат - он может и вовсе не сознаться, а Игорь умрет с голоду!

Нет. Я знаю Лазаря. И с ним нужно действовать аккуратно, но жестко. Пока Игоря нет день, два, три - я не переживаю. Я вынашиваю план. Если вокруг тебя одно дерьмо - глупо оставаться в этом дерьме хорошим. Хорошим я был слишком долго.

Открывает он мне не сразу.

Приходится стоять и долго, очень долго барабанить в дверь.

Лазарь не задает никаких вопросов, когда впускает меня в квартиру. Как после смерти Охапки глаза его застекленели, так и до сих пор не были больше живыми. Сонно, зомбированно они ползали по моему лицу, и Лазарь, кажется, вообще не соображал, кто перед ним.

И я. Что могу сказать ему? О чем могу спросить? Кто я рядом с ним?!

- Держишься? - искусно спрятав снисходительность, вопрошаю перед одурманенным, медлительным зомби.

Он ведь и не человек больше. Да и желтые глаза мерцают так, будто он заколдован. Как в мультиках. Чтобы донести до детей, которые еще не умеют видеть между строк, что персонаж действительно заколдован - они рисуют им мистически сверкающие глаза. Так же и в фильмах, наверное. Так же и в жизни. Лицо Лазаря было мрачным, почти черным, осунувшимся - и лишь глаза сияли так ярко, будто сквозь янтарь просвечивали всполох полуденного солнца.

- Наушники у меня забыл? - медленно, пялясь в одну точку, хрипит Лазарь. - Я принесу.

- Игорь где?

Ни-че-го.

Ни смущения, ни страха, ни ярости, ни кровожадной ухмылки диснеевского злодея. Лазарь даже не перестает отрешенно пялиться куда-то в пол.

- Игорь... - протягивает, покачиваясь словно от ветра.

- Игорь домой не вернулся.

- Не вернулся...

- Я тебя не виню, - нащупываю почву. - Я тебя отлично понимаю. Что бы ты ни сказал мне - я пойму, Лазь. Ты имеешь право злиться. Имеешь право мстить ему. Пытать, убивать...

- Пытать? Нет, - кажется, он вот-вот уснет.

- Где, - отрубаю, - Игорь?

Тяжело вздыхает. И даже не от моих вопросов, а от собственных мыслей.

- У меня есть все доказательства, что это ты, Лазарь! - не выдерживаю. Ой, дурак, не выдерживаю! Рано, рано срываюсь! - Тебя снова упекут! И снова иметь будут всей камерой, или ты уже забыл?! Забыл, после чего у тебя фобия развилась?! О, не переживай, они тебе напомнят, только теперь уже - пожизненно!

- Ты все расскажешь? - я даже отшатываюсь, когда он вдруг поднимает взгляд на меня.

Точно так же смотрел на меня Охапка - когда лежал под ногами на окровавленном ковре со вскрытым горлом. И в тех, и в других глазах уже не было жизни.

- Да. Расскажу. Если... ты не признаешься мне, где Игорь. Где ты его прячешь? У тебя пока есть шанс все исправить! Ты в одном шаге от тюрьмы! Не сделай его, а просто скажи! Я же знаю тебя, ты на такое не способен!

Никаких психологических трюков я не знал, интуицией не обладал, да и выбивать информацию уж и подавно не смог бы. Мне оставалось только уповать на былую близость душ с Лазарем, на остатки его симпатии ко мне и на то, что в нем еще затесались осколки того Лазаря, которого я знал.

- Скажу.

- Где?!

- На заброшке.

- Заброшке? Какой?!

- Старый склад. Рядом часть пожарная раньше была.

- Где она?!

- Я покажу. У меня ключ. От наручников. Я покажу. Ты не сможешь.

- Просто скажи, где!

- Я покажу.

- Я знаю город!

- Ты не сможешь. Я покажу.

Делаю шаг назад. Нащупываю под длинным свитером лезвие ножа. Нащупываю цепь, перцовый баллончик - и успокаиваюсь.

- Хорошо. Покажи.

- Едешь со мной.

- Далеко?

- Я покажу.

С легким раздражением я пытаюсь поспеть за ним, в то время как Лазарь совсем меня не замечает. Надевает олимпийку - ту самую, в которой пил со мной на лавочке. Обувает древние, посеревшие со временем кеды, спускается и ведет меня к машине. Помню, как я придерживал в ней словившего кайф Охапку, страшно боялся Лазаря и ехал с заброшки к нему домой. Сейчас - все диаметрально противоположно. За исключением того, что Лазаря, как бы я ни храбрился и как бы меня ни утешал дешевый ножик в ремне под свитером - Лазаря я все-таки боялся ничуть не меньше.

Он тормозит около полуобвалившегося здания. Забирает ключи, сигареты и, что неожиданно, энергетик "Ягуар", который находит в бардачке.

- Игоря будешь поить? - прыскаю от нервов.

- Фонарь, - показывает кнопки на энергетике. - Емельян когда-то дарил. Там темно.

- Разве не светит солнце?

- Он под землей.

Не успеваю испугаться, Лазарь тут же добавляет:

- В подвале.

- Ему там есть хоть, чем дышать?!

Лазарь не отвечает.

Заброшка встречает нас мертвенной тишиной. Оглушительно хрустят под ногами камни и бутылочные осколки, от шагов в воздух поднимаются облака пыли. Обычная заброшка - одна из миллионов в России, абсолютная безотличная копия, двойник. По таким я лазил в селе у бабушки. На такой нашел Охапку.

И тысяча вопросов успевает пронестись в голове. Зачем Лазарь держит Игоря в плену? Он не настолько тупой, чтобы так поступать. Нет у него целей, а это значит, что проще было убить. И меня - зачем он повез меня? Почему так легко согласился? Почему тогда я верю и Лазарю, и своему чутью?

Скорее всего, везет он меня на верную смерть, потому что убить в квартире - значит, оставить кучу следов. Скорее всего, и Игоря уже нет в живых. Вопрос только один - а разве я что-то теряю? А разве мне есть, что терять?

Я уже начал игру, и отступать поздно. Я вооружен. Я пришел за ответами - и без них я не уйду. Только Лазарь знает, где Игорь, и только через него я смогу его найти. Только у него могу удостовериться, что он погиб.

- Там, - Лазарь взмахивает рукой в сторону спуска в подвал.

Двери, по крайней мере, не было. Запереть меня Лазарь не может. Как он тогда запер Игоря? Ограничился наручниками?

- Фонарь, - требую. Вытягиваю руку.

Лазарь не двигается.

- Ты хочешь, чтобы я выискивал в темноте?

- Там не так темно, как ты думаешь.

- Почему он меня не слышит? Там пусто, там нет никаких стонов, криков... Там нет никого, Лазарь!

- Да ну?

- Не держи меня за дурака! Там никого нет! Где Игорь?!

- С ним уже все решено.

Рывком разворачиваюсь к нему.

Выпрямляюсь, нащупываю под свитером нож и остервенело выплевываю:

- А кто решил?

- Тебе будет легче, если я скажу?

Лазарь не двигается.

Ждет.

Волком ждет любого моего движения, чтобы совершить бросок.

Только волки не рычат в мучительные секунды ожидания, чтобы не спугнуть жертву, а Лазарь рычал. Лишь за рычание могли сойти его тяжелые, короткие вздохи.

А потом он встряхивается. Отмирает. И спокойно идет ко мне.

Не бросается, идет и вправду спокойно. Будто хочет что-то сказать, передать... обнять? А, возможно, и вправду хочет.

Только я - на взводе.

И в долю секунды достаю нож. Выставляю пред собой.

Мы замираем.

- Не тронешь, - под стать его его спокойной походке - со спокойствием произношу я.

Изумленным волком он склоняет голову набок.

- Ты подготовился, - издает смешок.

- Игорь где?

- Игоря здесь нет.

- Я знаю, что нет! - вскрикиваю. Сжимаю нож крепче и взмахиваю им. - Я спрашиваю - где он?! Если убил, так и скажи! Клянусь, я не сдам тебя полиции, но не вынесу больше неопределенности! Я больше не вынесу каждую секунду заглядывать в чат и проверять, ответил он или нет! Не вынесу мысленно хоронить и воскрешать его! Просто ответь одним словом: мертв он, - сотрясаю нож, - или нет!

На всякий случай отступаю от него подальше. От спуска в подвал меня отделяет один шаг.

Лазарь не двигается.

- Каких ты боевиков насмотрелся, Даниил?

- Я Да-ни-ла!

- Данила. Я не собирался тебя убивать.

- Прекрасно! Что с Игорем?

Лазарь мучительно вздыхает.

И снова невозмутимой, неспешной походкой идет ко мне.

Сжимаю рукоятку до побеления костяшек. Даже делаю выпад в его сторону - мол, смотри, я не шучу!

А он достает фонарь. Направляет на меня, как пистолет. И стреляет всполохом ослепительно-желтого света.

Взвизгиваю.

Сейчас, когда я поверил было, что избавился от фобии - с животной одержимостью корябаю глаза и силюсь вытащить из-под век лимонную вспышку. Не помню, как оказался на полу. Не помню, в какой момент выпустил нож. Не помню, как разбилась одна линза очков. Не помню, каким чудом не улетел в подвал. А помню хрустящее подо мной стекло. Помню, как скуляще я извиваюсь, старательно выцарапываю глаза и в рвотных позывах кашляю. Помню, как забываю про очки, и своими движениями только заталкиваю черные осколки в глазное яблоко.

Помню шаги Лазаря возле лица.

Рывком он задирает мне свитер. Замечает, видно, и перцовый баллончик, и привязанную к ремню цепь. Склоняется.

Вонзаюсь в мужские руки рассвирепевшей кошкой. И деру по-кошачьи глотку, и лягаюсь, и пытаюсь укусить. Не отнимешь ты у меня последнюю защиту! Не отнимешь, я тебе не позволю!

Когтями выпускаю кровь. Руками - размазываю ее. Он все тянется к ремню, все силится ухватить хотя бы баллончик - но я не позволяю ему. Он - не позволяет мне. Мы бьемся, как два ослабших зверя за последний кусок мяса. Мы бьемся, как больной хищник и раненая жертва. Мы терзаем друг друга, как дряблый волк и храбрый рысенок. В таких битвах всегда выживает сильнейший.

Но Лазарь устает. Прекращает бороться и теряет звериное благородство.

Замахнувшись, пинает под ребра. С силой - не раз и не два, - пока я не успокоюсь. Совсем без ярости. Даже с испугом. Так арахнофоб давит паука: раз за разом хлопает мухобойкой. До тех пор, пока последняя паучья лапка не перестанет дергаться. Только тогда - успокаивается.

Успокаивается и Лазарь.

Человек, наверное, неспособен так сильно закрутиться в спираль, как закручиваюсь от боли я. Хрен с ними, с ребрами... в живот же попал... Все органы в кашу смешал... разрыв селезенки... Через сколько там наступает смерть?

Пока меня с ревом выворачивает, Лазарь наконец срывает с меня ремень и снимает с него баллончик с цепью.

То ли в глазах так чернеет, то ли они закрыты, то ли вытекли уже нахрен от осколков. А я не могу остановиться - рвота льет гидрантом. Все силы собираю, чтобы перевернуться со спины набок и не захлебнуться. Ослепленный, дергаюсь в осколках, пускаю пену... плачу, кажется. И Лазаря совсем не слышу.

- Ты же не хотел меня убивать! - вою в пустоту из последних сил, когда поток рвоты чуть утихает.

И как-то плевать становится на Игоря. И как-то жаднее хочется жить.

На живот перевернуться не могу - слишком уж он болит. И на спину не могу - если начнет снова рвать, я захлебнусь. Ползу на боку, ползу инвалидной гусеницей. Выхода не вижу, но ползу в примерную его сторону. Главное - не упасть в подвал, из него я точно не выберусь.

И снова слышу Лазаревские шаги рядом.

В мгновение горло оборачивает цепь. Лазарь тянет на себя. Запрокидываю голову, издаю сдавленный крик, пока звенья пиками впиваются в шею.

Пальцами хватаюсь за них. Царапаю их с той остервенелостью, с какой драл руки Лазаря и с какой корябал глаза. Только о цепь я скорее сорву ногти, а Лазарь сжимает ее все сильнее.

Кажется, я лягался, потому что Лазарь скоро придавил собой мои ноги. Он - моя любимая больная собака - тянул на себя цепь, дергался от моих попыток вслепую полоснуть ногтями по его лицу и рычал. Все так же по-собачьи рычал прокуренным "Астрой" голосом. С закрытыми глазами я почему-то ярко представил Брута. Не любимца Цезаря, нет, а того самого Брута, который был лучшим другом кошечки Пикси.

Странно, конечно. Скорее всего, он что-то мне перекрывает, потому что картинки в голове я вижу все ярче и четче. Все сильнее проваливаюсь в разноцветные, сладкие сны. Все тише становится рычание Лазаря, все хуже мне удается управлять телом и все меньше хочется сопротивляться. Мои руки - они словно и не мои вовсе - двигаются так заторможенно, как под водой... да и мысли тоже какие-то... заторможенные... И горло уже не болит, и воздух вроде как не нужен...

Пока руки еще окончательно не замерли, я опускаю их. Сонной мухой шарю по бетонному полу. Мне бы хоть что-нибудь! Хоть камень... хоть осколок бутылки, хоть банку какую...

Не-а. Пусто. Пустой бетонный пол. А сил сделать рывок и протянуть руку дальше у меня уже нет. На движение рукой я истратил последние.

В моем состоянии все кажется обыденным. Я почти сплю. А сон кажется обыденным всегда, даже если во сне этом сплошной сюр.

Вот и то, что в ладонь мою легла еще теплая рукоять ножа, кажется мне обыденным. Обыденно я поднимаю ее и обыденно тычу куда-то вперед, в грузное тело. Если не попаду - не повторю точно. В этот жест я вобрал последние силы, которые еще теплели в моем умирающем организме.

И, кажется, попадаю.

Потому что нож не падает - в чем-то задерживается. И цепь тут же ослабевает, со звоном упав на пол. А я - выгибаюсь дугой, упираюсь затылком в бетон пола и с раздирающим кашлем хватаю воздух.

Рискую открыть глаза. Они целы. Болят, щиплют - но осколок, кажется, выпал.

Боли в животе уже не чувствую. Наверное, потому, что ее заглушает боль шеи. Звенья истерзали ее слишком кровожадно.

А когда оборачиваюсь на особенно громкое рычание Лазаря - вижу, что он спокойно сидит на полу. Одной рукой опирается на бетон, а другой придерживает себя за живот. Под ладонью на синей олимпийке растет бурое пятно. Правда, небольшое. Лезвие пока удерживает поток крови.

- Молодец, - слабо улыбается он мне. Рвано вздохнув, укладывается на пол. Сглатывает.

А я - сажусь.

Кашель все еще рвет горло. Живот - ноет. И вспыхивает болью, если к нему прикоснуться. Но такое я уже чувствовал, когда на физ-ре мне прилетело мячом. Тогда все обошлось. Как сказала бабушка - главное, чтобы не началось внутреннего кровотечения.

Лазарь лежит в осколках и часто-часто дышит. Поглаживает живот, примеряется к рукоятке, несколько раз за нее хватается, но дернуть не может. Мурлыкающе хохочет. Запрокидывает голову, обнажив острый холм кадыка.

- Ты же не хотел меня убивать, - повторяю, держась за шею. Голос совсем ослаб. Но речь разборчива.

- Ты тоже, - выхаркивает Лазарь. Поворачивает голову ко мне.

- А Игорь? Его - хотел убить?

Лазарь, хрипло простонав, чуть выгибается. Короткое дыхание учащается. Он шарит руками по полу. Шарит по груди, по карманам джинсов. Словно надеется найти лекарство, антисептик, бинты - да что угодно, чтобы вытащить лезвие и не умереть! Никаких лекарств, антисептиков и бинтов на заброшке, конечно, не было.

И тогда он с надеждой смотрит на меня, но надежда эта испаряется столь же быстро, как и появилась.

- Не спасешь ведь? - понимающе улыбается. Прижимает колени к животу.

- Не спасу, - успокаиваю.

- Тогда... нож хотя бы... вытащи, - каждое слово он выкашливает с кровавой слюной.

- Если я вытащу...

- Кровь выйдет. Быстрая смерть. Я, - рычаще смеется, но тут же начинает кашлять и захлебываться кровью, - не могу. Сам.

- Игорь где? - ползу к нему.

Его грудь вздымается часто-часто - прямо как у собаки в жару. Исцарапанные руки не находят места и блуждают то по животу, то по груди, то опять прощупывают карманы.

- Давай... - просит - и даже пытается схватить меня за руку.

Дергаюсь назад.

- Игорь где?! Где, мать твою, Игорь?! Клянусь, если не скажешь - я нахрен уйду отсюда! И будешь ты сам нож вытаскивать или с голоду дохнуть! Я ясно сказал?! Где Игорь?!

И Лазарь спотыкается о мой тон и серьезный настрой. Даже вздергивает брови, будто его могло удивлять что-то еще, кроме собственной раны.

- У подъезда его ждал...

Все медленней говорит и все чаще дышит. Надеется, видимо, что я его пожалею и не стану мучать допросами. Щас!

- Увидел - в такси садится. За ним поехал. Он остановился, отпустил такси, я подошел... Сказал, - кашляет, - тебя в заложниках держу. Полицию вызовет - в жизни тебя не найдет.

- И он поверил?

- Он слишком... сильно тебя любил. Рисковать не хотел...

- Любил?

- Рядом свалка была. Никто не видел, увел... Сзади подошел, горло разрезал. Он быстро умер. Спрятал под мусор... все равно сожгут, труп тоже...

- Угу, - бесцветно отвечаю.

- Все? Услышал, что хотел?

- Угу.

- Давай. Дань... - чуть подается вперед животом. - Пожалуйста.

А меня почему-то пробивает на смех.

- Зачем? - горько улыбаюсь. Покачиваю головой. - Ну зачем, а? Кому ты лучше сделал? Себе? Косте? Эмилю?

Лазарь закрывает глаза. Уже не дышит, а глотает воздух, как воду. Начинает крупно дрожать.

- Сволочь ты, - вздыхаю совсем беззлобно. - Все вы - сволочи. Что ты, что Охапка твой, что Эмиль. Вы как плесень - и сами гниете, и других заражаете. Не надо вот только сейчас про несчастную судьбу, тяжелое детство, плохую компанию! Не надо! У каждого человека дерьма в жизни достаточно! Только кого-то оно закаляет, а кто-то под ним ломается и ломает других. Тебе от смерти Игоря легче стало, а? Ну скажи! Полегчало?

Я вижу, что уже и руки его становятся кровавыми. Или это от царапин?

- Финта ля комедия, - устало хихикаю, упав на бетон от изнеможения. - Пикси убила Брута. Все-таки не открыть нам с тобой бизнес, Лазь. Все-таки не посмотрим мы больше "Иронию". Хотя... ты ее и так не любишь. Херня, говоришь?

- Тряпкой какой рукоять оботри, - рычит, ползая дрожащими ладонями по животу. - Чтоб отпечатки не нашли... Житья ж потом не дадут, менты эти... А так - заброшка, мало ли...

Киваю.

- Больше нечего ловить! Все, что надо - я поймал!

- Надо сразу уходить, чтоб никто не привыкал!

- Ярко-желтые очки, два сердечка на брелке!

- Развеселые зрачки...

- Твое имя на руке!

В фонарном освещении я отчетливо видел, что он улыбается и указывает на меня пальцем:

- У тебя все будет класс. Будут ближе облака.

- Я хочу как в первый раз!

- И поэтому пока!

Вскинув руки навстречу дрожащим звездам, я закричал - закричал особенно громко:

- Районы! Кварталы! Жилые! Массивы!

- Я ухожу, ухожу красиво!

А чем обтереть? Курткой? Она вся в рвоте. Футболкой?

- Открой глаза.

Я попытался вырваться, но Игорь привлек меня к себе - и я обмяк. Как котенок, которому кошка пережала зубами холку.

- Открой.

- Ты не...

- Я не уйду. Обещаю.

- Побелишь его со мной?

- Побелим его вместе. А теперь открой глаза, Данко.

Срываю куртку. Ежусь от сырости здания. Ползу к Лазарю и старательно вытираю уголком футболки рукоять. Он начинает дышать чаще, нож ходит вверх-вниз.

Осталось только рвануть.

Будь сильным до самого конца. Иди вперед, что бы ни произошло. Пусть все вокруг будут тебя ломать, а ты - иди вперед. Возьми с собой гитару, возьми баллончик с белой краской и бели все желтое, что встретится на пути. Ори во весь голос "Мою оборону" и победи пластмассовый мир миром горящего сердца Данко. Я знаю: оно будет гореть до тех пор, пока в тебе горит твоя юношеская страсть и свет. Ты все сможешь.

Знал бы ты, как я сильно в тебя верю...

Пихаю руку в карман, чтобы достать перчатки. С перчатками оттуда вываливается телефон.

Я встаю на ноги. Живот тут же заходится режущей болью. Ничего. Не смертельно. До больницы дойду и пешком. В школе, вон... каждый день кого-нибудь ногами пинали, а им ничего. Жили.

Онемевшие пальцы порхают по дисплею. Прижав телефон к уху, я смотрю на Лазаря. Дожидаюсь, когда возьмут - и севшим голосом сиплю:

- Скорая? Здесь... человек ранен. Да, я мимо проходил и нашел. У него... нож в животе, нужна срочная помощь, иначе не выживет. Да не в курсе я про обстоятельства! Адрес... адреса нет, но вы знаете, где пожарная часть находится? Позади нее...

Вздрогнув, Лазарь смотрит на меня. Прищуривается, пытается что-то во мне разглядеть... А в мертвых глазах хоть на секунду, но, кажется, просыпается душа. Лицо больше не мрачное, а глаза впервые за последнее время смотрят на меня осмысленно. Он узнает своего Даньку. Он меня узнает.

А я пробую сделать шаг, другой. Живот болит. Дойду ли до больницы? Не знаю, но оставаться здесь точно не буду.

Слышу, как сзади вздыхает Лазарь и как хрустят под ним осколки.

- Мне нужен враг, - шепчу сам себе строчки Дельфина, пока бреду по мраку заброшки, тычусь в пыльные комнаты и ищу выход. - Чтоб обрести покой...

Ему нужен был враг. Иным вымышленный враг нужен сильнее, чем вымышленный друг. Искал этого врага, переложил на этого врага вину с себя и в этом враге нашел смысл жизни. Но лишь когда уничтожил его - понял, что своим врагом был только он. Он сам.

- Чтоб все бессмысленное стало объяснимо... Чтобы роняло искры за моей спиной пожара ненависть - черное огниво...

А Охапка? Неужели он и вправду ненавидел Лазаря?

Кошка не испытывает ненависти к мыши, когда ловит ее. Детские травмы Костя проецировал на Лазаря и пытался их уничтожить, в то время как были они все это время только внутри.

Правда, в этой борьбе он все-таки победил. Значит ли это, что он нашел свое Счастье?

- Мне нужен враг. Чтоб можно было жить. Спокойно, зная, что он где-то рядом. Чтоб день со днем сшивала злобы нить. Чтоб ложь гремела взорванным снарядом.

Мне нужен враг, чтоб был таким, как я -
Безжалостный измученный подонок;
Бутылкам отбивающий края,
Слабеющий от старости ребенок.

Мне нужен враг, чтоб быть самим собой,
Когда любовь держу в своих объятиях,
Ища дрожащей, окровавленной рукой
Замков секреты в шелке складок платья.

И Он придет, и станет предо мной,
Пронзительно смотря моими же глазами.
Сверкая отраженной в них Луной,
Чуть-чуть преувеличенной слезами.

Мгновений тополиный пух сожжет
Вдруг вспыхнувшая фейерверком ярость.
И ринутся на черта черт, -
В дурацких колпаках, чтоб зло расхохоталось.

Начнет ржаветь в крови железо кулаков,
На прочность пробуя гранитных лиц упрямства.
И выйдет злоба из безумья берегов,
И ненависти воцарится пьянство.

И глядя на того, кто падал в пустоту
Забвения больного поражения -
Увижу лишь себя, лежащим на полу,
И умоляющим о чуде Воскрешения.